Александр Лавров - Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации
Затем в переписке наступил многолетний перерыв, возобновилась она после личной встречи в Москве в январе 1944 г. Д. Е. Максимов оставил запись о содержании состоявшейся тогда беседы (включена им в подборку документальных записей «Мои интервью»[1594]):
«Клавд<ия> Ник<олаевна> Бугаева. Сблизилась с Б. Н. в 1918 г. Однако она могла переехать к нему только с 1932 г., т<ак> к<ак> была женой врача и оч<ень> трудно расходилась с мужем, живя между Москвой и Кучиным.[1595]
Рассказывает о крайне важных письмах Б. Н. к Разумнику. Однако в 1932 г. отношения их испортились. Р. В. <Иванов-Разумник> прислал Б<орису> Н<иколаевич>у оч<ень> ехидную открытку с насмешками по поводу разбора Б<орисо>м Н<иколаевич>ем поэмы Санникова.[1596]
Взбешенный Б. Н. написал огромнейшее (2 печ. л.) ответное ругательное письмо Разумнику, но посылать его отсоветовали. Ответил кратко.[1597] С тех пор близости между ними не было.
Кл<авдия> Ник<олаевна> считает одной из важных причин разрыва – политич<еский> момент.
Б. Н. говорил К. Н., что его любовь к Л. Д. <Блок> – первое в его жизни страстное, напряж<енное> чувство (и с ее стороны тоже). Но что он решился добиваться брака (1907 г.?) лишь тогда, когда узнал, что она еще чиста. ‹…›
Кл<авдия> Ник<олаевна> составила: 1) Словарь поэзии Белого. 2) Статистику цветовых определений в его прозе.
У нее есть (обещала дать) тт. 1–4 “Эпопеи” и неизд<анные> комментарии к своим (ранним) письмам к Блоку».[1598]
Полтора года спустя Д. Е. Максимов вновь побывал у К. Н. Бугаевой, о чем также сделал развернутую запись:
Беседы с К. Н. Бугаевой и ее сестрой Елен<ой> Никол<аевной>.
Июль 1945 г.
Период зорь для А. Белого был связан с его увлечением Марг<аритой> Кирилловной Морозовой – женой Морозова, урожденной Мамонтовой, матерью шекспиролога Морозова (ныне еще жива).
Она не отвечала его любви, но создала с ним дружбу, проходящую через всю жизнь.[1599]
В нее был влюблен Евген<ий> Трубецкой.[1600] В «Первом свид<ании>» ее изобразил Белый: Над<ежда> Львов<на> Зарина.
Сила любви Б. Н. к Л. Д.: когда в ресторане (в Москве) увидел кого-то похожую на Л. Д. – упал в обморок.
Жизнь Блоков изображена в рассказе Б. Н. «Куст» («Зол<отое> Руно»), которым они были крайне возмущены.[1601]
Антисемитское выступление Б. Н. в «Весах» – единственное в его жизни.[1602] О статье этой он жалел и нигде никогда ее не перепечатывал. Она – под влиянием Метнера. В антропософии не было национализма, а в ряды антропософов входило много евреев.
Жизнь с Асей для Белого была очень тяжелой. Он и она сошлись на почве неудачной любви: его – к Л. Д.; ее – к кому-то в Бельгии.[1603] Она – резкая и, кажется, несколько стилизованная. Была одержима антропософией, презрительно относясь к творчеству Б. Н., которое считала пустяками по сравн<ению> с антропософской доктриной. К Б. Н. относилась плохо, не называла его иначе, как «дурак».
Нина Петровская полюбила Б. Н., который не проявлял к ней активности, а только спасал ее: эта любовь отвернула ее от Брюсова.[1604]
Исключит<ельное> уменье Б. Н. представлять из себя зверей, напр<имер> слона, медведя и т. п.
Называл себя: Миша.
Когда писал прозаич<еские> произведения, для кажд<ого> героя имел свой лист, на который наносил мысли об этом герое.
Штейнер и Белый оч<ень> ценили Л. Толстого, особенно такую его книгу, как «О жизни».
По следам этой встречи Д. Е. Максимов отправил К. Н. Бугаевой открытку, на которую последовал ответ 2 октября 1945 г.:
Милый Дмитрий Евгениевич, давно уже хочу ответить на Вашу открыточку, на которую сердцем мы обе с Ел<еной> Ник<олаевной> откликнулись сразу. Конечно, и мы воспринимаем нашу встречу вне рамок «истории литературы», и очень многое в ней еще не закончено. Надеюсь, что будущее даст нам эту возможность. А до тех пор очень хотела бы хоть изредка обмениваться такими, по словам Гончарова, «вещественными знаками невещественных отношений».[1605] Как идет Ваша работа? Очень хотелось бы знать. Если будет возможность, напишите об этом. – Шлю самый сердечный привет. Всего лучшего.
К. Бугаева.
