Владимир Макарцев - Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России
Не царю, естественно, а народу!
«Нас восемь месяцев водили за нос знающие»
В 1917 году народ это понимал. Правда, тогда тяжелейшие обстоятельства требовали не просто «взять все, да и поделить», но поделить поровну на всех – чтобы выжить. Равенство в бедности, над которым так потешались либеральные писаки времен Перестройки, было единственным способом выживания. Народ это не просто понимал – ощущал это каждой своей клеточкой, а либеральные «верхи» не понимали, они еще не вкусили всех прелестей кризиса. Потеряв часть социальных прав в результате несанкционированного распространения Приказа № 1, «верхи», с одной стороны, старались сохранить хотя бы то, что осталось, главным образом собственность. Она давала последний шанс на сохранение привилегированных прав (к демократии, как вы понимаете, это не имеет никакого отношения).
А с другой, заняв место у руля государственной машины, они вынуждены были под давлением социальных фактов и по инерции продолжать линию царского правительства на ограничение частной собственности. Делать это, как мы отмечали, было действительно не трудно, потому что частная собственность во многом уже была подорвана. В 1925 году профессор московского университета Д. В. Кузовков, например, отмечал, что настоящая борьба с товарно-денежными отношениями началась с середины 1915 года в период так называемого «губернаторского регулирования» рынка, которая в 1916 году превратилась в «войну за хлеб с ее вооруженными заградительными отрядами».[544]
На дворе 1916 год, все большевики сидят по ссылкам и эмиграциям, а на селе орудуют вооруженные заградотряды! Планы царского правительства шли еще дальше, с января 1917 года оно предполагало ввести «принудительную хлебную разверстку» для изъятия «по твердым ценам 506,5 млн пудов хлеба»[545] (примерно 1/5 валового сбора за 1914 г.) и уже приступило к ее реализации. А поскольку с первых же шагов разверстка встретила сопротивление и фактически была сорвана, правительство намеревалось ввести «меры военной реквизиции» (Записка М. В. Родзянко). Опыт был – в 1915 году МПС предпочитало «получать уголь путем реквизиций».[546]
Однако не успело, его дело взяло в свои руки Временное правительство, которое 25 марта объявило о введении «хлебной монополии», продемонстрировав тем самым свое ощущение неизбежности движения к социальной справедливости, к ограничению свободного рынка и частной собственности, а значит, к «социализму». Оно же реализовало и «меры военной реквизиции», сформировав «хлебармию снабжения», которая «в порядке военного вмешательства продолжает быть самым действенным способом осуществления хлебной монополии».[547] Дело дошло до того, что министр земледелия его первого состава, кадет и автор хлебной монополии А. И. Шингарев заявил буквально следующее: «Суровая экономическая необходимость момента неизбежно будет толкать всякую власть – социалистическую или несоциалистическую безразлично – на этот путь монополизации».[548]
К лету 1917 года на этом пути были достигнуты заметные успехи. Твердые цены были установлены на уголь, нефть, металл, лен, кожу, шерсть, соль, яйца, мясо, масло, махорку и т. д. Границы рынка сокращались, на повестке дня встал вопрос о его полной отмене. Временное правительство настолько близко подошло к последней черте, что 8 июня подготовило необычный «Проект правительственной декларации по вопросам экономической политики»:
«Правительство считает невозможным предоставление хозяйства на волю самоопределения частных интересов. Необходимо планомерное вмешательство государства в экономическую жизнь, регулирование главнейших отраслей народного хозяйства. Личная инициатива и частная собственность остаются непоколебимыми, но должны стать в подчиненное положение к общему интересу».[549]
Должны стать в подчиненное положение к общему интересу – это и есть прозрачный намек на «делиться». Но как это делать, если «личная инициатива и частная собственность остаются непоколебимыми», непонятно. Какой же «частник» захочет делиться – ведь это его сословная привилегия, а делиться нужно было не только правами, но и собственностью. Тут явно просматривается вопиющее противоречие.
