Юрий Бит-Юнан - Василий Гроссман в зеркале литературных интриг
Жил он в пригороде, а завод – московский. Отцу рассказывал: «И еще неприятно, что это чертовски далеко. 2 часа езды, и приходится стоять в битком набитом трамвае».
Впрочем, Гроссман убеждал отца, что не зря время тратит. Подчеркивал: «С первого дня я убедился, что практика мне необходима. Учеба это одно, а работа в производстве совсем другое. У меня такое чувство, что я ничего не знаю; утешаю себя тем, что все оканчивающие рассказывают о себе то же самое, потом быстро входят в курс дела и видят, что они знают. Надеюсь, что и со мной будет так же».
Однако самое трудное лишь предстояло. Следовало уточнить планы на будущее: «В связи с Галиным “грядущим молодым человеком” я решил (в противоположность всем прочим ранее состоявшимся решениям) в этом году не пойти в армию, а работать по военной промышленности».
Подразумевалось, что даже годичный срок армейской службы непременно обусловит финансовые затруднения семьи. Гроссман-младший планировал избавить беременную жену от «разверстки», а жалованье рядового в Рабоче-крестьянской Красной Армии было мизерным.
Решение принималось не без подсказки отца, помогали опять родственники и отцовские знакомые. Прежде всего – «старая большевичка» Г. А. Флаксерман-Суханова.
Она и в аппарате ЦК партии работала, и с НКТ была связана. Ее стараниями вскоре устроена встреча университетского выпускника с представителем руководства Высшего Совета Народного хозяйства. Как известно, эта организация, созданная в 1923 году, курировала практически все отрасли.
Протежировать выпускнику взялся функционер ВСНХ, ответственный за удовлетворение нужд военной промышленности. О встрече Гроссман сообщал отцу: «Мы с ним поговорили (я окончил по специальности органическая химия с уклоном “отравляющие вещества”), и он обещал меня “использовать” по специальности; через дней 10 выяснится, куда меня направят».
Складывалось все довольно удачно, однако в итоге Гроссман не соблазнился перспективами сокращенного рабочего дня и высокого жалованья. Отцу вскоре сообщил: «Я не раскаиваюсь, что отказался от работы в ВСНХ, бог с ней; это чиновничье дело мне совсем не по душе».
Выбор другого назначения оставался неясным. Отцу рассказывал, что «ходил в свою университетскую комиссию. Дело представляется в весьма печальном свете. Места у них для химиков есть, но из рук вон плохие: курский сахар[ный] завод, винокуренный завод и т. д. Это не годится во всех отношениях – во-первых, отвратительная работа, во-вторых, уездная (подчеркнуто автором. – Ю.-Б.-Ю., Д. Ф.) провинциальная глушь».
Оставалось лишь вновь просить отца найти работу на предприятиях Донбасса. Помимо уже перечисленных выше преимуществ, было еще одно: угольная промышленность считалась еще и оборонной, потому инженеров-горняков обычно не призывали в армию.
Вопросы «размещения» были улажены, выпускник 1-го МГУ выехал в Донбасс, о чем и сообщал позже в анкетах. Он стал инженером, как планировал, но и от планов литературных не отказался. Лишь на время их отложил.
Уже после отъезда – на исходе декабря – решена была одна из задач, о которых рассказывал отцу в письме. Самый популярный московский иллюстрированный еженедельник «Огонек» поместил очерк «Бердичев не в шутку, а всерьез»[85].
Это был заметный успех. Выше отмечалось, что как журналист Гроссман дебютировал после экспедиции в 1928 году. Но заметка и небольшая статья лишь обозначили претензии на журналистский статус. Очерк же о родном городе свидетельствовал, что планы литературные реализуются поэтапно.
Разговор всерьез
Очерк, помещенный редакцией «Огонька» в последнем декабрьском номере 1929 года, крайне редко упоминается литературоведами. Причины вполне понятны. Это и не дебют Гроссмана в печати, и не проза зрелого писателя.
Лейтмотив очерка – дежурное тогда противопоставление «нового быта» и прежнего. Так, ликвидирована пресловутая «черта постоянной еврейской оседлости», соответственно, в Бердичеве уже ничего «местечкового» нет, это динамично развивающийся советский город.
Сама тема – равноправие евреев – тоже не нова. О том и раньше писали, и позже. Афористически итог подведен в романе И. А. Ильфа и Е. П. Петрова «Золотой теленок». Публикацию, кстати, московский журнал «30 дней» начал в январе 1931 года. Как объясняет один из романных персонажей иностранному журналисту, в СССР «евреи есть, а еврейского вопроса нет»[86].
