Роза Альбеткова - Учимся читать лирическое произведение

Финал стихотворения – не созерцание прекрасного, а страстный отклик на него лирического героя. Здесь нет слова «я», его заменили сердце и душа, что говорит о внутренней гармонии целостной личности. Это не краткое исчезнувшее мгновение, а нынешнее состояние, в чем убеждает настоящее время глагола – бьется. Чувство любви дает возможность ощутить всю полноту жизни, счастье – упоенье.

Здесь ярко раскрыта самая сущность понимания Пушкиным счастья. Человек счастлив, когда у него есть высокий идеал – вера в непреходящее, когда он способен к творчеству, когда в душе горит живой огонь чувства, остро переживается радость и страдание, и все кипение активной и пылкой души венчает прекраснейшее из чувств – любовь. И теперь вера, вдохновение и любовь воскресли вновь, и на высшем моменте возрождения души заканчивается стихотворение.

Мы лишь обозначили смысловую канву стихотворения, а каждый читатель увидит в нем то, что важно и близко именно ему.

Монастырь на горе Казбек, изображенный в этом стихотворении, описан и в прозаическом произведении А. С. Пушкина «Путешествие в Арзрум»:

«Утром, проезжая мимо Казбека, увидел я чудное зрелище. Белые, оборванные тучи перетягивались через вершину горы, и уединенный монастырь, озаренный лучами солнца, казалось, плавал в воздухе, несомый облаками».

И вот стихотворение, навеянное той же картиной:

Высоко над семьею гор,Казбек, твой царственный шатерСияет вечными лучами.Твой монастырь за облаками,Как в небе реющий ковчег,Парит, чуть видный, над горами.

Далекий, вожделенный брег!Туда б, сказав прости ущелью,Подняться к вольной вышине!Туда б, в заоблачную келью,В соседство Бога скрыться мне!..

В обоих текстах изображается один и тот же предмет, который произвел на автора сильное впечатление. Поэтому и прозаический отрывок, и стихотворение эмоциональны и поэтичны. Но в «Путешествии…» описание – одно из дорожных наблюдений, хотя и воспринятое автором как нечто удивительное (чудное зрелище; казалось, плавал в воздухе). А в стихотворении мы отмечаем взгляд восхищенного художника – монастырь предстает, будто живописное полотно в раме, и главное – в нем воплощены мысли и чувства поэта, вызванные этим зрелищем. Потому и понадобилось Пушкину воссоздать эту картину в стихах, придав ей с помощью четырехстопного ямба значение не просто дорожного впечатления, а чего-то необычайно значительного.

Уже в первых трех строках стихотворения возникает величественная картина. Ключевые слова здесь: высоко, царственный, сияет, вечными. Они передают ощущение величия, мощи, света, утверждают возвышенную эмоцию. Это не мимолетное впечатление, а сама вечность, недаром

оба глагола в первой строфе – сияет, парит– стоят в настоящем времени (в отличие от глаголов в прозаическом отрывке).

А как много говорит нам сравнение монастыря с ковчегом! Ведь на Кавказе издавна существовало предание о том, что к горе Арарат пристал Ноев ковчег – корабль, в котором нашли спасение от Всемирного потопа люди и животные. Слово ковчег означает также ларец для особенно ценных предметов, а в православной церкви ковчегом называется ларец, в котором хранятся святые дары. Слово несет в себе высокую окраску, воспринимается как символ божественного, надежды на спасение.

У Пушкина монастырь – как в небе реющий ковчег. И оттого, что каждое слово в стихах чрезвычайно значимо, образ говорит и о спасении, и о его недостижимости. В прозаическом же отрывке – монастырь, озаренный лучами солнца, казалось, плавал в воздухе, несомый облаками. Картина яркая, зримая. Но сравните: в небе – в воздухе, реющий – плавал. Чувствуете различие в стилистической и эмоциональной окраске слов? Слово небо содержит значение «высшие силы», «божественное», «рай», а в слове воздух, которое в данном случае вроде бы является его синонимом, таких значений нет. К тому же не случайно в прозе употреблено слово казалось, отчего образ оказывается субъективным впечатлением, чем-то преходящим. А в небе реющий ковчег– емкий символический образ, говорящий о неземном и вечном. Отсюда и дальнейшее движение мысли поэта, устремление его в обитель спасения.

