Карбарн Киницик - Стивен Эриксон Кузница Тьмы
Всё неправильно. Может, нужен распад. Может, нужно всё порвать, всю и всяческую ложь. Может, жестокость сделает нас равными".
Он мечтал об убийстве Харала. И Грипа, и того мальца.
Любые лица уродливы. Даже совершенные.
Лошади сзади. Он обернулся и увидел ту женщину еще с четырьмя. Едут за ним. Ужас сжал грудь Нарада, кулаками застучал по треснутым костям черепа, вырываясь наружу. Он вогнал пятки в бока коня и пригнулся; скотина понеслась, понимая, что сражается за жизнь.
"Она не лучше Харала. Бездна забери - я ее раскусил. Увидел всю. Эти глаза... Не вытерплю новых побоев. Больше никогда".
Он ощутил, как расслабились кишки. Седло под прыгающей задницей потеплело.
Всё было неправильно. Он только хотел пройти мимо, просто выжить. А похоже, тонет глубже и глубже, как ни втыкай ногти, как не размахивай руками. Сцена за спиной размывалась и крошилась с каждым ударом конских копыт. Словно распадался мир.
Но его лошадь свежее. Он обгоняет преследователей - это слышно. Оказавшись невидимым, он углубится в лес, поскачет по первой встречной тропке. Затеряется в глуши.
Он метнул взгляд через плечо. Как раз чтобы увидеть отряд Бурсы, молотом врезающийся в пятерых клинков. Лошади падали, бешено визжа. Летели тела, ударяясь и отскакивая от дороги.
Один клинок попытался развернуться, ускакать по тракту, но сам Бурса рубанул его между шеей и плечом. Меч рассек кости. Удар швырнул жертву вперед, он перекосился в седле, вырвав оружие из крепкой руки капрала.
Нарад позволил коню остановиться, повернул назад. Пятеро дом-клинков уже погибли, мертвы были два коня. Солдаты спешивались, проверяя, не жив ли кто. Он видел, как они вонзают клинки в тела Тисте и коней и, похоже, не видят особой разницы - движения одинаково точны и беспощадны.
Бурса спрыгнул с коня, отыскивая меч, и подошел к Нараду. - Душистый след за тобой, однако.
Другие засмеялись но, к удивлению Нарада, вполне беззлобно.
- Река вон там, солдат, - показал кивком головы Бурса. - Оправься.
- Слушаюсь, сир. Мысль о новых побоях...
- Знаем. Я мог быть на твоем месте. Все мы. Будь уверен, они запытали бы тебя ради ответов.
Нарад кивнул. Спешился и чуть не упал на дорогу. Ноги подогнулись, но он заставил себя пройти к склону реки. Сзади солдаты стаскивали с дороги трупы, несли их в лес. Другие привязывали веревки с мертвым лошадям. Но при всех усилиях лишь слепец мог бы не заметить, что здесь произошло нечто ужасное. Кровь и выбитые мозги заплескали пространство, они казались черными на белых плитах.
Река была глубокой, берег крутым. Стащив сапоги и брюки, он полуголым вошел в холодную воду, держась за сук. Течения его чистят, слишком опасно отпускать руку. Плавать он не умеет.
Бурса заглянул за край. - Наши за тобой следили.
- Я не знал, - простонал Нарад, крепко держась за сук. Он чувствовал, как немеют ноги.
- Обычная доктрина. Никого не оставлять одного, только создавать видимость. Теперь ты солдат Легиона, Нарад. Посвящен в купели мочи и дерьма. - Он снова засмеялся.
Тряся головой, Нарад вылез из реки. Поглядел на тощие, бледные ноги. Кажется, вполне чисты. Он потянулся за грязной одеждой...
- Штаны долой, - велел Бурса. - У меня есть пара запасных, и веревка сойдет вместо пояса.
- Благодарю, сир. Я заплачу.
- Не обижай меня, Нарад. Такого рода долги не для Легиона. Кто знает, однажды ты сделаешь это для кого-то другого, и так далее.
- Да, сир. Спасибо.
- Идем назад. Нужно посетить свадьбу.
Нарад пошел за Бурсой к дороге. Видя его наготу, мужчины захохотали, женщины принялись отпускать шуточки.
- Вода холодная, - объяснил Нарад.
Дневной свет угасал. Ковыляя, широко расставляя стертые в бедрах ноги, Кедаспела спустился по речному склону. Он совершенно вымотался, но успел заметить склонившиеся, будто шалаш, молодые деревца. Сойдет для укрытия на ночь.
Оказавшись рядом, понял, что это старинная стоянка. В древности требования к месту ночлега были простыми, лишь постепенно дойдя до абсурда. В скромной конструкции не было ничего вычурного и абсурдного. Пришлось бы доработать шалаш, чтобы защититься от дождя, но он знал - ночью дождя не будет. Единственное, для чего шалаш годится прямо сейчас - для успокоения нервов.
