Коллектив авторов - Современная зарубежная проза
Другой текст-повествование принадлежит повествователю, который «по своему кругозору близок автору-творцу…» и «он — носитель наиболее нейтральной речевой стихии, общепринятых языковых и стилистических норм» [3, 167–168]. На страницах романа его «высказывание» почти целиком посвящено действию — action. Это с его слов читатель узнает, что произошло с Моссом, ветераном войны во Вьетнаме, совершенно случайно оказавшемся на месте недавней кровавой бандитской разборки и присвоившим «бесхозный» кейс с двумя с половиной миллионами долларов. По его следу устремляются, в частности, два профессиональных киллера — Чигур и, несколько позднее, Уэллс, оба, кстати, тоже ветераны все той же войны во Вьетнаме, и полицейский шериф Белл.
Иными словами, «второй текст», набранный обычным шрифтом, повествующий о конкретных событиях «охоты на Мосса» и таким образом составляющий конкретный план повествования романа в целом, и послужил довольно перспективной основой для сценария фильма братьев Коэн как «модернизированного вестерна».
Однако в границах такого жанра, как вестерн, изначально скорее всего довольно серьезная и весьма содержательная по своей сути мысль автора о современной ему жизни, по всей вероятности, не смогла бы обрести ни желаемого масштаба, ни должной глубины. И только присутствие «первого текста», составляющего метафизический план в повествовании романа, позволило писателю довольно успешно, как мы считаем, реализовать задуманное. Успешно потому, что оба плана, оба текста-повествования оказались достаточно органично взаимосвязанными, т. е. взаимодополняющими друг друга. Роль главного связующего звена при этом автором была отведена шерифу округа Дентон Эду Тому Беллу.
Белл, также бывший участник войны, но Второй мировой, закончившейся приблизительно за одно поколение до начала войны во Вьетнаме. То есть он — представитель «отцов» по сравнению с Моссом, Чигуром и, пожалуй, Уэллсом. А если учесть, что ему «под шестьдесят», то его с полным правом можно причислить к тем самым старикам, о которых упоминает заглавие романа.
Его мысли, точнее сказать, «размышления вслух» отличаются предельным тактом по отношению к читателю, так как в них нет даже намека на какую-либо категоричность. Вместе с тем не будем забывать, что Белл, мыслящий человек, искренне стремится постичь подлинный смысл происходящего, и «первый текст» — «высказывание Белла» — практически являет собой контакт «его языка» с американской действительностью конца семидесятых, представленной на страницах романа открывающейся читателю соответствующей конкретной событийностью «второго текста». А поскольку «…только контакт языкового значения с конкретной реальностью, только контакт языка с действительностью, который происходит в высказывании, порождает искру экспрессии…» [1, 281], а смысл рождается как «ответное понимание, включающее в себя оценку» [1, 322], то именно «первый текст», таким образом, придает повествованию романа преимущественное и итоговое интонационно-оценочное звучание, осуществляя при этом определенную авторскую стратегию — какая притча без дидактики, в том числе и в решении проблемы «generation gap».
Ее мы считаем центральной в проблематике романа, и с нею органически связан центральный, с нашей точки зрения, персонаж книги Белл. На протяжении всего повествования он предстает перед нами глубоко, если можно так выразиться, семейным человеком. Да, он, можно сказать, ревностный исполнитель своего долга — «за сорок один год ни одно убийство не осталось нераскрытым в этом округе». Он уважает свою работу, искренне презирает тех, кто ее использует в своих корыстных интересах, но любить не любит. А его душа самым естественным образом «расположена» жить любовью. Он — любящий муж, любящий отец, по-своему любящий сын, которому, пусть всего лишь время от времени, но снится отец. Да, его дочь рано ушла из жизни, но не из его жизни — те, кого мы любим, живут. И он продолжает мысленно говорить с нею, уже значительно повзрослевшей, и он позаботился о том, чтобы «дать ей такое сердце о котором всегда мечтал сам». Не забывает он брата матери — дядю Элиса, прикованного к креслу-каталке. И когда Белл приходит к дяде, они с уважением говорят об ушедших — умерших и погибших — родственниках, отдавая должное их памяти. Только дядя Элис и жена Лоретта — «за что мне такое счастье» — могут помочь Беллу излечить душевную травму, нанесенную войной.