Хотя частная собственность была подорвана, уничтожить ее до конца Временное правительство не могло просто в силу отсутствия у него права. В силу отсутствия права оно не могло повернуть и назад, чтобы восстановить царство сословного «равенства», сословной свободы, сословного «братства» и сословной частной собственности. Поэтому Проект так и остался проектом. Кто-то другой должен был пройти этот путь до конца. Предполагалось, что его выберет Учредительное собрание. А оно «все откладывалось и откладывалось, возможно, что его отложат еще не раз, – вспоминал по горячим следам Джон Рид в своей знаменитой книге «Десять дней, которые потрясли мир», – до тех пор, пока народ не успокоится в такой мере, что, быть может, умерит свои требования!».[550]
Сделав ставку сначала на войну до победного конца, а после ухода П. Н. Милюкова – на мир без аннексий и контрибуций, Временное правительство металось между войной и миром, пытаясь найти хоть какую-то опору в «демократии» – Совет республики, Государственное совещание, Демократическое совещание, Предпарламент, провозглашение республики после Корниловского мятежа и через полгода после Февральской революции. И все напрасно.
А в это же самое время параллельно суете Временного правительства власть Советов укреплялась организационно, но совсем в другом направлении. Советы почти сразу объединились в вертикальную структуру общероссийского масштаба. В начале июня уже был проведен Первый съезд Советов, он избрал свой исполнительный орган – ВЦИК, который… отказался от предложения большевиков взять власть в свои руки, предпочтя пойти на союз с Временным правительством и создать в нем коалицию вместе с «буржуазной демократией».
Однако уже через месяц, в августе, под давлением бурных событий «корниловского мятежа» ВЦИК, выступивший фактически в роли высшего законодательного органа, каковым он формально не был, вынужден был принять решение об изменении состава правительства. Как вспоминал А. Ф. Керенский, «высший орган «революционной демократии» – Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет Советов (ВЦИК) – вместо того, чтобы проявить ответственность в вопросе создания коалиции, способной управлять республикой, решил отстранить от участия в правительстве всех представителей «буржуазной демократии».[551]
Это по-настоящему важный момент в истории «буржуазного» периода революции, который ускользнул от внимания современных историков. Потому что эсеры и меньшевики, составлявшие большинство ВЦИКа первого состава, изгнав в августе из состава правительства кадетов, предприняли, пожалуй, второй решительный шаг в сторону от сословной демократии, за которую так держался «главноуговаривающий» министр-председатель и одновременно дворянин во втором поколении (первым шагом был Приказ № 1). Кадетам пришлось уйти из правительства, а само правительство стало лишь «исполняющим обязанности».
То есть ВЦИК изменил социальную физиономию Временного правительства, избавив его от союза с «буржуями» (тут опять большевики ни при чем), а также его правовой статус. И диктатура Временного правительства, еще больше потерявшая в легитимности в связи с приставкой «и.о.», по своему политическому составу стала социалистической. Но не по содержанию, вернее, не по сословному содержанию, потому что из 17 министров 7 были «из дворян», 5 – «из купцов», по одному «из казаков» и чиновников. По одному и из низшего сословия – «из крестьян», рабочих и мещан. Четырнадцать против трех! Это, конечно, не чисто высшее сословие, каковым было Временное правительство первого состава (6 «из дворян», 2 «из купцов», по одному из казаков и «духовного звания»), но и не рабоче-крестьянское.
Не изменилось ничего и в жизни страны. Ситуация на фронте была хуже некуда – Петроград готовили к эвакуации, разруха и голод нарастали, а главное, «делиться» никто не собирался, в голодающем Питере шампанское по-прежнему лилось рекой, и вся благородная публика ходила на Ф. И. Шаляпина в Мариинке. Это в целом подтверждает универсальность математического закона, который гласит, что от перестановки мест слагаемых сумма не меняется. Сумма слагаемых Временного правительства неизменно равнялась одной и той же величине – высшему сословию. И как ни крути, как ни перестанавливай слагаемые, как ни разбавляй его «из рабочих и крестьян», а единственным смыслом любого, даже социалистического правительства в тот момент была защита интересов высшего сословия.
Генерал А. И. Верховский приводил в своем дневнике разговор в поезде с делегатами переизбранного армейского комитета через несколько дней после взятия Зимнего в октябре 1917 года. Все они были большевиками. Он тогда сказал им, что власть перешла в руки людей профессионально совершенно неподготовленных к управлению государством, «совершенно незнакомых с делом», что представляет большую опасность. На что ему ответили: «Нас восемь месяцев водили за нос знающие, но так ничего и не сделали. Теперь попробуем сами своими рабочими руками свое дело сделать, плохо ли, хорошо, а как-нибудь выйдет».[552]
