Коллектив авторов - Современная зарубежная проза
Постепенно эта изначально заявленная как «чужая» — шкура становится своей: «Одежда Фредерика стала мне велика, и чем больше людей хлопает меня по спине, <…> тем острее ощущение, будто я здесь ненадолго, проездом, и в чужой шкуре» [5, 436]. Карин, воспринимаемая вначале как умершая Доминик, вернувшаяся в образе другой женщины, постепенно завоевывает статус абсолютной самоценности. Но… в рамках жизни созданного героем героя. Последний по сюжету погибает, но продолжает иметь голос, во втором лице, в беседе с «Ты» сообщающий Карин/Доминик о предстоящих событиях. Статус повествовательной инстанции оказывается реверсивным, граница между двойниками — условной. Перед читателем книга о том, как создается книга, как герой выходит из-под контроля, как он создается и знает все о себе (потому что наделен все-таки всезнающим авторским сознанием). Книга вообще здесь один из главных героев. Книга организует вокруг себя пространство беседы и любви Глена и Карин; книга воскрешает к жизни никогда не существовавшего писателя; любовью к книге был в детстве покорен Фредерик Ланберг (старый учитель литературы давал будущему критику частные уроки в своей огромной личной библиотеке; там он «учил любить классиков, дотрагиваясь пальцем до корешков их книг <…>. Он закрывал глаза, садился на табурет и читал отрывки из книг наизусть»).
Литература в целом и есть те возможные миры, в которых обретается «своя» шкура.
Литература1. Возможные миры и виртуальные реальности. Исследования по философии современного понимания мира. Вып. I / сост. В. Я. Друк, В. П. Руднев. М., 1995.
2. Всемирная энциклопедия: Философия XX век / гл. научн. ред. и сост. А. А. Грицанов. М., 2002.
3. Данн Д. У. Эксперимент со временем. М., 2000.
4. Ковеларт Ван Д. Прощальная ночь в XV веке / пер. с франц. И. Волевич. М., 2010.
5. Ковеларт Ван Д. Чужая шкура / пер. с франц. И. Волевич. М., 2010.
Меир Шалев
Л. Н. Татаринова
Меир Шалев (Meir Shalev) (р. 1948) — известный израильский писатель и журналист, лауреат итальянской премии «Джульетта» за лучший роман о любви (2002), автор многих художественных и публицистических произведений («Русский роман», 1985; «Как несколько дней», 1994; «В доме своем в пустыне», 2004; «Эсав», 2002; «Дело было так», 2009; сборник литературоведческих статей «Главным образом о любви», 1995; детские книги). Многие из них переведены на русский язык. «Впервые в Библии» (“In the Beginning”) написана в 2008 г.
В Предисловии автор напоминает, что первая книга Библии на иврите называется «Бэрейшит», т. е. «Вначале». Библия описывает историю человечества с самого начала, когда многое было впервые, и это впервые становится предметом пристального внимания М. Шалева: первая смерть, первый сон, первая любовь, первый смех, первая ненависть, рождение первого ребенка и т. д.
Жанр данного сочинения трудно определить однозначно: это — не совсем богословский текст, это — не полностью эссе, это — не вполне философское размышление, хотя черты всех их присутствуют в произведении М. Шалева. На наш взгляд, «Впервые в Библии» можно назвать своеобразным романом по мотивам Священного Писания, так как, рассказывая библейские истории, автор привносит много своего, делает акцент прежде всего на сюжете, охотно и творчески развивает линии второстепенных, незаметных персонажей, любит реалистические детали, дает исторический фон, особое внимание уделяет теме человеческих отношений, особенно любви, ревности и ненависти, проводит психологический (на современном уровне) анализ действий и поступков ветхозаветных персонажей. Все это — черты жанра романа. В то же время (а может быть, и благодаря этому) известные истории в изложении Шалева подчас выглядят несколько неожиданно и современно, а оценка библейских персонажей часто не совпадает с традицией и выглядит весьма критично.
Это особенно заметно в главах, посвященных царю Давиду («Сто краеобрезаний филистимских», «Как отличился сегодня царь Израилев…», «Купающаяся женщина», «Пошли ко мне Урию», «Там, где будет самое сильное сражение», «И лежала бы у чресел твоих», «Но царь не познал ее», «А господин наш Давид не знает о том»). В традиционном толковании царь Давид — замечательная личность. Именно «из рода Давидова» произошли и Богородица Мария, и Иисус Христос. Давид — мудр, добр, талантлив, он — поэт, музыкант, автор большинства псалмов (они отгоняли злых духов от царя Саула); и даже его большой грех — прелюбодеяние и убийство военачальника Урии — стал примером не столько преступления, сколько покаяния: знаменитый пятидесятый псалом «Помилуй мя, Боже» — один из самых важных для христиан и самых известных (он входит в утреннее молитвенное правило).
