Александр Ватлин - Германия в ХХ веке
Глава 5 ГДР: «строительство социализма» в эпоху Ульбрихта
После 1945 г. мы имеем дело с феноменом двух германских историй, которые развивались параллельно и зависимо друг от друга. Общее прошлое и неразделенность национального самосознания немцев в Западной и Восточной Германии противостояли обостренной идеологической конкуренции, а порой и силовому противостоянию их политических элит, каждая из которых имела за своей спиной мощь соответствующего лагеря «холодной войны». Попытки ряда немецких историков написать общую историю ФРГ и ГДР, понимаемую в «диалектическом единстве противоположностей» (К.Д. Эрдман) или как минимум «освободить ее от разъединяющих скобок» (Х. Клессман) трудно признать удавшимися. Собранный материал непроизвольно разбегается на «здесь» и «там», изложение теряет внутреннюю логику и приобретает лоскутный характер. Стремясь избавить читателя от скачков и блужданий, автор предпочел традиционный подход, внеся в него существенную поправку. В отличие от Западной Германии, контуры будущей государственности которой начинают вырисовываться только на рубеже 1947/1948 гг., развитие советской зоны оккупации демонстрирует гораздо большую преемственность между событиями первых послевоенных лет и собственно историей ГДР, что и привело к решению объединить их в одной главе.
Писать историю Германской Демократической Республики после того, как она сама стала историей, и просто, и сложно. Устоявшийся алгоритм ее восприятия сводится либо к реализации немецкими коммунистами большевистской модели (в понятиях западной историографии), либо к построению под руководством рабочего класса социалистического общества на немецкой земле (постулат историков ГДР и СССР). За внешней непримиримостью двух формулировок скрывается общий тезис о завершенном социальном эксперименте и стабильной политической системе, который никем всерьез не оспаривался вплоть до осени 1989 г. Сложности начинаются, когда исследователь покидает привычную дихотомию власти и подданных, опускается с высших этажей государственного руководства и стерильной идеологии в сферу реальных общественных отношений, менталитета, политической и производственной культуры как «низов», так и их прямого начальства. Очевидная узость источниковой базы подобных аспектов истории ГДР не означает их отсутствия вообще, и масштабы их научного освоения, опирающегося на экономическую мощь и политический интерес современной ФРГ, достойны стать предметом не только зависти, но и подражания российских исследователей. История «второй германской диктатуры» открывает гораздо больше возможностей для сопоставления с развитием послевоенного СССР, нежели броские параллели между гитлеровским и сталинским режимами.
Восточная Германия, как когда-то Советская Россия, стала заложником массовых настроений «нового начала» и «светлого будущего», о которых шла речь в предыдущей главе. ФРГ заслужила упрек реставрации, приняв на себя ответственность за трагедию «третьего рейха», за наследие Потсдама и Веймара, чтобы на этой основе прийти к синтезу старого и нового, интеграции национальных традиций и европейской политической культуры. ГДР, напротив, заявила о себе как антитезе всей германской истории, которая закономерным образом привела к победе нацизма. Антифашизм как одна из несущих идеологических конструкций ГДР был и оставался идеологией отрицания. Целясь в «третий рейх», он наносил удар и по первой германской демократии, и по вильгельмовской империи. Выбирая себе подходящее прошлое, политический режим ГДР неизбежно переходил к его конструированию. В результате официально превозносимые традиции немецкого социалистического движения от Карла Маркса до Розы Люксембург превращались в удобную идеологическую упаковку партийной диктатуры. Вопреки всем усилиям ее пропагандистов и агитаторов новая страна между Одером и Эльбой продолжала жить в сетке координат германской истории. Более того, многие черты немецкого национального характера оказались законсервированными в ГДР, ставшей для проницательных наблюдателей своего рода «заповедником прусского духа».
Что же можно выделить в качестве ключевых детерминант ее собственной истории? Весной 1945 г. на территории Восточной Германии оказалось два миллиона советских солдат. М.И. Семиряга, сам ветеран войны, справедливо отмечает, что «немало наших военнослужащих, оказавшихся на германской территории, считало, что им как победителям здесь все позволено, в том числе и бесчинства по отношению к мирному населению». Последнее, запуганное волной насилия и мародерства в первые дни оккупации, а еще больше геббельсовской пропагандой о «нашествии степных орд», жаждущих возмездия, не испытывало к ним никаких чувств, кроме панического страха. Налаживание мирной жизни проходило достаточно противоречиво, включая в себя и поощряемые младшими командирами рейды солдат за «трофеями», и кормежку из армейских кухонь горожан, переживших последние месяцы войны в подвалах и руинах.
Не без труда в головах офицеров Советской армии происходила трансформация представлений о подконтрольной территории как военной добыче к пониманию своей деятельности как замены государственного управления. Советская военная администрация в Германии (СВАГ), созданная 6 июня 1945 г., была отделена от оперативного командования войск, находившихся на этой территории, и напрямую подчинена Совету народных комиссаров. На первых порах ее конкретные исполнители на местах имели немалую свободу маневра, шла ли речь о починке водопровода или возобновлении работы театра. Посты бургомистров и ландратов получали прежде всего люди с опытом административной работы, не запятнавшие себя активным сотрудничеством с нацистским режимом. В июле 1945 г. были образованы правительства в пяти восточногерманских землях (Бранденбург, Мекленбург, Саксония, СаксонияАнгальт и Тюрингия), с октября им было разрешено по согласованию со СВАГ издавать собственные законы. Параллельно в Берлине начали свою работу одиннадцать зональных ведомств, курировавших экономику, транспорт и социальную сферу.
Будни оккупационной политики во многом определялись ведомственными и личными конфликтами, согласование которых происходило не в Карлсхорсте, где находилась штаб-квартира СВАГ, а в Москве. Достаточно указать на сопротивление политработников (только в Управлении пропаганды насчитывалось до 1500 сотрудников, всего в СВАГ, включая местные структуры, работало около 50 тыс. человек) деятельности «репарационной банды» – представителей советских министерств, откомандированных в Германию для вывоза новейшего оборудования и технологий, и обладавших в первый год оккупации исключительными полномочиями. Позже на первый план вышли коллизии между офицерами СВАГ с армейским прошлым и представителями НКВД-МГБ в советской зоне оккупации, имевшими собственные представления о методах обеспечения безопасности существующей власти. Запутанность компетенций дополнял политсоветник СВАГ, представлявший интересы внешнеполитического ведомства в Союзническом контрольном совете. Этот пост сохранялся вплоть до установления полномасштабных дипломатических отношений между СССР и ГДР в сентябре 1955 года, его занимал В.С. Семенов.
Было бы упрощением утверждать, что глава СВАГ (первоначально им являлся Г.К. Жуков, вскоре его сменил В.Д. Соколовский) реализовывал установки Кремля гораздо жестче, чем американская оккупационная администрация – директивы президента США. Влияние военных властей имело разный характер, и для оценки его эффективности не подходят количественные показатели. Американцы делали ставку на отбор немецких политиков, убежденных в преимуществе западной общественной модели и способных утвердить ее как минимум в их собственной зоне оккупации. СВАГ имел готовый резерв коммунистов, которым поручалось сформировать новую политическую элиту по образу и подобию сталинской номенклатуры. «Германская Демократическая Республика – государство, нация и «общество» – возникла прежде всего как результат взаимодействия русских и немцев советской зоны. Своими успехами, неудачами и окончательным крахом она обязана тем основам и традициям сотрудничества, которые были заложены в первые послевоенные годы». С этим утверждением американского ученого Нормана Неймарка трудно поспорить. Его немецкий коллега Герман Вебер указывает на вторую детерминанту истории ГДР: традиции германского коммунизма.
Функционеры и активисты КПГ, находившиеся в московской эмиграции, понесли тяжелые потери в годы сталинского террора и репрессий начального периода войны. Партийное руководство – Вильгельм Пик и его заместитель Вальтер Ульбрихт – сделало ставку на молодежь, многие представители которой являлись эмигрантами уже во втором поколении. Не меньшее значение имел отбор кадров «будущей Германии» из выпускников антифашистских школ, действовавших в советских лагерях для военнопленных. Планы послевоенных преобразований, разработанные немецкими коммунистами и одобренные Сталиным, отнюдь не подразумевали «социалистической революции» по образцу и подобию большевистской. Сохраняя в целом марксистско-ленинскую лексику (годы нацистского режима рассматривались как «империалистический путь под пятой германского финансового и монополистического капитала») со сталинской спецификой (среди ошибок Ноябрьской революции назывался «отказ от чистки всего государственного аппарата от врагов народа»), они выдвигали новые политические акценты. На первом месте стояло доведение до конца демократических преобразований, возможное только под руководством широкого фронта антифашистских сил («блок боевой демократии») и открывавшее перспективу создания «народно-демократического режима»..
