Владимир Колесов - Язык Города
В России того времени не было еще «культурной» разговорной речи, основанной на литературном языке. Не было условий, в которых русская женщина нашла бы для себя нечто общественно полезное. Однако своим участием в развитии языка и она готовила почву для развития форм разговорной городской речи.
НАРОДНАЯ РЕЧЬ
...Все напоминало, что Петербург еще не окончательный результат, к которому пришла вся русская жизнь, что есть еще что-то гораздо более интересное, именно — есть еще Россия, жизнь русского народа...
Г. И. Успенский
«Материальным обеспечением» русского языка, несмотря на все разрушения его в городе, в печати, всегда оставалась коренная народная речь. В. И. Даль вообще полагал, что живой русский язык «должен послужить источником и сокровищницею для развития образованной, разумной русской речи взамен нынешнего языка нашего, каженика», т. е. оскопленного в изувеченного (древнерусское слово каженик означает скопца, евнуха).
Но с Далем согласился бы и любой интеллигент, до самого убежденного западника включительно. Даже люди, по своему происхождению, интересам или профессии связанные с иностранными языками, попав на чужбину, создавали вдали от родины культ русского языка, тщательно сохраняя его особенности, оберегая его от засорения всякими «новациями». Язык писателей-эмигрантов доказывает это вполне.
Пока не сложились нормы общерусского (литературного) языка, любое русское слово, независимо от его происхождения или местности, где оно употреблялось искони, использовалось всеми, если, конечно, его понимали и находили полезным. Академический словарь, который Я. К. Грот начал издавать в 1895 г.,— это словарь русского языка, а не усеченно-«лите-ратурного».
Долго существовавшая неопределенность правил грамматики и употребления слов подтверждается многими фактами. Газета «Северная пчела» в 1833 г. «исправляет» язык одного переводного романа: не следует писать пахают, танцевать и т. п., потому что «правильно» — пашут, танцовать; лучше довести до -остояния, чем привести, лучше выменяла, чем променяла. Стоит лишь сравнить с привычными нам сегодня формами, и станет видна неопределенность этих Советов: одно осталось в просторечии (пахают), другое стало вполне литературным (танцевать), но многие советы столичных журналистов оказались ошибочными.
Особенно в интеллигентном кругу любили поразить острым народным словом, уважая его яркую образность. «...И, говоря по-русски, в коротком обществе мужчин очень любил выражаться,не только попросту, но даже по-простонародному: он любил употреблять слишком резкие и точные слова, любил озадачивать ими своих слушателей»,— вспоминает об одном из своих собеседников С. Т. Аксаков. Известный московский меценат Д. И. Свербеев пишет: «...утрачивается вдвое-втрое больше, чем от воровства, пропадает кинью (выражение простонародное, если не всем известное, то очень верное, — оно указывает, что всякое добро, которое в огромнейшей массе на пространстве России у казны, владельцев, у купцов — одним словом, у всех, кидается по пустякам)». В 60-е годы А. А. Фет служит мировым судьей в уезде и так объясняется с истцом, который пытался хорошенько «попросить» судью в свою пользу: «Так как же теперь это оборотить? Ты где выучился таким мудреным словам? Что значит оборотить? Просьбы твоей принять не могу, а оборотить тебя лицом к дверям, если желаешь, могу!»
Много простонародных слов вошло в литературу через речь интеллигенции. Попали диалектные слова: зеленя и зачичкаться у И. С. Тургенева, озими у Я. П. Полонского, крякнул у И. А. Гончарова, хо-ботье у Г. И. Успенского, выставляться у П. Д. Бо-борыкина, балка и чувяки у Л. Н. Толстого, а сверх того земляника, брюква, ботва, паук, деревня, черемуха, пахать, хилый, доить, а еще почин, быт, суть, проходимец и сотни других. Не все входило в литературный язык, но объяснялось это и смыслом слова. Например, у Тургенева: Ямщик ему попался лихой, он останавливался перед каждым кабаком, приговаривая: „Чкнуть?" или „Альчкнуть?" — но зато, чкнув-ши, не жалел лошадей — многозначность глагола препятствовала его вхождению в литературную норму, он остался как выражение эмоции.
Любопытная подробность: остерегаться слов народных, взятых непосредственно из деревенского разговора, стали писатели из разночинцев, и только в начале XX в. А. П. Чехов правит такие слова, случайно попавшие в текст: «.Латанный — это не русское, а скорее южнорусское слово» — и меняет на заплатанный. М. Горький — самый ярый борец против диалектизмов. «Если в Дмитровском уезде, — говорит он,— употребляется слово хрындуги, так ведь необязательно, чтобы население остальных 800 уездов понимало, что значит это слово».