Этот семейный мир, которым живет Белл — единственная альтернатива миру, в котором он живет, обществу, которое «скатывается к торгашеской морали все подряд люди оказываются в пустыне мертвые в своих автомобилях и дороги назад для них нет». Во многом подобная ситуация — следствие того, что все очевиднее слабеют и окончательно рвутся семейные узы. В этом отношении совершенно не случайно один из монологов Белла — VII глава — завершается воспоминанием о том, как на одной из конференций очень либерально настроенная дама чрезвычайно возмущалась тем, куда катится страна, если ее внучка не сможет сделать аборт. «А я в ответ: Можете, мэм, не волноваться о том, куда катится страна. У меня на этот счет нет особых сомнений, но ваша внучка сможет сделать аборт. Я хочу сказать, что она не только сможет сделать аборт, но еще и усыпить вас».
По ходу повествования, отталкиваясь от жизненной конкретики, Белл нередко и серьезно задумывается, напряженно размышляет о вещах гораздо более общих, вплоть до таких трансцендентальных, экзистенциальных по своей сути понятиях, в их неотрывной связи с человеком, как то: человек и Бог, Судьба, Вера, Надежда, Любовь. Подобного рода размышления выстраивают тот самый метафизический план «первого текста» и наряду с планом конкретным «второго текста» убедительно придают повествованию романа заметно ощутимый притчевый, а заодно в немалой степени экзистенциальный характер.
Литература1. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества / сост. С. Г. Бочаров. М., 1986.
2. Маккарти К. Старикам тут не место / пер. с англ. В. Минушина. СПб., 2009.
3. Поэтика: слов. Актуал. Терминов и понятий / гл. науч. ред. Н. Д. Тамарченко. М., 2008.
4. Силантьев И. Поэтика мотива. М., 2004.
Дидье ван Ковеларт
О. В. Татаринова
В книге «Морфология реальности» В. Руднев констатирует «принципиальную невозможность реализма», так как последний постепенно уступает место семантике возможных миров. «Реализм и ирреализм — одинаково нереалистично», — пишет Майкл Хайм в книге «Метафизика виртуальной реальности».
Искусство нашего времени, в частности постмодернизм, утверждает мысль о бесконечном пересечении разных временных отрезков, исключая возможность сведения времени к простой хронологической последовательности.
Культура постмодернизма «фундирована прежде всего радикальным отказом от презумпции гештальтной организации бытия» и ризоморфностью структуры (от лат. rhizome — корневище). Такая структура фиксирует нелинейный способ организации целостности, дающий возможность для подвижности и самовыстроения системы, «реализации ее внутреннего креативного потенциала» [2, 646].
Представление о том, что у одного события может быть несколько параллельных течений времени с разными исходами было научно зафиксировано в такой логической дисциплине, как семантика возможных миров.
Понятие возможных миров имеет логико-философское происхождение. Сформулировал это впервые Лейбниц (в его системе необходимое истинное высказывание рассматривается как высказывание, «истинное во всех возможных мирах», т. е. при всех обстоятельствах, при любом направлении событий, а возможное истинное высказывание — как «истинное в одном или нескольких возможных мирах», т. е. при одном или нескольких поворотах событий).
Выдающиеся философы (Дан Скотт, Сол Крипке, Якко Хинтикка), занимавшиеся разработкой данной проблемы, выдвинули гипотезу о том, что действительный мир — лишь один из возможных, и он вовсе не занимает привилегированного положения по отношению к остальным. Пафос философии возможных миров, по словам Я. Друка, в том, что «абсолютной истины нет, она зависит от наблюдателя и свидетеля событий» [1, 27].
Идея немецкого философа Г. Лейбница о множественности возможных миров тесно связана с разрабатываемым им учением о монадах (или монадологией). Пространство и время, по Лейбницу, состоит из сцепленных друг с другом частиц — монад. Внутренне присущей монадам деятельностью является перцепция, или «зеркальное отражение», и любая монада есть отражение состояния всякой другой монады.
История каждой из монад есть развертывание ее состояний согласно ее собственному внутреннему принципу. Пространство есть «проявление порядка возможных со-существований», а время — «порядка неустойчивых возможностей». Каждая монада уникальна тем, что ее «место» в мире является местом в бесконечном ряду монад, а ее свойства суть функции этого места.
