Александр Лавров - Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации
Все это в сущности повторение того, что я Вам не раз говорил, но форма объясняется тем материалом для мудрствования, который попадался мне по дороге сюда и попадается здесь. Тут мое окно выходит в сад, поразительный по разнообразию деревьев и не умолкающих день и ночь птиц. Деревья всего умеренного пояса от березы, ели и сосны до уксусного дерева, шелковицы, тополей и грецкого ореха. Тополя, их целый ряд, восхитительны: то минареты или, лучше, превращенные в них муэдзины, то водопады зелени, то фонтаны, то только вздохи, серебряные и окутанные клубами тайны и тени. Иволги и соловьи выдел<я>ются, иногда кукушка. Масса сирени и цветущих вишень и яблонь – первые райские фиолетовые облачка Слова бытия, аромат, идущий из их сердца, говорит, что оно как вечер в родном саду и дары святого Духа. Но, повторяю, ни о чем не могу говорить иначе, как в псалмах. Но псалмов еще нет, и как они появятся, не знаю. Пока для меня их будут заменять письма к Вам и некоторым другим. Это объяснит Вам мою мелочность, которая есть в этом письме и, вероятно, будет и в других, а также случаи, подобные имеющему место здесь, когда я, говоря о цветущих вишнях и яблонях, перескочил через все прямо до Духа Святого.
Это письмо предназначается и для Сережи, да извинит он мне нежелание по лености писать ему отдельно, в следующий раз напишу ему. Если позволите, целую вас обоих.
Духовно и душевно и сердечно и всячески любящий и преданный
Михаил Сизов.
Р. S. Зная Ваш нрав, не претендую на скорый ответ.
Адрес пока: Переяслав Полтавской губ<ернии>, имение Карань, мне.
Р. Р. S. Забыл сказать о том, что видел Владимирский собор.[1173] Первый раз я вошел во время службы, было много народу, хоры заперты. Заметил только, что интересен орнамент; живопись показалась малозначащей и слишком близкой к обыкновенной. Отправился в Киево-Печерскую лавру и потом вернулся в собор, когда хоры были отперты. Тут я понял, что фотографии искажают донельзя, внося воспаленнность сухую, неподвижную и пустую. В действительности есть только напряженность, пожалуй, слегка огненная. Мне особенно запомнился рай, совершенно не тяжкий, каким он кажется на фотографии, и потом Дева с младенцем. Особенно замечательна Она с хор сбоку: Она идет по облаку, над которым сзади нее протянулись еще облака; фон золотой. Свет из противоположных окон падает таким образом, что если смотреть на это облако, по которому Она идет, оно темно и верхний край его кажется горизонтом, а над ним золотое сияющее небо, перехваченное облаками; что-то темное заслоняет почти половину горизонта и неба, это – край Ее платья и ступни идущих ног, девственно переступающих; уже колени теряются в высоком сумраке; где же лик Ее? поднимаешь глаза выше и выше – земля давно отлетела; что за невыразимый лик сейчас предстанет! и вдруг чувствуешь себя как бы сорвавшимся опять на землю, так не необычаен этот лик; но это потому, что у него есть особая тайна, она в том, что каждый, взглянув на него, может сказать: это – я… Этого я не ожидал, даже от Васнецова. Положим, такое впечатление получается только с хор (впрочем, и внизу я уже не мог отделаться от него). Только когда опомнишься от этого неожиданного падения, начинаешь видеть глубже: Земля пролетает, как сон; в Ее рте бесцветно-мягкая сушь и земных забот и страданий, в глазах тьма пролетевших столетий, поникшей мудрости, и из этой глубины, такой святой, долгий, пристальный взор, в котором пробегают иногда молнии тягучей реальности, даже смеха. Младенец… ах! мне хотелось бы молиться и получить, чтобы всегда жизнь моя была как трава, освещенная луной, все-таки это для меня сладчайшее утешение, божественная грусть… и, вот, в Нем много утреннего и розового порыва, много подобного траве, освещенной луной. Я могу еще чуть-чуть уловить более далекое в глубине, в чем две эти столь различные струи сливаются, но не умею выразить. Но и он прост до мягкой сухости. Да будут видны вам источники радости там, где их ничто замутить не может!
