Личность в истории и художественной литературе - Коллектив авторов
Приведем цитату из рассуждений В. Н. Топорова:
Первое, что бросается в глаза при анализе конкретных текстов, образующих Петербургский текст, – удивительная близость друг другу разных описаний Петербурга… Создается впечатление, что Петербург имплицирует свои собственные описания с несравненно большей настоятельностью и обязательностью, чем другие сопоставимые с ним объекты описания (например, Москва), существенно ограничивая авторскую свободу выбора [2, с. 26].
Описания Петербурга в романе Карвалью вписываются в традицию, о которой говорит Топоров. Город в романе предстает, с одной стороны, великолепным и парадным, однако за этим величием скрывается уродливое, гнилое и увядающее: «Что толку обновлять фасады, если интерьер гнилой?» [4, p. 56].
Текст Карвалью, как любой петербургский текст, исключительно богат негативными описаниями. Такая традиция связана с тягостными и зловещими моментами в истории города, которые он пережил за три века своего существования. Описание эстетики парадного города всегда сопряжено с описанием уродства, что удивляет и ошеломляет читателя. Нечто подобное можно найти в классическом тексте о Петербурге – в рассказе Н. В. Гоголя «Невский проспект»:
Но страннее всего происшествия, случающиеся на Невском проспекте. О, не верьте этому Невскому проспекту! Я всегда закутываюсь покрепче плащом своим, когда иду по нем, и стараюсь вовсе не глядеть на встречающиеся предметы. Всё обман, всё мечта, всё не то, чем кажется! [1, с. 57].
В романе Бернарду Карвалью очень отчетливо выражена имеющаяся в городе вневременность и странность, ведь для иностранного сознания оказывается, что
…все улицы имеют одно и то же название (Советская – остаток прошлого, которое, как бы его ни старались забыть, продолжает жить) и отличаются только числами (Вторая, Третья, Четвертая…) [4, p. 129].
Петербург словно окутан фантастическим, призрачным туманом, который выступает как метафорический способ скрыть ужасающие аспекты устройства города, смешение идеологий и разрозненных мыслей.
В романе Карвалью разрушение – величайший символ, метафора загнивания мегаполиса, невозможность выздоровления:
Выйдя с рынка с пакетом сыра и пакетом фруктов, она проехала еще три квартала до Разъезжей улицы и остановилась перед темным входом в здание, которое, несмотря на подготовку к празднованию трехсотлетия, оставалось обветшалым [4, p. 12].
Кульминация подобных описаний города – это взгляд на жизнь города и его жителей в послевоенное время, в середине второй половины XX века: «Больше, чем любой другой, это город риска, созданный для того, чтобы лучше видеть силы порядка» [4, p. 106]. Связь между риском и строгим порядком обусловлена историческими конфликтами, которые пережил город: русские революции, свержение царского режима, блокада.
Описание болотной земли становится сквозным мотивом в романе Карвалью, сочетаясь с тяжелыми описаниями времен войны, отголосок которых преследует героя:
Он возвращается на станцию, следуя за железнодорожной линией, по Лиговскому проспекту. Земля продолжает двигаться у них под ногами, как будто город подвержен бомбардировке [4, p. 123].
Земля – как и в начале романа – вновь оказывается не твердой, болото способно в любую минуту поглотить человека, бомбардировки времен войны не ушли, они звучат каждый день, в шуме города, стали его частью навеки.
Петербургский текст Бернарду Карвалью создает сверхтекст, который связывает высшие смыслы и тексты. При этом город становится местом переплетения фантасмагории, истории, поколений людей как живущих, так и умерших. Все это рождает образ города как героя, химерического существа.
На последних страницах романа Карвалью есть диалог, который раскрывает образ города, довлеющего над самим собой, окруженного самим собой, герметично закрытого и изолированного от остальной России и мира. Разговор происходит недалеко от Московского проспекта по пути в аэропорт Пулково:
– Откуда эти здания? – спрашивает Роман отца.
– Их построили после войны. Разве ты не видишь эти арки между ними?
– Что происходит?
– Разве ты не видишь, какие у них размеры? Тебе не кажется, что они непропорциональны?
– Почему они такие высокие?
– И узкие.
Роман смеется:
– А для чего они нужны? Инженер ошибся?
– Как ты думаешь?
– Я не знаю.
– Их построили после осады города, заставили задуматься о возможности новой войны. С арками такого размера можно разместить ракетные установки во внутренних дворах, между зданиями, защищенными зданиями.
– Откуда ты это знаешь?
– Потому что я знаю. Здесь жил твой дед. Стены квартир очень толстые. Посмотри. Они похожи на крепости, – Дмитрий указывает на здания по правой стороне проспекта. – Они хорошо отделены друг от друга. Таким образом, если одно из зданий подвергнется бомбардировке и упадет, оно не разрушит другие [4, p. 181].
Здесь стоит снова обратиться к мысли М. Бермана, для которого Санкт-Петербург является не чем иным, как «самым ярким представителем российского пути к модернизации и одновременно архетипическим, нереальным городом современного мира» [3, p. 170]. Его задуманная и навязанная модернизация до сих пор беллетризуется как символ драмы. При этом «окно в Европу», несмотря на все свое великолепие и величие, залито грязными водами прекрасной Невы.
Как видно из исследования, роман Бернарду Карвалью «Сын матери» представляет собой текст о Санкт-Петербурге, при этом город рассматривается как активный элемент художественного текста и, следовательно, является персонажем сюжета повествования. Репрезентация российского мегаполиса, выраженная бразильским писателем, имеет композиционную структуру, аналогичную той, которую можно наблюдать, например, в творчестве Н. В. Гоголя. Тем не менее Карвалью выходит за рамки фантастических и призрачных проявлений, ставя под сомнение и размышляя о противоречивости отношений между прошлым и настоящим, которые сосуществуют в Северной Венеции.
Выступая в качестве окна в Европу, согласно планам Петра I, Петербург в тексте Карвалью становится местом слияния, связующим звеном между прошлым и настоящим, а также источником мыслей читателя о возможных изменениях. Неслучайно в романе «Сын матери» описание города смешано с апокалиптическими мотивами, проистекающими из его военной и трагической истории, которая все еще скрывает его состояние как города, не имеющего собственного определения; город, следовательно, остается химерой.
Концепции семиотики помогли, таким образом, проанализировать образ городского пространства Санкт-Петербурга как текст. Если рассматривать город на Неве как персонаж, читатель и интерпретатор произведения могут увидеть аспекты, отразившиеся при формировании характера этого локуса. При этом выявленные особенности важны не только для сюжета романа «Сын матери», но и для понимания культурных феноменов, составляющих концепт культурной столицы России.
Наконец, подчеркнем, что видение иностранного писателя – Бернарду Карвалью – открывает новаторскую перспективу с уникальным критическим взглядом на город, горожан и образ Санкт-Петербурга в целом.
