Аманияз Жаримбетов - Некоторые вопросы этимологии и истории тюркских элементов в русских названиях растений

Первой задачей на пути к абсолютной и относительной хронологии является документация слов памятниками письменности, установление времени первой фиксации заимствований в памятниках. «И хотя, — как отмечает В. И. Абаев, — дата первого появления слова в памятнике не обязательно является датой его проникновения в язык, все же подобная документация дает некоторую ориентировку как в абсолютной, так и в относительной хронологии заимствований»17.

Однако наиболее распространенный метод определения времени заимствования слов исключительно на основании письменных источников оказывается неприемлемым во многих случаях. Это положение особенно важно подчеркнуть, когда речь идет о названиях растений, которые очень редко встречаются в летописях и других памятниках письменности. Совсем редко и совершенно случайно появлялись в письменности слова, обозначающие растения дикорастущие и не представляющие большой жизненной важности, как, например, в случае с евшан ‘полынь’, об употреблении которого в древнерусском языке стало нам известно благодаря лишь случайному отражению этого слова в Ипатьевской летописи под 1201 г. в легенде, связанной с половецким князем Отраком (Атраком).

Редкость фиксации в памятниках — явление, характерное не только для заимствованных, но и исконных названий растений. Так, по подсчетам В. А. Меркуловой, в «Материалах для словаря древнерусского языка» И. И. Срезневского содержится лишь около 100 названий растений, и это главным образом названия деревьев, кустарников и культурных растений. А названий дикорастущих растений встречается всего около двадцати18. В этом отношении показательно, например, что слово береза, являющееся чуть ли не единственным названием дерева, имеющим общеиндоевропейское происхождение, в древнерусской письменности отмечается только с XV в.19, а другое название осока вовсе не встречается в древнерусских памятниках20. Поэтому Ф. П. Филин писал: «Нет никакого сомнения в том, что многие названия растительного мира, появившиеся в письменности поздно или вовсе не нашедшие в ней отражения, существовали издревле…»21

Многие тюркизмы в русских названиях растений отмечаются в памятниках письменности лишь с XV–XVI вв. Однако ряд названий вошел в русский язык намного раньше этого времени. Комплексное использование различных способов, правильный учет языковых и внеязыковых факторов и данных географии растений, а также наблюдения над контекстами, в которых употребляются слова в более поздних памятниках, нередко заставляют нас передвинуть глубже хронологию заимствований. Например, учет различных критериев в хронологизации слова аир ‘болотное растение Acorus calamus, сабельник, касатик’, встречающегося в письменности в формах иръ, игирь лишь с XVI–XVII вв., позволяет нам не только отнести данное слово к тюркизмам татаро-монгольской эпохи, но и высказаться о совершенно иных путях и условиях его заимствования (обычно считается заимствованным через украинские говоры из турецкого agir, которое в свою очередь выводится из греч. ἄχορος (Фасмер I, 64).

Аргументами в данном случае являются: 1) распространение слова в различных фонетических вариантах на всей восточнославянской территории при отсутствии его соответствий в остальных группах славянских языков: рус. диал. ир, ирь (САР1 III, 313), укр. ahyr, ajir, ir и др.22, блр. яер, явер23; 2) сведения о размножении аира татаро-монголами на завоеванных ими территориях (до территории Польши) для очищения водоемов, тогда как в Западной Европе аир стал известен только в XVI в.24; 3) наличие близких соответствий во многих тюркских языках, начиная с др. — тюрк. egir ‘аир’ (татар. ир, аир, узб. игир, ийир, игор, казах. ір то же, каракалп. диал. ийир ‘целебная трава’ и др.); 4) свидетельство польского ученого-путешественника Матвея Меховского, побывавшего в начале XVI в. на берегах Волги и Урала и отметившего татарское название в форме аир («Близ Танаиса и Волги… встречается аир (air), то есть пахучий тростник»…)25; 5) наконец, дополнительным указанием на татарский источник слова могут служить другие славянские названия этого растения с постоянно повторяющимся компонентом «татарский»: рус. татарское зелье, татарский сабельник, укр. татарське зилля, польск. tatarskie ziele, tatarski korzeń, tatarak и др.26

Таким же образом для многих тюркизмов-названий растений, несмотря на позднюю фиксацию в памятниках, можно допустить более раннее время заимствования (камыш, кизил, таволга, тал и др.).

