Наталья Панченко - Теория текста: учебное пособие
Ю.М. Лотман видит суть механизма взаимоотношений текста и адресата в том, что текст деформируется в процессе его дешифровки адресатом, и одновременно любой текст содержит в себе образ аудитории, который «активно воздействует на реальную аудиторию, становясь для нее некоторым нормирующим кодом» [Лотман 2002, с. 169]. Подобный диалог между текстом и слушающим базируется на наличии общей памяти у адресата и адресанта сообщения и выстраивается согласно двум функциональным речевым моделям – официальной и интимной. С этой точки зрения можно выделить два типа образа адресата, формируемые текстом: 1) абстрактный адресат, объем памяти которого реконструируется как свойственный любому носителю данного языка; 2) конкретный собеседник, с которым говорящий лично знаком и объем индивидуальной памяти которого говорящему хорошо известен. Соответственно первый тип образа адресата реализуется в официальных текстах, а второй – в текстах личного характера. Часто игра на ориентации одновременно на два типа адресата, либо использование образа личного адресата в официальных текстах и наоборот абстрактного адресата в интимных текстах становится специальным прагматическим приемом организации текста. В результате этого аудитория рассекается на две неравные части: одна малочисленная, которой текст понятен, и другая, которая чувствует в тексте намек, но расшифровать его не может. «В результате вторым действием текста было то, что он переносил каждого читателя в позицию интимного друга автора, обладающего особой уникальной общностью памяти с ним и способного поэтому изъясняться намеками», – такой комментарий получил пушкинский текст в работах Ю.М. Лотмана [Лотман 2002, с. 173]. Текст превращает слушающего на время восприятия текста в человека той степени знакомства с говорящим, которую автору будет угодно указать.
Адресант классического художественного сообщения, как правило, следует принципам текстопостроения, призванным обеспечить для читателя возможность более или менее эффективного понимания. В соответствии с этими принципами текст должен обладать признаками локальной и глобальной связности, предоставлять потенциальному адресату возможность осуществлять непротиворечивую референцию и однозначное отождествление индивидов, строиться с учетом количественных и качественных характеристик фоновых знаний читателя и т. п. Прагматическая организация текста в постмодернистском тексте зачастую моделируется совершенно иным образом. Автор может либо резко расширять коммуникативные права читателя, предоставляя ему не только полную свободу интерпретации, но и возможность участия в порождении текста; либо вступать с ним в сложную прагматическую игру, умело расставляя в тексте ловушки, западни, замаскированные «ключи» и псевдо многозначительные намеки и т. п.; либо в той или иной степени игнорировать коммуникативные права читателя (например, «незаконным» образом пересекая границы текстового пространства, делая невозможной процедуру непротиворечивого отождествления персонажей) и т. п. Примером последнего служат тексты рассказов Т. Толстой, которым присущ признак неоднозначной референции (см. об этом подробнее в работе: [Панченко 2008]).
Проблема границ текста. Проблема рамок, или границ текста, поставленная в трудах М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана, Б.А. Успенского, представляет собой прежде всего проблему прагматики текста.
Определяя отграниченность как один из основных признаков любого текста, Ю.М. Лотман замечает: «Функция художественного произведения как конечной модели бесконечного по своей природе "речевого текста" реальных фактов делает момент отграниченности, конечности непременным условием всякого художественного текста» [Лотман 20006, с. 429–430]. Одни и те же речевые факты, входящие в текст, могут по-разному члениться на композиционные элементы в зависимости от решения проблемы разграничения текста и нетекста. То, что находится за чертой, отделяющей один элемент от другого, будет является либо нетекстом, либо другим текстом. Текст в силу своей моделирующей природы, проявляющейся в создании собственного текстового мира, требует обозначения основной рамки – позиции начала и конца текста.
