Владимир Колесов - Язык Города
Если писатель заимствует слово, включает его в свой текст, всегда понятно, откуда это слово и к чему оно использовано. И. А. Гончаров, совершив путешествие на фрегате «Паллада», записал множество иностранных слов (в том числе и английских), ввел их в обиход. Когда он возвращался в Петербург через Сибирь, его лексикон продолжал пополняться столь же «странными» словами: «Вы не знаете, что такое сулой? И дай бог вам не знать. Сулой — встреча ветра и течения. Что за наказание!»; «...словом вьюга, или, по-здешнему, пурга*; «...а едят рыбу, которую доставят из морды... — Из морды? — спросил я. — Да, что ставят на рыбу, по-вашему мерёжи*. Чем не иностранные слова? Они и не стали словами русского литературного языка. Слишком велик стилистический разрыв между диалектизмом и литературной нормой. Они антиподы. Необходимо время, чтобы областное слово, попав в городское просторечие, вошло через него в литературный язык.
Не все особенности речи писателя отражаются в его произведениях. Известно, что Н. В. Гоголь окал, популярный в свое время поэт Н. В. Кукольник «говорил голосом жирным, сильно напирал на о». Наше письмо — «окающее», орфограммы различают безударные о и а, но никакого влияния на письменный текст подобное произношение не оказывает. Типично петербургская речь А. А. Блока удивляла москвича А. Белого: «Поразила грамматика речи в тот вечер: короткая фраза; построена просто, но с частыми чтоб и чтобы., опускаемыми в просторечии; так: я пойду, чтоб купить — не пойду купить; или: несу пиво, чтоб выпить; а деепричастий — не употреблял, говорил без стилистики; фразы — чурбашки: простые и ясные; в них же, как всплески, темнотные смыслы; они, как вода, испарялись: вниманье вперялось за текст; я потом раздражался на ясную эту невнятицу». И еще: «Поразила манера, ? которой читал, слегка в нос; не звучали анапесты; точно стирал он певучую музыку строк деловитым, придушенным, несколько трезвым и невыразительным голосом, как-то проглатывая окончания слов; его рифмы границ и царицу, обманом — туманные в произношении этом казались рифмами: ый, ий звучали как ы, и; не чувствовалось понижения голоса, разницы пауз; он, будто тяжелый, закованный в латы, ступал по стопам». Сделаем скидку на особую впечатлительность. А. Белого, который и Петербург увидел иначе, чем другие, и чем был он на самом деле. Однако Белым дана очень выразительная характеристика петербургского произношения начала XX в.
Особенности речи поэта вообще не типичны, поскольку некоторая манерность произнесения стихоа остается у них и в обычной речи. В. Катаев передает свое впечатление о произношении С. А. Есенина: «Он произносил слово очень как-то изломанно, со своим странным акцентом. Выходило ёчень, оёчень, иочень... Черный человек он произносил с особенным нажимом, еще более ломая язык: Чьорный, чьорный человек, ч'лавик... он произносил слово черный не через ё, а через о — чорный, чорный, чорный, хотя это о было как бы разбавлено мучительно тягучим <?». Конечно, Катаев передает свое собственное впечатление от чтения стихов, постоянно смешивая звук и букву (по-видимому, это особенность всех поэтов). Есенин не мог произносить чорный, поскольку эта запись указывает на очень твердое ч, неизвестное в родных поэту рязанских говорах и нехарактерное для московского просторечия.
Пристрастность писателя — вещь обычная, осо* бенно если он тонкий стилист. «Голубушка, ведь такие словечки, как Безупречная, На изломе, В лабиринте,— ведь все это одно оскорбление...»; «Разве в стихи годятся такие паршивые слова, как сплошной? Надо же ведь и вкус иметь», — писал А. П. Чехов. Он выступал также против слов разнокалиберный, аппетит, аккомпанемент, диск, гармония, считая, что такие слова мешают.
Тем не менее особенности произношения, чтения, восприятия чужой речи писателей не влияли на литературный язык, если они не соответствовали нормам И стилю этого языка. Как правило, избыток просторечных и разговорных форм в тексте понижает его художественную ценность, а писатель, злоупотребляющий такими формами, в лучшем случае остается писателем «средним».
ЯЗЫК РЕВОЛЮЦИИ
Надо воевать против революционной фразы...
В. И. Ленин
Первая мировая война, революции и особенно гражданская война перемешали все социальные группы городского населения с их жаргонами и просторечием. Необходимость общения в новых условиях требовала выражений и слов, за которыми скрывались бы и всем доступные понятия. Наступил решительный сдвиг в формах старого русского языка.
