Владимир Даль - О НАРЕЧІЯХЪ РУСКАГО ЯЗЫКА.

О НАРЕЧІЯХЪ РУСКАГО ЯЗЫКА.

ПО ПОВОДУ ОПЫТА ОБЛАСТНАГО ВЕЛИКОРУСКАГО СЛОВАРЯ, ИЗДАННАГО ВТОРЫМЪ ОТДѢЛЕНІЕМЪ ИМПЕРАТОРСКОЙ АКАДЕМІИ НАУКЪ.

Статья В. И. Даля.

Изъ V книжки „Вѣстника Императорскаго Рускаго Географическаго Общества“ за 1852 г., съ небольшими поправками противъ перваго изданія.

Землевѣденіе и языкознаніе, повидимому, двѣ науки почти несродственыя; но если изучать землю вмѣстѣ съ обитателями ея, то вопросъ этотъ принимаетъ иной видъ, и Руское Географическое Общество, по Этнографическому Отдѣленію своему, придется сродни или въ свойствѣ со Вторымъ Отдѣленіемъ Академіи Наукъ. На этомъ поприщѣ оба ученыя общества подаютъ другъ другу братскую руку соревнованія и помощи.

Передъ нами опытъ, и притомъ первый опытъ въ этомъ родѣ; доселѣ печатались кой-гдѣ собранія областныхъ словъ, но не было издано ни одного такого словаря. Уже одно это обстоятельство обязываетъ насъ признательностію къ ученому братству, которое, едва ли не впервые со временъ Ломоносова, признало трудъ этотъ довольно важнымъ и достойнымъ своего вниманія.

Не станемъ разсуждать о пользѣ областныхъ словарей, или словарей наречій. Во Франціи, Германіи, Италіи, гдѣ мѣстный народный говоръ нерѣдко до того уклоняется отъ общепринятаго, что почти можетъ быть принятъ за другой языкъ, словари наречій мало могутъ способствовать изученію общаго языка; но гдѣ, какъ у насъ, на всемъ пространствѣ огромнаго царства разстилаются безпредѣльныя равнины и господствуетъ одинъ общій языкъ, а мѣстныя уклоненія его столь незначительны, что ихъ даже не всякій замѣчаетъ, тамъ областные словари получаютъ совсѣмъ иное значеніе: областной говоръ свойственъ простому народу, а простонародный языкъ — корень и основаніе образованнаго языка; послѣдній, со всѣми прикрасами своими и со своею граматикой, долженъ признать простонародный языкъ нашъ роднымъ отцомъ своимъ, и въ то же время живымъ, напояющимъ источникомъ.

Кажется, теперь только настаетъ желанная пора для истиннаго изученія и развитія нашего языка. Вмѣстѣ съ насильственымъ образованіемъ, по иноземнымъ образцамъ, въ былое время началось и искаженіе роднаго языка, который не могъ поспѣть за внезапнымъ приливомъ просвѣщенія. Онъ и теперь только достигъ межени; ему еще далеко до высокой воды. Но довольно того, что мы начинаемъ убѣждаться въ неудобствѣ пополнять недостающее иноземнымъ, начинаемъ отказываться отъ произвольной ломки, спайки и наварки словъ: эти попытки бо́льшею частью весьма неудачны и основаны собствено на незнаніи народнаго языка, въ полномъ его объемѣ; въ словахъ и выраженіяхъ у насъ нѣтъ недостатка, умѣйте только отыскать ихъ, изучить, усвоить и пустить въ ходъ. Въ этой истинѣ мы убѣдились недавно, и съ тѣхъ поръ увидѣли свѣтъ. Повсемѣстно замѣтно это направленіе, и отъ него будетъ благо.