Кроме того, следует считать заимствованиями более раннего периода тюркизмы, впервые отмеченные не в письменных памятниках, а в первых ботанических и толковых словарях конца XVIII в. Например, в «Российском, с немецким и французским переводами, словаре» И. Нордстета (СПб., 1780–1782, I–II) отмечаются слова бурундук, кавун, курай (кура), чилига и др. В «Ботаническом словаре и травнике» А. К. Мейера (М., 1781–1783, I–II) приводятся слова камчуг, карагазин, тарамышек, в «Новом ботаническом словаре» А. М. Максимовича-Амбодика (СПб., 1804) — слово кунжут (кунчут).

Примечания

1 Миртов А. В. Донской словарь. Материалы к изучению лексики донских казаков. Ростов-на-Дону, 1929, 165.

2 Анненков Н. И. Ботанический словарь. СПб., 1878, 345.

3 Karłowicz J. Słownik wyrazów obcego a mniej jasnego pochodzenia. Kraków, 1894–1905, 324.

4 См. также: Горяев Н. В. Этимологические объяснения наиболее трудных и загадочных слов в русском языке. Тифлис, 1905, 21.

5 Matzenauer A. Cizi slova ve slovanskych řečech. Brno, 1870, 138.

6 Меховский Матвей. Трактат о двух Сарматиях (Русский перевод). М.; Л., 1936, 62 (впервые издан на латинском языке в 1517 г.).

7 Бломквист Е. Э. К вопросу о двуязычии и тюркских заимствованиях в говоре «уральцев» Амударьинского оазиса. — В кн.: Из культурного наследия народов России: Сб. Музея антропологии и этнографии, XXVIII. Л., 1972, 281.

8 Киргизско-русский словарь / Сост. К. К. Юдахин. М., 1965, 474.

9 Бломквист Е. Э. Указ. соч., 281.

10 Уйгурско-русский словарь / Сост. Э. Н. Наджип. М., 1968, 660.

11 Попов А. И. Указ. соч., 29.

12 Мизин О. А. Рец. на: Рахимов Т. Р. Китайские элементы в современном уйгурском языке. Словарь. М., 1970. — Советская тюркология, 1973, 2, 119.

13 Попов А. И. Указ. соч., 29.

14 См.: Филин Ф. П. Происхождение русского, украинского и белорусского языков. Л., 1972, 549; Греков Б. Д. Киевская Русь. Изд. 4‑е. М.; Л., 1944, 35.

15 Более подробно о них см.: Жаримбетов А. Тюркизмы в русских названиях фруктовых деревьев и кустарников. — Советская тюркология, 1974, 4, 32–44.

16 Меркулова В. А. Очерки по русской народной номенклатуре растений. М., 1967, 150.

17 Абаев В. И. Рец. на: Андроникашвили М. Очерки по иранско-грузинским языковым взаимоотношениям. Тбилиси, 1968, 1. — ВЯ 1969, 6, 128.

18 См.: Меркулова В. А. Указ. соч., 13.

19 См.: Филин Ф. П. Указ. соч., 548.

20 См.: Филин Ф. П. Образование языка восточных славян. М.—Л., 1962, 280.

21 Филин Ф. П. Происхождение русского, украинского и белорусского языков. Л., 1972, 548.

22 Makowiecki St. Słownik botaniczny lacińsko-małoruski. Kraków, 1936, 6.

23 Анненков H. И. Указ. соч., 8.

24 Флора СССР. В 30‑ти т. М.; Л., 1936, 3, 479.

25 Меховский Матвей. Указ. соч., 62.

26 Machek V. Česká a slovenská jména rostlin. Pr., 1954, 301.