Отграниченность текста становится значимой и для формирования всей системы культуры: «Всякая культура начинается с разбиения мира на внутреннее ("свое") пространство и внешнее ("их")» [Лотман 2000а, с. 175]. Б.А. Успенский увязывает проблему рамок с проблемой соотношения внешней и внутренней точек зрения, «при этом чрезвычайную важность приобретает процесс перехода от мира реального к миру изображаемому, т. е. проблема специальной организации "рамок" художественного изображения» [Успенский 1995, с. 174]. В понятие рамок, вслед за Б.А. Успенским, могут быть включены «условные приемы и формы, служащие для обозначения границ обозначаемой действительности» [Успенский 1995, с. 259]. Это может быть непосредственное обозначение границы (традиционные зачины и концовки в фольклоре) или же специальные композиционные приемы (например, кольцевая композиция в «Ревизоре»: в начале комедии – письмо, приезд мнимого ревизора, активная деятельность чиновников; в конце текста – письмо, приезд настоящего ревизора, парализация деятельности чиновников). Рамки обозначают рубеж между внешним миром (по отношению к изображаемому) и внутренним миром текста. При этом рамки принадлежат пространству внешнему, а не пространству, представленному в тексте. Следовательно, специальные приемы, ориентированные на воспринимающего текст, и образуют рамки текста.
Всякий текст являет собой особый мир со своим пространством, временем, со своей системой ценностей, оценок, своими нормами поведения. И этот текстовый «индивидуальный» мир необходимо отграничить от других миров: реального – мира «речевого текста» и ирреального – мира других текстов.
Таким образом, проблема границ текста может быть рассмотрена с двух сторон. Во-первых, отграничение текста от других компонентов коммуникации: говорящего как порождающего текст, слушающего как воспринимающего текст, кода, контекста. Именно в этом смысле ставит проблему границ текста М.М. Бахтин, связывая ее с пониманием текста как высказывания [Бахтин 1986, с. 298]. Такие границы текста можно назвать коммуникативными. Во-вторых, отграничение текста от других текстов, что обусловлено существованием текста в некотором пространстве других текстов, в пространстве культуры. Такие границы текста можно назвать пространственными.
Коммуникативные и пространственные границы – это внешняя рамка текста, обеспечивающая его отдельность, индивидуальность и самобытность в коммуникации и культуре. Внешняя рамка отделяет текст от того, что по отношению к нему является нетекстом.
Кроме внешних границ, текст включает в свою структуру и внутренние рамки, обусловленные присутствием нескольких речевых субъектов (наличием нескольких точек зрения, как это называет Б.А. Успенский [Успенский 1995]).
Обозначение начала и конца текста – это наиболее очевидные текстовые границы. Начало и конец обеспечивают отдельность и отграниченность текста. С этой рамкой совпадают коммуникативные и пространственные границы. Например, традиционные зачины и концовки в фольклорных произведениях представляют собой прежде всего коммуникативные границы. «И я там был, мед-пиво пил, по усам текло, да в рот не попало» — этот переход от жизни сказки к повседневной жизни совершается как переход от текста к рассказчику (говорящему). Поэтому совершенно закономерным здесь является местоимение первого лица (я), которое не разрушает предшествующее повествование, а является способом обозначения рамки текста [Успенский 1995]. Это переход с внутренней на внешнюю по отношению к данному тексту позицию. Коммуникативные границы текста есть также в начале текстов со сказовой формой изложения. В этом смысле наличие рассказчика или системы рассказчиков – это тоже обозначение границ текста. Фатические высказывания в начале текста – это своеобразная начальная граница: «Здравствуйте! Как дела?» и т. д., обозначением границы в конце текста также являются этикетные формулы прощания. Все они представляют собой способы обозначения начала и конца разговора, беседы, встречи. Одновременно это есть способы войти в разговор и покинуть его.
Таким образом, коммуникативные границы – это, с одной стороны, обозначения непосредственного взаимодействия со слушающим, с другой стороны, они характеризуется «иллюзионистичностью» (термин Б.А. Успенского [Успенский 1995, с. 206], что, безусловно, подчеркивает условность рамки текста и реальность, «жизненность» центральной (основной) части текста. Иллюзионистичность коммуникативных границ усиливается в случае намеренного необозначения рамки текста. Так, начальная граница в рассказах В.М. Шукшина не обозначена, как правило, условным приемом («Его звали – Васека»; «И стало это у Константина Смородина как болезнь…»; «Его и звали-то – не Алеша…» и др.).