Пока мерцает костерок и поднимается, отгоняя насекомых, несущий тепло дым, он будет спать как король. Голодный и побитый король. У дома Андариста он покажется нищим, бродячим попрошайкой. Узнает ли его кто-нибудь? Кедаспела вообразил: знакомый дом-клинок хватает его рукой за шиворот и уводит за сарай, поучить уважению к чужой собственности.
Он как наяву видел отвращение отца, ужас сестры. Заложник Крил захохочет и положит ему руку на плечо. Но всё это завтра. Возвращение к цивилизации одного блудного художника, безумного портретиста, глупца с кисточками.
Но даже эта сцена, столь заботливо предложенная разумом - иллюзия. Тисте убивают Тисте. Сегодня религия сходит за подобающий повод. Боги ведь требуют внимания. Хотят, чтобы ты умер во имя их. Зачем? Чтобы доказать верность, разумеется. А как насчет их верности, можно поинтересоваться? Благословил ли бог тебя и твою жизнь? Отвечал ли на каждую мольбу? Давал доказательства всемогущества?
Где же верность бога тебе? Не настолько он верен, чтобы сохранить жизнь готовому умереть во имя его. Не настолько верен, чтобы избавить тебя от трагедий и горестей, потерь и нищеты. Не настолько верен, чтобы отдать тебе жизнь любимых. Или жизнь ребенка, убитого во имя пресловутой верности.
Нет, сегодня мешок набит религией. Завтра там будет что-то еще. Вся радость - в набивании.
- Бедная Энесдия, - пробормотал он, усаживаясь в хлипком убежище. - Не та свадьба. Не то время. - Раздавленные лепестки в черном потоке.
Однажды он напрашивался сделать портрет лорда Аномандера. Само по себе беспрецедентно. Кедаспелу просят, не он. Но в тот раз он попросил, ибо увидел нечто в юном аристократе. Нечто особенное. Он знал, что не отыщет ответа загадки, не посвятив дни и дни проникновению под оболочку Аномандера из Дома Пурейк, срезая ее слой за слоем каждым движением кисти - до костей и глубже костей. Никто, самый знатный, не должен обладать тем, что есть у Аномандера - той почти древней уверенностью, глазами, охватывающими одним движением тысячи лет.
В другом лице он расценил бы это как безумие, тиранию или циничный, тусклый взгляд историка, ведь историк - всегда тиран, одержимый собиранием оружия истин и фактов; и если тирания не таится в иллюзии и самовнушении, то ее вообще нет. Он узнал бы честного историка, если бы увидел хоть одного - сломленного и плачущего, забывшего слова и не смеющего поднимать взор. Но нет, они обыкновенно весьма ловко жонглируют сомнительным знанием, на доске или холсте лица их столь же невыразительны, как у всех прочих.
Но он не разглядел цинизма в лице лорда Аномандера. Намек на привилегированность, следы силы и слабости, смещавшихся столь причудливо, что Кедаспела начал сомневаться, не прошла ли вся его жизнь в заблуждении насчет этих понятий. Муж, способный явить слабость, будучи сильным - муж, не страшащийся власти.
И все же Кедаспелу при мысли об Аномандере терзал страх. Видение безымянных, безликих угроз. Если бы лорд не отверг просьбу, сейчас художник знал бы истину от поверхности до глубочайших корней, загадки исчезли бы, будучи выставленными на доске или холсте, и не осталось бы никакого мрака.
"Не терзай меня, Аномандер. Не этой ночью, после которой твой брат возьмет ее за руку и украдет у меня. Не этой ночью, умоляю, проклиная нарастающую темноту и мать, умершую, чтобы дать жизнь совершенной красоте. Умерла, сломив мужа, умерла, сломав сына. Не этой ночью, в которой все заканчивается и ничего не начинается вновь.
Андарист, будь рукой созидающей. Сильхас, твоя рука может лишь разрушать. Аномандер, вместивший и то и другое, но стоящий беззащитно... и неодолимо. Вы, трое! Война близка. Чем вы ответите?
Аномандер, где твоя слабость, и какой будет настоящая твоя сила? Покажи, а я в ответ обещаю не преследовать тебя, как ты преследуешь меня. Претерпи неудачу, и клянусь: я никогда не отстану от твоей души".
Впрочем, одного не может он отрицать. Униженная и потерянная, Энесдия хотя бы в безопасности. С нежным Андаристом. В безопасности, но не прежняя... Мысль заставила его затошнить.
Кедаспела натянул плащ и удобнее устроился в шалаше. Слишком уставший, чтобы разжигать костер, слишком слабый для ложного комфорта, он закрыл глаза и попытался уснуть.
Около Дома Энес возвышался холм. Некогда его венчала сторожевая башня, но какой-то давно стершийся из фамильной памяти конфликт привел к пожару; затем ее разобрали, оставив лишь фундамент. Круг камней и яма с обломками, земля поблизости почти лишена растительности. Единственная тропа ведет к дороге.
Крил изучал имение с вершины холма. Свет быстро угасал. За домом текла огибавшая холм река, похожая на черную змею. Все казалось мирным.
