Теодор Адорно - Исследование авторитарной личности
Прежде всего нельзя смешивать идеологию и реальность друг с другом. Предлагаемое фашизмом иррациональное удовлетворение планируется в высшей степени рациональным образом и также применяется и приводит к различного рода психотехникам, которые заимствованы из опыта организации работы современной фабрики и применяются ко всему населению. Она является чрезвычайно прагматической иррациональностью, и характерно, что Томас и немецкие агитаторы агитируют за нее, как будто она нечто вроде таблетки, которая делает жизнь приятнее. Этот рациональный аспект фашистской иррациональной пропаганды в такой же степени, как и аспект «эскапических» мероприятий современной массовой культуры, заслуживает особого внимания, поскольку он так очевиден, что должен вызывать определенное сопротивление против постоянной лживости. Его может использовать контрпропаганда, вскрывая за опьяненными словами лживую трезвость. Эти фашисты были бы загнаны в безвыходную дилемму, так как их пропаганда в сфере эмоционального освобождения должна прибегать к такому рационализму. Фашистский агитатор должен считаться с тем, что люди трезвы и практичны; он может вызвать их иррациональное поведение только тогда, если он покажется «благоразумным» для их психологического багажа.
Во-вторых, манипулированное иррациональное удовлетворение – это одна видимость. Манипуляция, по сути, противоположна «освобождению», которое она вызывает. Более того, фашистская пропаганда ради своих собственных целей не доходит до корней эмоционального вытеснения в нашем обществе, а способствует в большей степени смятению чувств посредством слова. Она не дает ни чистого удовольствия, ни чистой радости; она только освобождает от сознания собственного несчастья и способствует регрессивному удовлетворению благодаря растворению Я в обществе. Эмоциональное облегчение, которое дает фашизм, является лишь простой заменой исполнения желаний. Ярким примером этого является трюк «Божественный отец», применение энтузиастского «чуда» ко всем и к каждому, т. е. ни к чему. Мечтательность Томаса по поводу прекрасной погоды, великолепного южнокалифорнийского ландшафта и цветущих цветов близка к трюку негритянского проповедника, так как прекрасные вещи, которые он безудержно восхваляет как объекты бурных чувств, имеют мало общего с социальным миром его слушателей и в еще меньшей степени с его собственными целями4. Напрашивается предположение, что ссылки на эмоциональные вспомогательные источники природы должны отвлечь публику от актуальных проблем.
В-третьих, подключение проявления чувств – это отнюдь не только искусственный прием, рассчитанный на зрителей. Оно предполагает у них определенную склонность, и ловкость пользующегося успехом агитатора в действительности же состоит в том, чтобы обнаружить диспозиции, которые он может использовать в качестве приманки для своих целей. Для желания избежать трудности самообладания публика должна иметь сильную «базу», поэтому следует создать о ней соответствующее представление. Она сама по себе является следствием процесса рационализации, от которого люди хотели бы освободиться. Они хотят «перестать сопротивляться», перестать быть индивидами в традиционном смысле, как самосохраняющаяся и самоопределяющаяся единица. Негативные указания Томаса на стоицизм и самоконтроль, как требуют их устоявшиеся деноминации и являющиеся частью поведения независимого индивида в либеральную эру свободной конкуренции, нельзя рассматривать как случайность. Сила держать себя в узде отражает силу конкурировать с другими и определять собственную экономическую и духовную судьбу. Сегодня, когда эта независимость все больше и больше уходит, начинает исчезать и самообладание. Огромные общественные силы, действию которых подчинен каждый индивид, не только вынуждают его подчиниться им экономически, когда он предпочитает лучше стать служащим, чем остаться самосохраняющейся социальной единицей, но и психологически, так как он может переносить их социальное и культурное насилие, если это становится его собственным делом. Он должен поступать скорее адекватно конформистски, чем как единый, закрытый характер. Он становится не только жестче, поскольку он все больше учится думать прагматически, но и становится уступчивее, поскольку уменьшается его сопротивление давлению социального мира и промышленной технологии. Чем больше он перестает быть Я, «самим собой», тем в меньшей степени он готов и способен соответствовать требованиям самообладания. Истерия – это экстремальное выражение психологической структуры, которая быстро распространяется во всем обществе. Это является той особой склонностью, которую имеет в виду трюк «освобождение чувств». Он осмеивает стоицизм, так как люди не могут и не хотят больше быть стоиками, так как компенсация за самодисциплину – окрепшее и уверенное существование – более не действует. Эффект трюка – не столько преодолеть выявленные реакции, сколько сделать их общественно приемлемыми, отменить уже шатающееся табу и дать людям чувство, что они поступают социально правильно, если отбрасывают свое самообладание. «Общественное подтверждение» способов поведения, уже действующих в людях, но еще неясно ощущаемых ими несовместимыми с заветами, которые они заучивали в ранней юности, является существенным элементом фашистской и антисемитской пропаганды.
