Анатолий Маркуша - НЕТ
Как часто бывает, лучшие решения оказываются далеко не самыми сложными.
Штурманы, не выходя из зала заседания, прикинули на навигационных линейках, что может дать предложение капитана Никольского, и получилось: в увеличении вертикальной скорости снижения при пробивании облаков действительно кроется весьма значительный запас времени пребывания на поле боя.
Хабаров представлял на совещании промышленность и за разработку тактических и методических документов вовсе не отвечал, но тут же предложил свои услуги. Дело в том, что Виктор Михайлович был крестным отцом истребителя, очень любил машину и всякий ее успех рассматривал как собственное достижение, а каждую неудачу – как свою личную неприятность.
Руководитель совещания поинтересовался, сколько времени потребуется Хабарову для испытания и где он считает удобнее всего провести контрольные полеты.
Виктор Михайлович ответил не задумываясь:
- Два дня и три ночи. Могу отлетать в любой близрасположенной строевой части, если мне выделят там два самолета: боевой и спарку…
На том и договорились. Ведущим летчиком утвердили полковника Хабарова, вторым летчиком – капитана Никольского.
Через день они доложили,– "Увеличение вертикальной скорости с 15 до 25 метров в секунду дало заметный результат. Продолжаем работу".
Хабаров и Никольский пробивали облака и со скоростью 30 метров в секунду, и 40, и 50.
Каждые следующие десять метров в секунду давали все более заметный "довесок" к боевому времени.
Однако на пятидесяти метрах в секунду Хабаров остановился. В заключении написал: "Дальнейшее увеличение скорости пробивания облаков, учитывая, что эту работу впоследствии должны будут выполнять летчики строевых частей, в том числе и средней квалификации, представляется нецелесообразным". Попутно Хабаров заметил, что некоторые приборы в кабине расположены неудачно. Для повышения безопасности пробивания облаков на больших скоростях необходимо, в частности, поднять авиагоризонт к самому прицелу. Заключение подписал и капитан Никольский.
На следующий день аэродром, где велись эти блициспытания, посетил представитель инспекции. Сравнительно молодой, стройный подполковник в ладно сшитом мундире сверкал погонами, пуговицами, орденской планкой, значком академии и нагрудными крылышками военного летчика первого класса. У него было узкое, сильно загоревшее лицо, строгое и какое-то отрешенное. Назвавшись, он протянул руку Виктору Михайловичу, который, как всегда на аэродроме, был облачен в старую облезлую кожаную куртку и еще более старый, вылинявший комбинезон.
– Хабаров, – отвечая на рукопожатие, сказал Виктор Михайлович.
– Представляете промышленность? – спросил инспектор.
– Представляю. На общественных началах, из чистого энтузиазма.
– Странно, что вас впутали в это дело… А вы? – вопрос был обращен к Никольскому.
– Капитан Никольский, заместитель командира эскадрильи.
– Прошу, капитан, доложить, что и как вы тут успели сделать.
Никольский хотел возразить, сослаться на то, что старший Хабаров, а он всего лишь дублер и, так сказать, второе лицо, но Виктор Михайлович сказал:
– Расскажи, расскажи, Валя, про все, что его интересует. А я схожу пока на машину. – И ушел.
Никольский стал докладывать. Инспектор внимательно слушал. Потом ознакомился с черновиком протокола испытаний, спросил у вернувшегося Хабарова:
– Все, что здесь написано, представляется мне, товарищ полковник, вполне убедительным…
– Ну и прекрасно, – сказал Хабаров.
– Кроме одной фразы. Стоит ли подчеркивать, что летчикам средней квалификации эти рекомендации не по плечу?
– По-моему, стоит.
– Но кого вы относите к летчикам столь сомнительной категории?
– Я? Никого я не отношу. Это уж ваше дело разобраться, кто есть кто…
Пропустив ответ Хабарова мимо ушей, инспектор спросил:
– И вы категорически настаиваете на пятидесяти метрах в секунду, как на крайней цифре?
– Настаиваю. Если лезть дальше на одном самолюбии, поубиваться ребята могут.
– А если переставить авиагоризонт и переместить некоторые приборы согласно вашей же рекомендации. Тогда?
– Тогда, может быть, и можно…
– Сколько? Семьдесят пять метров в секунду можно?
– Точно не скажу. Вероятно, метров до шестидесяти – шестидесяти пяти удастся догнать. Ты как думаешь, Валя?
– Трудно, – сказал Никольский. – Но можно попробовать.
– Отлично. Значит, мы договорились так: завтра вы опробуете режим снижения на шестидесяти метрах, и тогда мы окончательно оформим документ, – произнес инспектор тоном, не допускающим никаких возражений.
Хабарова взорвало. Больше всего даже не существо его слов, а тон.
– Я думаю, тянуть до завтра нет никакого резона, тем более что за день машину все равно не переоборудуют. Распорядись, Валя, чтобы готовили спарку. Я сейчас слетаю с подполковником. Надеюсь, не возражаете?
И Хабаров продемонстрировал инспектору заходы на скоростях в 40, 50, 60, 70 метров в секунду.
Выпустив шасси, ощерившись посадочными и тормозными щитками, внимательно следя за скоростью по траектории, Виктор Михайлович раз за разом пробивал облака, выскакивая над самой землей. На трех последних заходах он весь взмок, но не подал виду, что устал и переволновался, только спросил по переговорному устройству у сидевшего в задней кабине инспектора:
– Желаете повторить?
– Горючего мало.
– Прикажете опробовать сто метров? На один заходик керосина хватит.
– Не надо. Садитесь…
Услыхав эту историю, Княгинин распустил улыбку во все лицо – и раз пять повторил:
– Ай, молодец, ай, молодец! Не боится, видно, ни тюрьмы, ни сумы, ни опалы, ни войны. – И запомнил фамилию – Хабаров. Потом они познакомились.
Павел Семенович нажал на кнопку звонка. Вошла Марина.
– Мариночка, пожалуйста, перепечатайте текст записи с магнитофона – тот кусок, где Плотников сообщает о состоянии Хабарова, – и дайте сюда. – Увидев настороженное лицо Марины, ее безмолвный вопрос, объяснил: – Побился Хабаров, жестоко побился. Надо организовать консилиум. Я обещал.
Марина молча смотрела на шефа.
– Ну какого черта вы уставились на меня, как овца? Жив он, жив, понимаете! Дайте сюда диагноз и все прочие медицинские штуки, буду звонить министру…
К вечеру стало известно, что на шестую точку полетят травматолог, доктор медицинских наук, профессор, генерал-лейтенант Барковский, гематолог, кандидат медицинских наук Филиппов, и терапевт, доктор медицинских наук полковник Носенко. Бригаду Княгинин собрал наивысшего уровня – медицинский Олимп. Машину для полета выделила самая популярная вертолетная фирма, назначив командиром экипажа шеф-пилота Агаянца.
В девятом часу о предстоящем полете поставили в известность шестую точку, а через четверть часа сведения поступили к Вартенесяну.
Когда Сурен Тигранович сказал:
– Завтра принимаем гостей, Клавдия. Консилиум летит, – Клавдия Георгиевна ждала, что вот-вот сорвется буря, но бури не последовало.
- У профессора Барковского я учился во втором мэдэ. Представляешь, сколько ему лет? Наверное, девяносто! И согласился лэтэть на этой чертовщине бэз крыльев. Маладэц! Статьи Носенко читал. Голова. А вот Филиппова нэ знаю. Ты знаешь?
Филиппова Клавдия Георгиевна тоже не знала.
– Ну ладно, посмотрим, паживем – увидим…
– Все-таки обидно! Мы стараемся, вертимся, ночи не спим, а они, – Клавдия Георгиевна махнула рукой в сторону окна, – ежедневно демонстрируют свое недоверие: сто раз звонят, сто раз спрашивают, сто раз требуют отчета…
– Ва! Звонят, спрашивают, требуют! Бэспокоятся, валнуются, патаму и не дают никому нормально жить. Ничего! Барковский, я тебе скажу по секрету, может быть, один на весь Советский Союз дэло знает. Пэрэд ним не стыдно отчитаться, его не стыдно послушать! Ни в коем случае не стыдно…
На другой день консультанты не прилетели. Шестая точка была до вечера закрыта густым, непроницаемым туманом. А Хабаров чувствовал себя плохо.
Температура держалась около тридцати девяти. Временами он впадал в забытье и громко бредил. Весь день от постели Виктора Михайловича не отходили Тамара и Анна Мироновна, то и дело в палату наведывались Клавдия Георгиевна и Вартенесян.
Вечером Вартенесян увел Анну Мироновну к себе. Ужинать. Она сопротивлялась, но Сурен Тигранович настоял:
– Надо кушать, что ты говоришь: не хочу! Несерьезный разговор. Клавдия Георгиевна с твоим Витей посидит, Тамара посидит. Мы покушаем, придем. Если тебе плохо будэт, какая ему от этого польза? Никакой…
В длинной тусклой комнате главврача стоял старый облезлый шкаф, широченная тахта, сооруженная из двуспального пружинного матраца, покрытая дорогим темно-вишневым ковром, два стола – письменный и обеденный; всю поперечную короткую стену занимали самодельные стеллажи, набитые книгами.