Слова далекий, вожделенный брег, ущелью, вольной вышине, заоблачную келью, не утрачивая своего прямого значения, приобретают более глубокий смысл. Например, слово брег связано с традиционным поэтическим образом – уподоблением жизни плаванию по бурному морю, а берег – это спасение (да еще, заметьте, это церковнославянизм, который придает высокую окраску). Ущелье– не только конкретное пространство между горами, но и низменный и бренный мир неволи, которому противостоит вольная вышина. А подняться – это не просто желание взойти на гору, что трудно, но вполне возможно, а стремление к возвышенному, недостижимому.

Поэтому и глаголы в этой строфе стоят в сослагательном наклонении – ведь речь идет о высокой, но трагически неосуществимой мечте. Поэтому так напряженна интонация этих трех восклицательных предложений, этих повторов: туда б – туда б. И это устремление не просто куда-то в таинственное высокое, оно имеет точное определение: в соседство Бога.

Нечасто у Пушкина встречается так ясно выраженное религиозное чувство. Были у поэта и бравирование вольномыслием, и горькие сомнения – вспомните: «Дар напрасный, дар случайный, / Жизнь, зачем ты мне дана?» И вот увиденный в горах монастырь вызвал мысли о Боге. Даже не просто мысли, а страстное чувство, горячую мечту. И мы не можем не согласиться с поэтом, что человек, удрученный осознанием мимолетности своего существования, ищет идеала, и естественным воплощением такого стремления является мысль о Боге, вера в достижение недостижимого.

«…Вновь я посетил…»

Прочитаем еще раз знакомое вам стихотворение.

…Вновь я посетилТот уголок земли, где я провелИзгнанником два года незаметных.Уж десять лет ушло с тех пор – и многоПеременилось в жизни для меня,И сам, покорный общему закону,Переменился я – но здесь опятьМинувшее меня объемлет живо,И, кажется, вечор еще бродилЯ в этих рощах.Вот опальный домик,Где жил я с бедной нянею моей.Уже старушки нет – уж за стеноюНе слышу я шагов ее тяжелых,Ни кропотливого ее дозора.

Вот холм лесистый, над которым частоЯ сиживал недвижим – и гляделНа озеро, воспоминая с грустьюИные берега, иные волны…Меж нив златых и пажитей зеленыхОно, синея, стелется широко;Через его неведомые водыПлывет рыбак и тянет за собоюУбогий невод. По брегам отлогимРассеяны деревни – там за нимиСкривилась мельница, насилу крыльяВорочая при ветре…На границеВладений дедовских, на месте том,Где в гору подымается дорога,Изрытая дождями, три сосныСтоят – одна поодаль, две другиеДруг к дружке близко, – здесь, когда их мимоЯ проезжал верхом при свете лунном,Знакомым шумом шорох их вершинМеня приветствовал. По той дорогеТеперь поехал я и пред собоюУвидел их опять. Они все те же,Все тот же их знакомый уху шорох —Но около корней их устарелых(Где некогда все было пусто, голо)Теперь младая роща разрослась,Зеленая семья; кусты теснятсяПод сенью их как дети. А вдалиСтоит один угрюмый их товарищ,Как старый холостяк, и вкруг негоПо-прежнему все пусто.

Здравствуй, племяМладое, незнакомое! не яУвижу твой могучий поздний возраст,Когда перерастешь моих знакомцевИ старую главу их заслонишьОт глаз прохожего. Но пусть мой внукУслышит ваш приветный шум, когда,С приятельской беседы возвращаясь,Веселых и приятных мыслей полон,Пройдет он мимо вас во мраке ночиИ обо мне вспомянет.

В сентябре 1835 года поэт писал своей жене Наталье Николаевне: «В Михайловском нашел я все по-старому, кроме того, что нет уж в нем няни моей и что около знакомых старых сосен поднялась, во время моего отсутствия, молодая сосновая семья, на которую досадно мне смотреть, как иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уж не пляшу…»

А в том же месяце родилось стихотворение, в котором Пушкин выразил совсем другое отношение к увиденному. В письме он говорит о своей досаде при виде молодых сосен, а в стихотворении радостно приветствует их. Почему? Потому что поэт давно уже раздумывал о смене поколений, о том, что остается с человеком к концу жизни. Эти мысли вызывали боль: «И томит меня тоскою / Однозвучный жизни шум». Или: «Безумных лет угасшее веселье / Мне тяжело, как смутное похмелье…»