При этом соавторы подчеркнули: цитированное выше суждение иностранец воспринял поначалу в качестве парадокса. Он в каждой стране изучал «еврейский вопрос», который, по его мнению, везде и всегда актуален. Убедившись же, что в социалистическом государстве иная ситуация, потерял интерес к окружающему. Зря приехал.
Шутка была тогда без всякого комментария понятна соотечественникам Ильфа и Петрова. Согласно пропагандистским установкам, за границей евреи равноправны лишь формально, антисемитизм же по-прежнему элемент государственной политики, а в СССР любые проявления ксенофобии невозможны, вот и «еврейского вопроса» нет.
Верили соавторы этому, нет ли – не так важно. В любом случае понятно, что не только мнение персонажа выразили, но и весьма эффектно сформулировали дежурный пропагандистский тезис: «еврейский вопрос» ликвидирован в СССР на деле, а не на словах.
Очерк, в «Огоньке» напечатанный, вроде бы о том же. Вот только акценты иные. Для Гроссмана антисемитизм – проблема актуальная. Что и заглавием подчеркнуто, и первой же фразой: «Всякий антисемит, услышав слово “Бердичев”, ухмыляется».
Получалось, что в советском государстве антисемитов немало. И мыслят они досоветскими стереотипами: «Бердичев – синоним еврейской торговой буржуазии, гнездо спекулянтов, – город, где живут торговлей и обманом».
Согласно Гроссману, стереотипы достаточно распространены. В силу дремучего невежества антисемит, коряво по-русски изъясняющийся, убежден, как прежде, что Бердичев – «это “ихняя столица”».
Характерно, что «ихняя», а не просто «еврейская». Для антисемита даже слово «еврей» – ругательство, публично его и произносить не всегда удобно.
По Гроссману, не только антисемиты мыслят стереотипами. Многие советские граждане убеждены, что о Бердичеве «вслух рассказывать не стоит. “Откуда ваша жена родом?” – “Да так, знаете ли, из Киевской губернии”…».
Если сам топоним Бердичев все еще ассоциируется с «еврейским мифом», а жена родом из пресловутой «ихней столицы», это мужа компрометирует. И он учитывает мнения антисемитов. Вот и старается избежать опасной темы, будучи, как сказано в очерке, «просто гражданином».
Гроссман утверждал, что стереотипы разрушить следует. Решить просветительскую задачу: «“Просто гражданам” надо рассказать о Бердичеве. Пусть знают, что город этот – вполне хороший честный советский город, ничуть не хуже Уфы или Волоколамска».
Ирония была горькой. Волоколамск и Уфа, в отличие от Бердичева, не ассоциировались когда-либо с чертой оседлости. Не еврейские, значит, города, поэтому могут быть «хорошими» и «честными».
Далее же кратко описывал географическое положение и, конечно, историю родного города. После чего отмечал: «К концу XIX столетия в Бердичеве было около 60 тысяч человек населения. Оно состояло из украинских, польских и еврейских рабочих, католических монахов, крупных польских помещиков и торговцев. До войны Бердичев представлял собой крупный центр оптовой торговли мануфактурой и кожей».
Значит, не такой уж «глушью» был и тогда уездный город Киевской губернии. Специфика его акцентирована: «По национальному составу населения в Бердичеве преобладают евреи. Это, кажется, единственное, что твердо известно о Бердичеве каждому “механическому гражданину”».
Однако Гроссман настаивал, что и в Бердичеве «еврейский миф» не соответствовал реальности. У евреев никаких преимуществ не было и не могло быть: «Старые рабочие рассказывают такие жуткие подробности об эксплуатации их хозяевами, что так и кажется, что это было на каторжных работах в далёкие прошлые века. В таких условиях работали вместе сотни еврейских, русских, польских рабочих, работали на сапожных фабриках, в портняжных мастерских, на мелких металлофабриках, в мастерских гнутой мебели».
В конце XIX века началось формирование нелегальных рабочих объединений. Ну а первую забастовку на бердичевских предприятиях организовали сапожники в 1901 году, требуя хотя бы «12-часового рабочего дня и повышения оплаты труда за выделку пары ботинок с двух копеек до трех. Забастовка была ими выиграна. Изо дня в день, из года в год, бердичевские рабочие вели упорную борьбу с хозяевами. Благодаря крепкой спайке между отдельными союзами, мужеству рабочих, не боявшихся многонедельных голодовок во время забастовки, борьба эта была победоносна».
Угнетатели же, понятно, с властью солидаризовались. Почему и тюремные камеры в Бердичеве «были всегда битком набиты».