Сравним словарь конца XVIII в. с современными понятиями о литературной лексике. В том словаре нет никаких помет при словах паршивый, харкать, рожа, сопли, дурь, одурелый, — все они были в живом употреблении и как слова естественного языка неприличными не считались. Однако, как просторечные в том словаре отмечены: быт, вполне, жадный, заносчивый, огласка, тотчас, удача, чопорный — те слова, что сегодня всеми почитаются литературными. Совершенно неприемлемыми (простонародными, грубыми) признавались тогда слова: белобрысый, барахтаться, зубоскал, белоручка, дребедень, малютка, лачуга, пачкать, жеманный, тормошить, взбалмошный и др.— тоже вполне литературные сегодня. Отношение к слову изменяло его стиль.
Городской житель, не знавший иноземных наречий, утратив связи с родной деревней, приобретал и городские ухватки. Вот как Н. Г. Помяловский описывал речь охтенских мастеровых: «Пореченская образованность выражалась в особого рода типическом красноречии... Это было красноречие чисто туземное, оригинальное и своеобразное. Оно состояло в уменье подбирать хорошие слова, вроде салон, папиримент, пришпект и т. п. Подслушав в городе, где поречане справляли нередко работы, или вычитав в газете хитрое, нерусское слово, поречанин пускал его в ход в своем селении. Это слово поречанина совершенно переменяло свой настоящий смысл. Поречанин хорошим словом и обругается, и похвалит, и выразит просьбу, вроде того, как и всякий наш соотечественник может выразить крепким русским словцом какое угодно расположение духа. Поречанское красноречие, кроме того, постоянно пересыпалось словами значит, околелый черт и тавлинник. К туземному красноречию у многих поречан развивалась положительная мания».
Однако худо ли, хорошо ли, но постепенно городская масса выравнивалась в отношении речи: исчезали наиболее выразительные диалектные особенности, какими дразнили друг друга выходцы из разных мест, осмысленнее становилось отношение и к родному слову. Но при этом всегда сохранялось резкое отличие речи городской от деревенской, «натуральной».
Создание новых слов и выражений в городе в корне отличалось от того, к чему привыкли в деревне. В городе жизнь интенсивнее, «гуще»; если нужно выразить мысль, а не знаешь какого-то слова — сам сочинишь. Таких эфемерных словечек много толклось на городских окраинах уже с XV в., многие и не дошли до нас.
Экспрессия деревенского слова обычно благожелательна, сочувствие заключено в русском прилагательном, которым обычно определяется отношение к человеку (милая да хорошая...). В городе экспрессия чаще выражается глаголом (пристанывала, приболела, приотстранилась...). Это есть и в народном говоре, но в городе эмоция другая — умильная, но льстивая (подскочу, забегу, подскажите...).
Нужный для смягчения речи эвфемизм в говоре возникает в результате простой замены слов: не ду. рак, а дуб или ослоп,—и все ясно. Эвфемизм город, ского жителя вычурен, вплетается в речь целым пред-ложением; часто это развернутый образ, даже рассказ. Вот примеры, записанные сразу же после Октябрьской революции. Разруха, голод, безработица. В ответ на вопрос Где работаешь? безработные отвечают:
— Служу у графа Ветрова (т.е. поплевываю на ветер)...
— Работаю в рукопротяжной мастерской (протягивает руку за подаянием)...
— На Марсовом поле потолки крашу (а в городе сроду потолков не красили — белили, да и нет никаких потолков на плац-параде Марсова поля).
Нужно знать не только язык, но и обстоятельства дела, чтобы разгадать подобные выражения. Они— для своих.
Если же требуется выразить новое понятие, в народном говоре используют проверенный способ: присоединяют к испытанному веками корню все новые и новые суффиксы. От каждого корня — сотни образований.
В городе способ иной. Люди ведь собрались из дальних мест, одно и то же русское слово разное значит. Потому и вынуждены были пользоваться словом чужим, для всех одинаково новым. Заимствования широким потоком хлынули в городскую речь с XVIII в. Именно в городском речевом быте и сохраняется сегодня особое пристрастие к иностранному слову.
Деревенская речь «натуральна». По-русски говорят просто, ничего не стесняясь. Горожанин среди незнакомых застенчив, он боится обидеть и выдумывает словечки, приноравливаясь к собеседнику. Мужик скажет просто: дом да корова, а горожанин всегда переиначит: домик, коровка, ручка, скажет униженно-подобострастно, но вместе с тем как бы и любуясь тем, о чем говорит. Будто сказано по-русски и точно, но смысл слова уже не тот. Новое слово, новый суффикс, новое выражение, добавление приставки или замена прилагательного глаголом — все как в рус-