Трюк «Преследуемая невинность»
Выбор личных качеств, которыми, как утверждает оратор, он обладает прямо или косвенно, приобретает значение только благодаря противопоставлению их тем качествам, отсутствие которых бросается в глаза. Например, он подчеркивает по старым шаблонам избирательной пропаганды свою чистоту и честность, намекает на свое призвание вождя, но никогда не упоминает свои особые таланты для выполнения довольно запутанной задачи, над которой он работает, свое политическое становление, свои знания и какие-либо определенные черты, которые могли бы характеризовать его как политического вождя. Вместо всего этого он ограничивается расплывчатыми ссылками на зов Бога. Сочетание саморекламы и неясных намеков на свою личность имеет особое значение. Пусть даже он рассчитывает на широко распространенную антипатию к профессиональным политикам и экспертам, которая основывается на закоренелом, неосознанном сопротивлении имеющемуся разделению труда, Томасу нужна непрозрачность его имиджа, чтобы возбудить фантазию слушателей. Он кажется похожим на пустую раму, которую они должны заполнить самыми противоречивыми представлениями, будь то благожелательный и гуманный священнослужитель, или отважный солдат, или чрезвычайно чувствительное человеческое существо, или лукавый практичный человек, или проницательный наблюдатель, знающий все сомнительные подоплеки конфиденциальных историй, или чистый дух, взывающий в пустыне. Непроницаемость его личности в сочетании с неясностью его политических целей является средством интеграции. Оба эти элемента служат тому, чтобы объединить самых различных слушателей, которые следуют за ним тем более слепо, чем меньше его знают, кто он и за что он выступает. Некоторая абстракция, смешанная с незначительными конкретными отношениями, касающимися ежедневной жизни, относится к модели фашистского агитатора.
Однако вновь и вновь подчеркиваются специфические характеристики, например, уверение в собственной невиновности. Томас не только безупречный и самоотверженный человек. Благодаря его высоким моральным качествам он подвергается постоянным преследованиям, угрозам и заговорам со стороны своих врагов, он якобы даже должен постоянно опасаться, что его отравят или подожгут его церковь, являющуюся, между прочим, его частным владением. «Люди пишут всевозможные вещи, все возможное против меня. Они говорят, что убьют меня». Трюк «преследуемая невинность», встречающийся и у других фашистских агитаторов на западном побережье, например, у Фелпса, разработан национал-социалистами; примечательно, что их чрезвычайно агрессивные элитные войска, из состава которых выбирали членов гестапо, назывались СС, эшелон защиты. Трюк «преследуемая невинность» выполняет двойную функцию. Во-первых, он должен интерпретировать опасность, угрожающую вождю, как опасность, угрожающую всем, и скрывать агрессивность под маской самозащиты. «Послушайте христиане, подумайте о том, что он сказал. “Если они меня преследуют, они будут преследовать и вас”». Образцовым примером данного трюка является отец Кафлин, который заимствовал у большой политики оправдание гитлеризма во всех его аспектах как «механизм самозащиты». С тех пор как Цезарь напал на полудиких галлов со своей хорошо обученной армией и объявил свою захватническую войну как неизбежную и необходимую меру, военная агрессия постоянно стала называться защитой. Фашизм с его внутренним родством со всеми империалистическими видами поведения впервые приспособил этот прием для внутриполитических целей, даже для создания идеологий отдельных акций. Однако его механизм включает более скрытые психологические побочные явления. Он не назван буквально, более того, он должен быть стимулом к насилию. Как показал психоанализ, агрессивные садистские наклонности, к которым апеллирует фашистская пропаганда, не различают однозначно жертву и нападающего. Оба понятия, которые возникли в фазе развития общества, когда дифференциация субъекта и объекта, Я и внешнего мира еще четко не закрепилась, до определенной степени взаимозаменяемы психологически. Значение понятия самопожертвования в фашистской пропаганде делает эту двойственность еще более четкой. В конце концов, такая заменяемость позволяет обвинить намеченную жертву как раз в таком преступлении, которое хотел совершить сам. «Проекция» позволяет процессам, существующим только в подсознании, казаться реальными. Вспомним только о пожаре в рейхстаге. По-видимому, трюк «преследуемой невинности» как в Америке, так и в Германии применяется с некоторым цинизмом и также понимается как таковой; там любили бесчисленные остроты типа «еврейский коробейник кусает немецкую овчарку».