Не станемъ говорить о томъ, что у насъ есть собраты, которые пишутъ и печатаютъ газонъ и кадаверъ, ни же о гуманности, субъективности и объективности, а вспомнимъ, напримѣръ, что одному переводному роману дано хитро придуманное заглавіе Путеводителя въ пустынѣ, заглавіе мудреное, таинственое, тогда-какъ буквальный переводъ этого заглавія былъ бы: степной вожакъ. Беру одинъ примѣръ, чтобы только объяснить мысль свою, тогда-какъ легко было бы насчитать ихъ тысячи. Рускіе даровитые писатели, которые знаютъ народный бытъ и берутъ оттуда разсказы и картины свои, пестрятъ однако языкъ свой, безъ малѣйшей надобности, а только по образу воспитанія и привычкѣ, чужими словами, а слогъ свой — нерускими оборотами. Въ этомъ всѣ мы виноваты поголовно.

Относительно словосочиненія, въ смыслѣ произвольнаго составленія небывалыхъ словъ, не говоря объ иныхъ писателяхъ, достаточно будетъ сослаться на новѣйшій словарь нашъ, въ которомъ 114,749 словъ или реченій, но въ томъ числѣ и множество такихъ, которыя придуманы только для внесенія ихъ въ счетъ, между тѣмъ какъ ихъ нѣтъ вовсе на дѣлѣ и они нигдѣ и никогда въ ходу не бывали и не будутъ.

Мы о сю пору затверживаемъ по всѣмъ граматикамъ рускимъ, что языкъ нашъ весьма склоненъ къ образованію составныхъ реченій, и въ этомъ убѣжденіи дозволяемъ себѣ сочиненіе шарокатовъ и шаропеховъ; скажемъ напротивъ разъ навсегда, по правдѣ, что онъ вовсе не склоненъ къ тому и что это противно духу его; народъ не затрудняется пріискать въ сокровищницѣ своей новое выраженіе если оно ему понадобится, но у него на это совсѣмъ иные пріемы: берется одно только слово, ближайшее къ главному понятію, а затѣмъ, измѣненіемъ окончанія, приставкою одного или двухъ предлоговъ и иногда еще переносомъ ударенія, придается выраженію этому любой видъ и значеніе.

Всѣ стали убѣждаться въ послѣднее время въ томъ, что при направленіи, которое приняла обработка, или вѣрнѣе запущеніе рускаго языка, ему угрожаетъ гибель: изъ богатаго, звучнаго, сильнаго и самостоятельнаго языка могъ бы сдѣлаться языкъ вялый, тяжелый, набродный. Къ этому упадку и точно близился нашъ письменный языкъ; простонародный не искажался, но въ отчужденныхъ отъ него ушахъ отзывался квашениной. И точно, средины у насъ еще нѣтъ; чѣмъ менѣе языкъ писателя напоминалъ отчизну свою, тѣмъ легче понимали его читатели и читательницы; чѣмъ болѣе онъ отзывался материкомъ, тѣмъ онъ казался грубѣе, пошлѣе и непонятнѣе. Чопорные писатели отряхивали свои пальчики въ цвѣтныхъ перчаткахъ и прибѣгали къ французскому словарю, вмѣсто рускаго; немногіе смѣльчаки бросались въ противоположную крайность, и если попытка ихъ тѣшила на короткое время рѣзкостью и новизною, то на нее не менѣе того смотрѣли, какъ на довольно грубую и даже неприличную шутку.

Но если мы изучимъ свой народный языкъ во всѣхъ его видахъ и въ полномъ богатствѣ, если усвоимъ себѣ духъ его, свыкнемся и обживемся съ нимъ, тогда, можетъ-быть, понятія наши о немъ измѣнятся и мы вынуждены будемъ сознаться, что всѣ жалобы наши были наклепомъ невѣжества, для котораго и самый языкъ оставался нѣмымъ.

Мужикъ извѣстной (сѣверовосточной) мѣстности говоритъ: «подъ увѣемъ хлѣбъ не растетъ». Немногимъ изъ читателей слово увѣй знакомо, а замѣнить его мудрено не только рускимъ, но и чужимъ словомъ: увѣй. это все пространство вокругъ лѣса или дерева, которому оно заститъ втеченіе дни, отчего трава и хлѣбъ на этомъ пространствѣ хилѣетъ; увѣй — весь объемъ тѣни, вся мѣстность, на которую падаетъ постепенно тѣнь, отъ восхода до заката солнца.