Следующее письмо Клавдии Николаевны (от 16 ноября 1945 г.) содержало печальную весть о кончине Е. Н. Кезельман, сестры и помощницы в работе над творческим наследием Белого: «Милый Дмитрий Евгениевич, – у меня горе. Родная моя Люся ушла от меня. 10 ноября она скончалась от кровоизлияния в мозг. Все произошло так мгновенно. Утром в 9 ушла в магазин. В час мне сказали, что ее отвезли в карете скорой помощи. А в 12 ночи ее уже не стало. Держусь только тем, что она не страдала. Но – Вы можете понять, как больно ее потерять». Но уже месяц спустя она отвечала на ранее присланные очередные вопросы Дмитрия Евгеньевича, на этот раз касавшиеся «симфоний» Белого:
15/XII <19>45. Москва.
Милый Дмитрий Евгениевич, не думайте, что я забыла о Вашем письме с вопросами. Помню все время. Но никак еще не могу собраться с мыслями. Слишком неожиданно налетело это, хотя и давно ожиданное. Ведь я знала, как плохо здоровье Е. Н. и как она слаба. Но все не думалось, что потеряю ее так скоро. – О Ваших вопросах, конечно, лучше было бы поговорить. Но постараюсь сказать, что можно – в пределах письма.
Прежде всего: «любил», может быть, Б. Н. действительно больше 2-ю Симфонию. Но авторски ценил как раз выше других, именно, 3-ью. Он говорил, что в ней затронуты очень важные темы, и еще в кучинские времена намечал ее для переработки. Особенно отмечал речь Хандрикова: это зерно, которое нужно развить. В отношениях Хандрикова, Ценха, Орлова сплетены многие проблемы культуры, науки, сознания. – 4-ую Симфонию считал неудавшейся, «замученной» переработками. Кроме того, в ней он подошел к тем пределам, которые показали самую невозможность дальнейшей работы над этой формой, и – «пятой» симфонии уже не появилось. А появился «Серебряный Голубь», «Петербург» и т. д., т. е. «роман». Благодаря «замученности» фабула как-то судоржно перекрутилась. Для меня эта Симфония тяжела. В ней я люблю только метели, ветер, поля, солнце, – природу. А людей ее – нет, начиная даже с имен. Но «природу» зато люблю очень. – Теперь, коротко отвечу на Ваши вопросы:[1606] Адам П<етрович> умер. Он тождественен со скуфейником, как и Светлова – с игуменьей. Их любовь, пройдя через страсть, кончается встречей в иных планах. – Из деталей, может быть, Вам интересно будет узнать, что в «гадалке» отражена З. Н. Гиппиус. ‹…›
На следующий день, 16 декабря, К. Н. Бугаева добавила к этому письму дополнительные сообщения:
Милый Дмитрий Евгениевич, сейчас, перед отправлением письма узнала, что в Лен<инградском> отд<елении> «Сов<етского> писат<еля>» возрождается «Большая серия библ<иотеки> поэта». Если Вам не трудно, я очень просила бы Вас узнать, включен ли в план сборник Бориса Ник<олаевича>, подготовление которого было уже начато весной 41 г. Ц. Вольпе,[1607] а в июле должен был быть заключен договор со мною. Если – да, то я очень просила бы Вас быть редактором этого сборника. Знаю Вашу загруженность. И все-таки – не могу Вас не попросить. В Гослитиздате Б. Н. включен в план 46 года. Тоже стихи: томик, больше «Малой» и меньше «Большой» серии.
Эти издательские проекты пришлось отложить до лучших времен: после публикации 14 августа 1946 г. постановления ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» разговор о печатании в СССР произведений Андрея Белого надолго был снят с повестки дня.
Вновь отношения К. Н. Бугаевой и Д. Е. Максимова активизировались в 1960-е гг., когда, наконец, было принято решение об издании в Большой серии «Библиотеки поэта» тома стихотворений Андрея Белого и когда в Тарту стали выходить в свет литературоведческие сборники с материалами, относящимися к символистской эпохе. Энтузиазм тартуских филологов, и прежде всего З. Г. Минц, восхищал Клавдию Николаевну, и, говоря в письме к Максимову от 21 сентября 1962 г. о своих работах над творческим наследием Белого, она заключала: «… прежде всего мне хотелось бы, чтобы они были переданы в Тарту, а не в Пушкинский Дом. Целью всего, что я делала, было снять с будущих исследователей творчества Б. Н. трудоемкую подготовительную работу, и мне хотелось бы, чтобы это попало в руки живых людей, а не формалистов». Упоминая о собранных ею материалах к словарю художественной прозы и стихотворений Белого, она отмечала (8 января 1969 г.): «Метод работы для Словника мне дал Г. О. Винокур, прекрасный сердечный человек, которого я до сих пор вспоминаю с глубокой сердечной благодарностью. Так возник словник поэтического языка Андрея Белого. Но когда дело дошло до цитат к словам (цитатный словник), его уже не стало и все, к кому я обращалась за советом, при имени Белый становились сухими и отговаривались недостатком времени».
