Происхождение языка. Факты, исследования, гипотезы - Светлана Анатольевна Бурлак
Как и языковые выражения, зрительные образы имеют иерархическую структуру: они делятся на отдельные части и их можно объединять в более крупные единицы. Например, если необходимо запомнить расположение множества предметов в комнате, человек запоминает их «кусками» (или, как говорят специалисты по когнитивной психологии, чанками — от англ. chunk — ‘кусок’): предметы, лежащие на столе, стоящие на полках, валяющиеся на подоконнике и т. п. Вспомнить предмет А, находившийся на некотором расстоянии от предмета Б, существенно проще, если они были из одного чанка{264}.
Не является уникальным свойством языка и рекурсия. Вот какой пример из области визуального распознавания приводят С. Пинкер и Р. Джакендофф:
«Это изображение воспринимается как построенное рекурсивно из дискретных элементов, комбинации которых формируют более крупные дискретные составляющие: пары крестиков; кластеры, состоящие из двух пар; квадратики, состоящие из восьми кластеров; матрицы из четырех квадратиков и т. д. Дальше можно объединить рисунок 1 (рис. 2.11. — С. Б.) с еще тремя такими же, чтобы получить еще бо́льшую матрицу, и продолжать этот процесс до бесконечности. Таким образом, здесь перед нами область „дискретной бесконечности“ с иерархической структурой неограниченной глубины, организованной в данном случае в соответствии с гештальтными[32] принципами»{265}.
Вообще, иерархическую структуру имеют и многие другие образы. Для музыкантов любая мелодия состоит не из отдельных нот, а из музыкальных фраз (которые далее организуются в еще более крупные единства){266}. Для опытных шахматистов позиция на шахматной доске состоит не из отдельных фигур, а из определенных «паттернов» — конфигураций (таких, например, как пешечная цепь){267}. Люди, умеющие водить машину, оперируют не действиями типа «выжать сцепление», «нажать на газ», «повернуть руль», «включить сигнал поворота», а более крупными последовательностями: «припарковаться», «перестроиться», «поехать задним ходом», «обогнать» и т. д. Приобретение опыта — это приобретение возможности оперировать более крупными чанками (в случае поведенческого опыта — поведенческими программами).
По-видимому, это связано со специализацией нейронов: как установил В. Б. Швырков в экспериментах на кроликах{268}, наряду с нейронами, которые демонстрируют активность только при одном элементарном физиологическом движении (например, при открывании рта) или одной части выученного комплекса поведения (например, при подходе к кормушке), существуют и нейроны, активные во время выполнения всего поведенческого комплекса («подойти к педали, нажать на педаль, подойти к кормушке, взять оттуда морковку и сгрызть ее»). Поведенческий комплекс в данном случае является выученным, а не врожденным, следовательно, специализация нейронов у подопытного кролика сформировалась в ходе прижизненного опыта. Вероятно, такие возможности специализации нейронов — как к отдельным элементам, так и к состоящему из них целому — играют важную роль в функционировании языка.
Поведенческая программа, воспринимаемая как единое целое (и уже более не анализируемая), доводится до автоматизма и после этого выполняется практически так же быстро, легко и бесперебойно, как врожденная. Для языка это очень важно, поскольку позволяет нам не думать всякий раз, куда девать язык при произнесении тех или иных звуков, как складывать из звуков слова, в каком порядке их располагать в предложении, что с чем согласовывать и т. д.{269} Как и любая поведенческая программа, речевая программа может быть приостановлена (для какого-то промежуточного действия), а потом возобновлена; впрочем, чем более длинным оказывается перерыв, тем труднее возобновить первоначальное действие{270}.
Все это свидетельствует о том, что нет особого когнитивного модуля — «языкового органа», в языковом и неязыковом восприятии мира работают общие механизмы. И язык оказывается не вещью в себе, а просто еще одним из средств приобретения опыта. Как показывают эксперименты психологов, если заставлять людей заучивать наизусть отдельные предложения или небольшие тексты, испытуемые не станут механически зазубривать услышанные (или увиденные) фразы, они выведут из них представление о некоторой ситуации — реальной или вымышленной — и именно из этого полученного представления будут исходить при ответе на вопросы экспериментатора{271}. Например, если людям дать заучить предложение «Три черепахи отдыхали на плывущем бревне, и под ними плавали рыбы», а потом, некоторое время спустя, спросить, заучивали ли они предложение «Три черепахи отдыхали на плывущем бревне, и под ним плавали рыбы», многие скажут, что заучивали, хотя на самом деле это предложение представляет собой не то, которое их просили запомнить, а лишь весьма логичный вывод из него[33]. Если же из предложения, которое требуется заучить, нельзя сделать подобного вывода, соответствующих ошибок памяти не будет: в том же эксперименте люди, заучивавшие предложение «Три черепахи отдыхали около плывущего бревна, и под ними плавали рыбы», не считали, что заучивали предложение «Три черепахи отдыхали около плывущего бревна, и под ним плавали рыбы»{272}.
Так проявляется неразрывная связь языка и мышления, о которой писал Лев Семенович Выготский{273}. От овладения языком мышление значительно выигрывает. Как отмечают Пинкер и Джакендофф, «есть такие области человеческих понятий, которые можно выучить только при помощи языка… Например, понятие недели основывается на счете времени, который нельзя воспринять одномоментно; сомнительно, чтобы такое понятие можно было сформировать или выучить без посредства языка. Еще более поразительно, что числа сами по себе (кроме обозначающих те количества, которые можно оценить на глаз), возможно, являются „паразитами“ языка — они зависят от выучивания последовательности числительных, синтаксиса количественных сочетаний или и того и другого… Обширные области человеческого разумения, включая сверхъестественное и священное, особенности народной и официальной науки, специфические для человека системы родства (как, например, различие между кросс— и ортокузенами), официальные социальные роли (такие как мировой судья или казначей) могут быть усвоены только при помощи языка»{274}.
Существует целый ряд свойств человеческого мышления, которые, вероятно, выработались в ходе эволюции в связи с развитием языка. В первую очередь это касается свойств, необходимых для усвоения языка детьми.
Прежде всего, у детей отчетливо выражено стремление общаться с другими людьми, стремление подражать им и стремление угадывать, что имеет в виду тот, кто с ними общается{275}.
Далее, дети приходят в мир с желанием интерпретировать звуки, произносимые окружающими, как знаки. Для человека вообще характерно стремление во всем видеть знаки, интерпретировать все вокруг. Как пишут Элизабет Барбер и Энн Петерс, «в чем люди сильны — так это в перепрыгивании от