Лошадь запаха́ласъ, т. е. надорвалась пашней; у насъ по хлѣбамъ дорогу заѣздили, или поля заѣздили, т. е., покинувъ дорогу, ѣздили стороной и помяли хлѣбъ; ѣсть хлѣбъ въ окунку; пѣть или читать говоркомъ, т. е. речитативомъ; набро́вый, набровистый, вмѣсто навислый; баса́, краса́, пригожество, изящество, отъ чего вышло много реченій, и между прочимъ басловка и баснь (этого корня нѣтъ даже у Шимкевича); голо́мя или о́следь, на что у насъ нѣтъ инаго слова, а пишутъ штамбъ, т. е. нѣмецкое Stamm; все это выраженія, хотя и областныя, но вполнѣ пригодныя для общаго рускаго языка, и притомъ едва ли замѣнимыя. Примѣры эти я взялъ на память, какъ они попались подъ перо, и впослѣдствіи справился только, нѣтъ ли ихъ въ словаряхъ; если бы я не опасался надоѣсть, то легко было бы набрать ихъ сотни, даже тысячи. Не забудемъ, что всѣ выраженія эти равно способны принять значеніе переносное, и что здѣсь речь идетъ только о словарѣ, а слѣдовательно о словахъ, тогда какъ и самому рускому складу речи также можно научиться не столько изъ книгъ нашихъ, сколько изъ народнаго говора.

Но въ бытовомъ (этнографическомъ) отношеніи мѣстный словарь получаетъ еще другое значеніе: онъ указываетъ на происхожденіе и сродство поколѣній, и потому областное наречіе или говоръ не могутъ быть оставлены безъ вниманія этнографомъ. Кто не узнаетъ, при первой речи, уральскаго казака по рѣзкой скороговоркѣ его; донца — по особенной примѣси южно-рускаго говора; курянина — по мягкому окончанію третьяго лица; воронежца — у котораго нѣтъ средняго рода, а платье, яйцо и сѣдло — она и эта? Вятчанинъ употребляетъ приставки то, та, тѣ, согласно съ родомъ, и говоритъ: корова-то, мужикъ-та (или отъ), дѣти-тѣ, и вотъ разгадка такъ называемаго послѣдовательнаго члена на языкѣ болгарскомъ, явленія страннаго, несвойственаго никакому иному славянскому наречію; но это не членъ, и взятъ онъ не съ греческаго: очевидно, обычай приставлять мѣстоименіе на языкѣ этомъ обратился въ законъ. Кто не узнаетъ олончанку по пѣвучей дроби речи ея, которую, безъ всякаго преувеличенія, можно положить на ноты? А уралка, которая шепеляетъ, рѣзко отличаясь говоромъ отъ отца и мужа, или самарка, которая, наоборотъ, произноситъ ш, ж вмѣсто с, з. и поетъ въ хороводахъ: Рожанъ мой, рожанъ, виноградъ желеный? А ржевки, которыя всѣ говорятъ въ носъ, съ растяжкой и съ жесткимъ удареніемъ на согласныя буквы, напр. женъ-щина? Коломенецъ говоритъ: папенькя, маменькя, кваскю, табачкю; зубчанинъ, напротивъ того: пустоме́ла, черва́. Кто не узнаетъ сибиряка, между прочимъ, по одному вопросу: чьихъ вы, вмѣсто: какъ вы прозываетесь; ярославца, особенно ростовца, по приставкѣ де, ди и по словцу: родимый; новгородца, который говоритъ: хлиба ниту, сина ниту, совсимъ бида; или кологрнвца, который говоритъ: хлѣбъ, сѣно, но ставитъ и вмѣсто ѣ въ глаголахъ: потить, вмѣсто потѣть, глядитъ, вмѣсто глядѣть и проч.