Святитель Иоанн Златоуст в «Беседах на Книгу Бытия», рассказывая о Давиде, делает акцент на эпизоде в пещере, где Давид встречает спящего Саула, преследующего его, но отказывается от мести, и Иоанн Златоуст восхваляет кротость и мудрость юного Давида, не посмевшего поднять руку на помазанника Божия. У М. Шалева нет даже упоминания об этой встрече, зато в поле зрения попадает Давид-грешник.
Священное Писание (не только в этом случае) говорит о том, что даже самая светлая личность может совершить неблаговидные поступки, но у Шалева принципиально иное: в лице Давида мы видим у него человека, не способного ни на любовь, ни на дружбу, «его же любили все». Здесь кроется все же психологическая неубедительность: вряд ли человек, сам не любящий никого, равнодушный к ближним, будет вызывать у них симпатии. «Любовь Давида и Ионатана, — пишет Шалев, — вошла в историю как символ любви и дружбы между двумя мужчинами. Но лишь немногие обращают внимание на то, что даже эта любовь была односторонней. То была любовь Ионатана к Давиду, но не Давида к Ионатану» [4, 165]. Ионатан же, сын Саула, даже отказался от трона из любви к другу.
В еще большей степени такого рода отношения складываются у Давида и его первой жены — Михаль, дочери царя Саула. Михаль представлена как первая любящая женщина Ветхого Завета. «Михаль долгие годы любит мужчину, который сначала отступился от нее, потом затребовал ее обратно, затем рассорился с ней, а под конец вообще отказал ей в близости».
Пересказывая отдельные эпизоды, Шалев как бы дописывает их, художественно дополняет (ведь язык Библии очень простой и лаконичный), расширяет, создавая романную структуру. Так, описывая возвращение евреев в Иерусалим с Ковчегом Завета, где мы видим танцующего от радости Давида и возмущенную его поведением Михаль, автор книги «In the Beginning» пишет: «Легко представить даже их позы: Михаль стоит, прямая и жесткая, Давид расслаблен, вихляет всем телом. Легко услышать и интонацию их речей. За все время этой ужасной ссоры они ни разу не повысили голоса. Они наверняка говорили негромко и спокойно, что еще более подчеркивало накал их слов, пропитанных ядом и ненавистью. Читатель может проверить сам. Сразу же становится очевидно, что громкое прочтение этого диалога намного уменьшает его силу. Эти слова звучат куда выразительней, когда произносятся змеиным шепотом, а не гремят, как львиный рык» [4, 170–171]. Здесь мы видим, как происходит драматизация и психологизация эпического библейского текста. Чувствуется, что книга «Впервые в Библии» написана человеком, издавшем несколько романов.
Фигуры Библии для Шалева — литературные герои, придуманные «талантливым автором», который так замечательно сочинял диалоги, что передавал все малейшие оттенки интонаций говорящих лиц. Его отношение к священным текстам напоминает восприятие английского модерниста начала XX в. Дэвида Герберта Лоуренса, который считал Ветхий Завет «романом» за его умение воспроизводить жизнь и реальных людей.
Для Шалева важны все мелкие детали, все повороты настроений героев, которые он стремится как можно убедительнее детерминировать. В таком духе представлена история увлечения Давида «купающейся женщиной» (в Синодальном переводе это Вирсавия, но Шалев предпочитает называть ее точным еврейским именем — Бат-Шева, что буквально значит «дочь клятвы»). Автор обвиняет Давида не только в преступлении по отношению к женщине и ее мужу, но и по отношению ко всему иудейскому народу. Он считает, что Давид «отсиживается дома», отдавая лишь приказы и отсылая различные послания, в то время как его воины сражаются на поле боя. «С точки зрения чисто литературной, — пишет Шалев, (как видим, критерий искусства немаловажен для автора) — все эти многочисленные “посланники” и “послания” указывают на отсутствие прежней, живой связи между Давидом и его людьми, между его и их реальностью: они находятся на поле боя, а он остается во дворце. Они сражаются, а он дремлет на своем ложе. Они на земле, а он на крыше. Они сами делают свое дело, а он шлет посланников и действует через них. Они осаждают для него Рабат-Амон, а он подглядывает за купающейся женщиной, берет ее силой и спит с ней, в то время как ее муж сражается за него на поле боя».