Многие статьи, доклады, книги, написанные в те годы, и особенно написанные эмигрантами за рубежом, пророчили русскому языку конец: «Мы разучились говорить на хорошем ядреном русском языке. Мы до снх пор еще злоупотребляем советским птичьим языком!..» «Обезьяньим» называли язык газет времен нэпа. Еще в 1928 г. профессор Е. Д. Поливанов заметил, что «средний обыватель 1913 г. и современный комсомолец говорят на разных языках»; последний употребляет выражения, непонятные многим: шагай сюда, ставить работу, я солидарен, опасный момент, ужасно серьезный, вести собрание, заслушать доклад, как будет насчет высказаться, от имени бюро, кандидатура согласована, мелкобуржуазное мещанство, для близиру и т.п. Как будто подобные реплики могут отменить русский язык! Однако комсомолец тех лет не чурался и архаичных славянизмов вроде вся и все; не за страх, но за совесть; всуе, сугубый... Торжественные ежели, ибо комсомольцы почему-то особенно любили.
Нет, говорили другие, не погибает русский язык. Правда, пока еще социальный прогресс происходит за счет общего снижения литературной нормы, но в будущем это будет изжито.
Но время торопит. Столкновение классов, наций, языков, речений вызывает необходимость в новых средствах выражения возникающих понятий и идей. Самый ритм порождения новых слов убыстряется, в дело идут все подручные средства, используются все доступные источники слов.
1919 г. — появились слова испанка 'грипп*, сыпняк, культурник; входят во всеобщее употребление семантически переосмысленные заимствования: пошиковать, виртуоз 'ирон. вертлявый человек', танцульки, доминировать, базироваться, изолировать и прямые заимствования вроде контакт, анкета, коррупция.
1921 г. — начало нэпа, жаргон городского «дна» впервые входит в разговорную речь: заначка 'припрятанный капитал' (а затем и шире — и по значению, и по употреблению), подначивать 'подзадоривать, провоцировать на разговор замести ^изобличить, поймать на чем-либо', трепаться (на допросе) 'валять дурака'... Каждое из подобных слов сегодня используется в значении, более широком, чем то, в каком пришло оно из жаргона. Расширение значения и позволило слову сохраниться в просторечии.
Середина 20-х годов. Разговорные формы через речь мелких служащих проникают даже в печать, обрабатываются до расхожих формул: план завершен (вместо выполнен), делать акцент на... (следует ставить акцент); впервые публично зазвучит пресловутое ложить (вместо положить или класть). В речь вплетается множество иностранных слов, не всегда понятных, но столь привлекательных. В 1925 г. опрашивают красноармейцев: какие слова они знают, слышали или понимают? Совершенно неизвестны блокада, ветеран, десант; почти неизвестны моральный, премировать, демобилизовать и даже СССР; но хорошо знакомы бастовать, резолюция, дезертир, шпион, кооператив; исключительно всем понятны армия, заем, кутузка, программа, реквизиция, трибуна, политрук. Должно было пройти время, должны были произойти события, затронувшие всех, чтобы постигли люди смысл, значение многих прежде непонятных слов (блокада, демобилизовать...). Отдельный человек изучает слово и то, что за ним стоит, народ в целом должен это пережить, и только поэтому слово навсегда остается словом его лексикона.
Интересно, как говорили люди 20-х годов? Вот запись разговорной речи 1928 г.: Подчастую мы встречаем самое ужасное искажение русского языка... Например, вместо «есть* говорят «шамать», «жрать»... Но этот вышеперечисленный диалект находит себе отличие по мере приближения к центральным городам и в частности к Ленинграду, здесь более диалект отличается тем, что столица говорит с большим пафосом... Механическое смешение языковых форм, пришедших из разных говоров, из плохо усвоенных газетных оборотов и лозунговых призывов, канцеляризмы — все отразилось в безыскусной, но претендующей на литературность речи. Упоминание о том, что в столицах говорят «с большим пафосом», любопытно как общее тогда отношение к литературному языку.
А вот как передает речь тех времен С. Залыгин в романе «После бури»:
— Закрепляется такое баловство словами, как * развертывание животноводства», а чтобы мы выполнили план, нужно, чтобы все до единой коровы при каждом отеле приносили по два теленка! Перевоспитаем коров!
Аплодисменты.
Неловкость разговорной фразы передана хорошо, но подбор слов и выражений вызывает сомнение в их принадлежности к концу 20-х годов. Большинство их — выражения и термины более поздние, уже «колхозного» периода. Эта стилизация «под 20-е годы» не дает представления о реальной речи того времени.