Белый отозвался на это послание ответным, выдержанным, по-видимому, в сходной тональности, о чем можно судить по следующему письму Сизова к нему (от 19–20 мая 1905 г.), в котором преобладают медитации, порожденные восприятием природы, – включая и особо характерные для «аргонавтического» мифотворчества наблюдения за солнечными закатами и угадывания в открывающейся гамме цветов неких тайных знаков и предзнаменований:
Сейчас гулял на закате. Гигантский птеродактиль с огромными раскинутыми крыльями, с уходящим вдаль за горизонт извивающимся драконовым туловищем вышел из закатного убранства. На левом крыле его приютилась шайка косматых губителей, которые стараются проколоть его же грудь. За этим гигантским крылом, задевающим выступы тучи, все придавившей на востоке, бледно-желтое кривляние обозначено дымно-серым. Я стараюсь меньше обращать внимания на облачные знаки, но это слишком уж многозначительно. Но это не Япония, это что-то еще за ней грядущее. Но замечательно, что закатно затушеванный, густо-сизый извивами уходящий вдаль хвост вызывает чувство розовой, золотисто-вечерней детскости, точно это блаженный покров, протянутый над извилистой рекой; и ближе к востоку как раз из-за крыла – сияние белой лучистой неудержимости.
Большинство писем Сизова к Белому середины 1900-х гг. относится к поре летних разъездов, когда их регулярные встречи в Москве прерывались. Одно из таких писем, датированное 29 июня 1906 г., днем отъезда Сизова в Крым, содержит реакцию на известие о предполагавшемся переезде Белого в Петербург (нереализованное намерение, обусловленное желанием быть поблизости от Л. Д. Блок, в которую он был тогда безнадежно влюблен), а также размышления о том, чем обусловлена переживаемая автором глубокая внутренняя близость с Белым:
Я теперь только, при мысли, что, может быть, уже не увижу Вас осенью и даже зимой, что только непредвиденная судьба может помочь нам развивать до цветения и до значения верного убежища все, что мы друг в друге находим и считаем общими нам зернами сказочности, теперь только я понимаю и чувствую, как я Вас люблю и любовью необычайной: все чувство и сознание необычайного, к какому я только способен, овладевает мной. И я лишь отдаленно намекну Вам на то, насколько это полно сказочно горячего эпически холодного <?> и мудрого созерцательного стремления, если скажу, как это сказали и Вы, что нас связывает, кроме мистики, естественный факультет. Вы поймете меня, если я, схематизируя, скажу, что категория данности, которую мы привыкли ценить и отличать благодаря естественным наукам, переносится нами как фермент в процессы, приносящие мистический опыт, религиозные стремления, прозрения, видения, дела, намерения.
Андрей Белый, в прошлом – выпускник естественного отделения физико-математического факультета Московского университета, сам неоднократно подчеркивал, что важнейшей его творческой сверхзадачей было стремление к преодолению разрыва между научным познанием и мистическим постижением, и в этом плане установки, сформулированные Сизовым, им безусловно разделялись.
Следующее письмо Сизова было отправлено из Алушты:
1906. Августа 1. Поздний вечер.
Дорогой, дорогой Борис Николаевич!
Я Вас сегодня вечером вдруг так живо, непосредственно почувствовал в такой возрастающей радости, что чувствую себя обязанным, пока не остыли и не замолкли слезы этой, потрясающей, нашедшей наконец дом, радости, сказать Вам: поздравляю. Я говорю это перед взорами Вашей звезды – не знаю, всегда или сегодня только она Ваша. Да, сегодня некая звезда освеженно безумствует, вспыхивает беззастенчиво, безудержно звездными откровенностями, полыхает разноцветным довременным. Ради Бога, не думайте, что я что-нибудь предполагаю или имею в виду, все это совершенно безобъектно. Я пишу Вам потому, что, если это правда, то, что я сегодня чувствую о Вас, то это и для Вас факт огромного, космически-любезного значения, так как это звездно-кристальная пламенная радость, разогретая довременным холодом, это – как возврат детства в первой любви, и Вы этого уже не ожидали.
Какие обессиленно-сладкие нестерпимые слезы проливаю я над этим чувством Вас, над этой сказкой сегодняшнего вечера о Вас, над проглянувшим сквозь первую любовь детством.
А «здесь» – «прохладою росистой» душе кропит полян угасших холод вежды!.!.
Но это совершенно безобъектно.
Простите, что пишу Вам только это и вообще что пишу это; но о другом я не пишу. Да, может быть, Вы на меня обиделись.
До свидания, о, свободный, бесконечно милый мне скромному.
Ваш Сизов Михаил.
Время от времени возникает в письмах Сизова тема его предполагаемого сотрудничества в символистских и религиозно-философских изданиях – в сборниках Христианского Братства Борьбы,[1174] в сборнике под редакцией Д. С. Мережковского,[1175] наконец, в главной цитадели московских символистов – журнале «Весы». Письмо к Белому от 5 августа 1907 г. – свидетельство того, что невовлеченность Сизова в активную литературную жизнь была не только следствием нереализованности тех или иных издательских начинаний, но и обусловливалась нерешительностью самого Сизова, его сомнениями в собственных способностях:
