Галина Синило - Танах и мировая поэзия. Песнь Песней и русский имажинизм
Многое из того, что Л. Чернов писал до 1921 г., осталось неопубликованным. Сам поэт скептически смотрел на свои произведения этого времени как на сугубо ученические опыты. Осенью 1922 г. он организовал группу имажинистов, в которую, помимо нескольких молодых поэтов, вошла художница Виктория Белаковская, ставшая женой Чернова. Летом 1923 г. Чернов побывал в Москве, где познакомился с имажинистами, а затем отправился во Владивосток. Там он прожил около года и издал свой единственный имажинистский сборник — «Профсоюз сумасшедших» (1924; вышел в декабре 1923 г.), куда включил стихотворения 1921–1923 гг.
Летом 1924 г. Чернов на грузовом пароходе «Трансбалт» отправился в кругосветное путешествие, побывал на Цейлоне, в Индии и поздней осенью через Суэцкий канал вернулся в Одессу. Именно во время путешествия по бенгальским джунглям он заразился туберкулезом. В начале 1925 г. поэт съездил в Ленинград, где в Академии художеств училась В. Белаковская. Здесь он тесно сблизился с членами «Воинствующего ордена имажинистов». Чернов переписывался с ними, готовил свои стихи к изданию в «Малой антологии имажинистов». Однако орден вскоре распался, и стихи Л. Чернова так и не появились в имажинистских изданиях. Во время пребывания в Ленинграде у него открылся острый туберкулезный процесс, и он вернулся в Александрию, где больше года провел в постели, затем лечился в Харькове. Вопреки болезни Чернов много пишет, печатается в украинских журналах, газетах, поэтических сборниках. Он вошел в группу «Нова генерація», созданную футуристом М. Семенко, затем — в харьковскую группу «Авангард», возглавлявшуюся поэтом и критиком В. Полищуком и исповедовавшую «пролетарский конструктивный динамизм». Известно, что пролеткультовская печать критиковала стихи Чернова, печатавшиеся в «Бюллетенях „Авангарда“». С 1927 г. и до конца жизни Чернов сотрудничал в новом сатирическом журнале «Червоний перець». С 1925 г. он издал восемь книг рассказов, очерков, повестей. Отдельным изданием вышла поэма «Фронт» (1931). Последняя книга стихов Чернова — «На мысе бурь» (1933) — вышла уже после смерти поэта и открылась его некрологом.
Такова эта неприкаянная судьба, которую можно воспринимать как символ судьбы поэта в переломное, сложное, трагическое время. Стихи Л. Чернова оказались затерянными среди старых малотиражных изданий и были открыты заново, как и вся поэзия имажинистов, в конце XX в. Самое несомненное из созданного молодым поэтом, сосредоточено в сборнике с показательным названием, нарочито эпатирующим обывателя и официоз вообще, — «Профсоюз сумасшедших». Э. М. Пнейдерман указывает: «Книга эта, наряду с ощутимым влиянием поэзии Шершеневича, не лишена своеобразия — стихи экспрессивны, ярко образны»[64].
В стихотворении «Профсоюз сумасшедших» (1922), давшем название всему сборнику, поэт провозглашает отказ от всякого сытого и благонамеренного существования, от «нормальной» мещанской жизни:
Эй — все, кому нудно в вонючей квартиреЧадить в этих днях, как грошовые свечи, —Давайте откроемЕдинственный в миреПрофсоюз Сумасшедших!
В этой жизни бездарной, как мозг недоноска,
В неделях,Хрипящих, как злой онанист, —Плевком — на огни из дешевого воскаИ ревом в Любовь — громовое Проснись!
И средь тех, кто колбасами в буднях висели,Чтоб валюту, вагоны и кожу ловить, —Мы в огненных розахСвистим в каруселиВеселой, бушующей, пьяной Любви.
И вместо того, чтоб блохой в УпродкомеСверлить головоюОтчетов свинец, —Голодные, юные — души знакомить
С жонглерами тел и пасхальных сердец.
В этой жизни «нормальной», где тупость овечья,Где в плесени дней — невозможная вонь, —
Мы,Люди в цветах,Конечно — сумасшедшие,Которым повсюду: «Вон!»
Так давайте же к солнцу прямо чрез тучи,Чтоб радугой в небо железные плечи,Давайте откроем — веселый, могучий —Профсоюз Сумасшедших!
[445–446]Показательно, как старательно, подражая именно В. Шершеневичу, Л. Чернов выравнивает все свои стихотворения по правому полю — и в пику устоявшейся традиции, и следуя древней традиции восточной. При всей зависимости от поэтики Шершеневича, поэзия Чернова имеет и свое оригинальное лицо: в ней гораздо больше судорожной экстатичности, глобальности образов, и порой эти черты напоминают опыты экспрессионистов и футуристов. В лирике Чернова парадоксально соединяются радость бытия и неподдельный трагизм, ощущение огромной власти человека над миром и предощущение близкого конца. Это поэзия максималистских чувств, захлестывающих душу поэта, взрывающих изнутри созданные им образы, странно деформирующих их, так что они словно бы взрываются на наших глазах. Поэт предстает как провозвестник яркого грядущего, невероятным усилием воли тянущий в «великую Радость» «серую барку подмоченных дней»:
На канатах стиховРазлохмаченно-грязных,Как бурлак задыхаясь грузней и трудней,Я тащу на какой-то чудовищный праздникЭту серую барку подмоченных дней.
Эти жесткие рифмы мозоли натерлиНа нетронутом телеДремучейДуши.
От взрывов созвучий,От копоти в горлеСлишком больно дышать,Слишком трудно мне жить.
Ну а всё же я верю в чудовищный праздник,В колоссальные солнца во взглядах людейИ что скоро чрез горы столетий напрасныхМне в великую Радость снарядом влететь.
Только каждой секунде всё выше и вышеРазлохмаченный крик моих вздувшихся вен:«Никаким механическим поршнем не выжатьИз цилиндра души эту веру в День!..»
[448–449]Это стихотворение, посвященное С. Есенину, А. Мариенгофу В. Шершеневичу, т. е. «отцам»-имажинистам, с вызовом названо «А все-таки она вертится!..» (1923) и носит программный характер.
Столь же программный характер приобретает в поэзии Л. Чернова и тема Любви (именно так, с заглавной буквы, чаще всего пишет это слово поэт). Любовь спасает от серости будней, противостоит сытому мещанскому существованию. Это Любовь, равная великой космической силе, равновеликая самому космосу, а поэтому ее унижает любая канцелярская печать, скрепляющая брак. В трилогии «Любить» (1922) поэт говорит:
Длинноногий студент, искалеченный Римским правом,Идеальный бездельник, лизака научных блюд, —Подбоченясь, в кафе громогласно и браво:«Я женюсь — потому что люблю».
Ну а я?
Как мне думать об этом бракеС той, что в сердце — хирурга ножом, —Если даже чернилами плакатьСтрашно ночами об имени Твоем.
Мне б только губ электрическим токомК алым рубинам грудных куполов.Мне б молчанья — долго и много,Мне бы — из клетки любовных стихов.
Милая, милая!Ты думаешь, легка мнеМысль о понедельниках Любви моей?Сердце букашкой под мельничным камнемСерой громады придущих дней.
И пока не прокрались — облезлые, старые —
Будней котыПтиц Любви задушить —Смычок Твоего имени неслыханные арииНа скрипке моей души.
И — честное слово — не нужно истерик,Рычаний, взвизгов и медных труб.В поисках новых, незнанных АмерикВ океан Твоего телаКорабли моих губ.
[443]В интерпретации любовной темы для Л. Чернова характерна молитвенно-экстатическая тональность (отсюда это благоговейное, с заглавной буквы — Ты, обращенное к возлюбленной), соединяющаяся с обобщенным гиперболизмом метафор и одновременно их подчеркнутой конкретностью, особенно метафор эротических. И как бы ни были далеки от словесной ткани Песни Песней строки: «Мне б только губ электрическим током // К алым рубинам грудных куполов», — нельзя не почувствовать в них глубинного родства с поэтикой древнего библейского текста, также сближающего далекие понятия, но из мира живой природы, в то время как у поэта индустриальной эпохи — из мира рукотворных созданий человека. Так или иначе, поэта XX в. объединяет с поэтом древности ощущение космического размаха Любви, когда домом для влюбленных становится весь природный мир, все мироздание («…И наше зелено ложе, // Своды дома нашего — кедры, // Его крыша — кипарисы» — Песнь 1:16-7)[65]:
