Анатолий Маркуша - НЕТ
– Знаю, – сказал Хабаров и пошел к выходу.
Он ждал ответа. И тревожился. И ругал себя за нетерпение. И регулярно наведывался к почтовому окошечку.
Над гостиницей прогудел самолет. В черном, исколотом серебристыми точками звезд небе машины не было видно, только проблесковый красный огонь ее чертил замысловатую кривую. Виктор Михайлович поднял голову и про себя отметил: "Выполнил третий разворот. Низковато".
И тут он услышал:
– Скучаете?
Хабаров обернулся. Перед ним стояла почтовая девушка (так он мысленно окрестил, ее). На девушке была коротенькая плиссированная юбка, яркая трикотажная кофточка с большим вырезом на груди. В густых волосах, взбитых и налакированных, торчал красный цветок.
– Добрый вечер, – сказал Виктор Михайлович. И подумал: "И ножки ничего".
– Добрый вечер. Почему вы один?
– Интересно, а с кем бы, вы хотели меня видеть?
– Почему хотела? Просто тут все заводят знакомства. Мы-то знаем.
– Для этого я не гожусь, – сказал летчик. – Старый.
– Кто старый? Вы старый?
– Сколько ж мне, по-вашему, лет, детка?
Девушка посмотрела на него очень серьезным, оценивающим взглядом, наморщила лоб, будто решала сложную задачу, и серьезно сказала:
– Ну-у, года тридцать два, наверное, или тридцать три. Как ни странно, Виктору Михайловичу понравилось, что она сильно сбавила его возраст. Хабаров улыбнулся и спросил:
– Какие будут предложения, детка?
– Не знаю. Это вы должны предлагать. Вы же мужчина!
– Хочешь на аэродром?
В аэропорту пахло цветами, самолетами и пылью. Легкий ветерок шуршал по бетону. В душном зале ожидания толпился народ.
Виктор Михайлович прошел на открытый перрон, усадил Риту (девушку звали Ритой) на широкую скамейку и уселся рядом. Выруливали самолеты. Медленно, степенно, плавно покачиваясь на своих массивных шасси, проплыл один, следом за ним, будто волочась пузом на земле, прокатил другой…
– Вы на таком летали? – спрашивала Рита. – Летал.
– А почему этот пузатый и толстый такой низкий?
– Отличная схема. Позволяет садиться на грунт, удобно загружать и выгружать крупный багаж, например… танки или ракетные установки…
– Вы шутите? – спросила Рита. – Или за дурочку меня считаете?
– Нет, я не считаю тебя за дурочку и говорю совершенно серьезно. Я вообще редко шучу.
На аэродроме летчик чувствовал себя как-то скованно. Видно, запах летного поля встревожил и отвлек мысли к другому полю, к тому, где протекала его настоящая, а не курортная жизнь.
О Рите он и вовсе не думал. Он думал о письме Генеральному, на которое до сих пор не было ответа. Виктор Михайлович старался представить себе Вадима Сергеевича в рабочем кабинете. Вот ему подали письмо, отправленное заказной авиапочтой, вот он неторопливо вскрывает конверт в каемчатой рамке, вот прочитал начало и усмехнулся… Летчик просто-таки видел, как медленно приподнялись седоватые брови Вадима Сергеевича, когда он добрался до главного…
– Я замерзла, – сказала Рита и жалобно поглядела на летчика.
– Извини, пожалуйста, задумался. В ресторан хочешь?
Она ничего не ответила, но сразу же поднялась со скамейки и поправила юбку.
В ресторане было тепло, накурено и довольно душно. Почти все столики оказались занятыми. Летчик остановился около буфетной стойки и с минуту разглядывал зал. Мимо пробегал официант, молоденький мальчишка с наглыми черными усиками.
- Эй, усы, – рявкнул совсем не своим, а каким-то противным начальственным голосом летчик. И официант будто к полу приклеился. Повернувшись на каблуках, старательно улыбаясь, официант тут же засеменил к Хабарову.
– Слушаюсь!
– Метрдотеля, живо!
– Сию минуту, – поклонился официант и тут же исчез.
Откуда-то из-за портьеры выплыл дородный накрахмаленный немолодой мужчина. Оценивающе взглянул на Хабарова и едва заметно склонил седеющую голову:
– Чем могу служить?
Летчик протянул ему руку. И Рита сразу поняла: рука протянута вовсе не для пожатия.
– Дама, – сказал Виктор Михайлович своим нормальным человеческим голосом, – замерзла. Мы хотим согреться и поужинать. Пожалуйста, организуйте отдельный столик около окна и накормите по своему усмотрению.
Метрдотель понимающе, с достоинством покивал крупной серебристой головой, рассеченной идеально ровным пробором. Он успел сказать официанту: "Столик" и деловито осведомился:
– Осетринка, ростбиф устроят? Горячее тоже прикажете? Пить будете коньячок, вино?
– Осетринка – это хорошо, коньячок – обязательно. Остальное на ваше усмотрение, – сказал летчик и, протягивая метрдотелю тридцать рублей, добавил: – А это, будьте любезны, передайте музыкантам, пусть пока отдохнут.
– Слушаюсь, – еще раз кивнул метрдотель и медленно поплыл к оркестру.
Рита подумала: "Сколько ж он ему первый раз дал?"
Оркестр умолк. И сразу в зал донесся громоподобный рев двигателей. Очередной рейсовый корабль пошел на взлет…
За ужином Виктор Михайлович оживился. Рассказывал Рите какую-то забавную чепуху, немного подтрунивал над девушкой, с лица его исчезло задумчивое напряжение.
Допили бутылку коньяка, Хабаров большую, Рита меньшую долю. Виктор Михайлович спросил:
– Ну как, Рита, согрелась?
– Жарко! Скажите… – но она не успела задать вопроса. К столику подошел высоченный, громоздкий человек в кожаной куртке и, прищурив глаз, будто целясь, спросил низким густым голосом:
– Если не ошибаюсь, Виктор Михайлович?
– Хобот!
Рита фыркнула. Грубое, будто наспех вытесанное топором лицо человека было оснащено длиннейшим носом, и маленькие добрые глазки тоже были удивительно похожи на слоновьи…
– Для чего же так беспощадно? При даме…
Летчик вскочил со стула, обнял громадину-мужчину. Потом коротко представил его Рите:
– Мой друг, "покоритель" Арктики и Антарктиды –Сергей Канаки.
– Рита, – сказала девушка и почему-то спросила: – Простите, пожалуйста, вы грек?
– Грек? Да, из греков, а что?
Рита смутилась, но мужчины, кажется, уже начисто забыли о ее присутствии.
– Я слышал, – сказал Хобот, обращаясь исключительно к Виктору Михайловичу, – что ты основательно поссорился с Генеральным?
– Брехня. Я не ссорился. Просто отказался объезжать новую лошадь…
– Ту, на которой накрылся Углов?
– Ту самую. Ты знаешь, для дела можно иногда совершать и несерьезные поступки, для рекламы – пардон, это не моя специальность.
Появился метрдотель.
– С пополнением! – наклонив голову и обращаясь к Хабарову, спросил: – Чего прикажете?
– Прежде всего еще бутылку коньяку.
– Ему, – сказал Канаки. – А мне хорошо бы холодного нарзану…
Метрдотель изобразил нечто среднее между изумлением и глубоким сочувствием.
– Не удивляйтесь, – сказал Хобот, – он отдыхает, а я работаю.
Метрдотель исчез.
– А пока что суд да дело, ты ушел в дипломатический отпуск? – спросил Канаки.
– Почему в дипломатический? Просто в очередной. Все равно дублер в стапеле, летать пока не на чем, и потом… потом, если Севе не сделает чего нужно, я и на дублере не полечу…
– Севс упрямый, найдет другого Углова.
– Не будет он искать. Ручаюсь.
Не обращаясь ни к кому, Рита вдруг спросила:
– Значит, Углов умер? Это тот Углов, тот самый? Хабаров будто впервые увидел девушку, поглядел на нее пристальным, тяжелым взглядом и ответил:
– Тот самый, Рита, убился… – И, словно желая перевести стрелку на другой путь, спросил у Хобота: – А тебя чего сюда занесло?
– Облетываем новые приборы. Маршрут практически значения не имеет, так отчего же нам было не завернуть к морю. Купаться-то всем охота.
– По трассе облетываете?
– Нет, над морем. Нужны малые высоты и абсолютно ровная поверхность…
– Ясно, – сказал летчик. – Посадочные РВ? Чьи?
– Сам не знаю чьи.
Рита налила коньяк в большой винный фужер и тихонько выпила. Этого никто не заметил.
Мужчины разговаривали. Они были в другом мире, в других заботах…
Медленно покачиваясь, плыл ресторанный зал-аквариум перед глазами Риты. То укрупнялось, то почти исчезало загорелое, коричнево-красное лицо Хабарова; кивал, словно собираясь кого-то клюнуть, длинный нос Канаки. До девушки долетали отдельные слова чужого разговора, но смысл слов не улавливался.
Латник сказал: "относительная высота". Чудно! Почему – относительная? Относительно чего?
Канаки сказал: "Доплер – это голова!" Какой Доплер? Никакого Доплера тут не было…
Заиграла музыка. Очень грустная, с перезвоном колокольчиков. Рите захотелось плакать. Но она не заплакала, а тихо сказала:
– Я хочу домой.
