На пиру богов - Сергей Николаевич Булгаков
Светский богослов. Искать нечего, потому что уже давно найдено: теоретически – в теории двух мечей и первенстве Папы, исторически – в системе средневекового папизма, в Григории VII и Иннокентии III. Так вот, из законного и неизбежного протеста против этого насилия и возникла светская государственность, и теперь мы косвенно отравляемся все теми же ядами папизма.
Беженец. Исторически беспристрастного суждения здесь еще не сказано, но, разумеется, опыты теократии, ограниченные и тем самым неудачные, были и в Западной Церкви и породили здесь величественную идею священной империи. Однако здесь они недоразвились и прервались благодаря главным образом односторонности в учении о теократии, выразившейся – здесь я с вами согласен – в практике папоцезаризма и его злоупотреблениях. Вопрос остался неразрешенным и догматически недовыясненным, а последовавшая затем Реформация и Гуманизм окончательно отодвинули самый вопрос, выдвинув светскую государственность с идеями правового государства. В России вопрос этот ставился более радикально, хотя и неправильно, односторонне, искаженно, вследствие схизматического духа Русской Церкви. В настоящее время революцией вопрос этот затоптан, но не упразднен и при первой возможности вернется на историческую сцену, в соответствии с faculte maitresse[107]. Русский народ не способен держаться в срединном уровне мирской культуры и государственности – в массе своей он ниже ее, пребывая в варварстве и дикости, а в верхах своих он не примиряется с той духовной пустотой, которою веет от светской, то есть безбожной, культуры, и стремится освятить всю жизнь, то есть и культурное творчество, и государственность.
Светский богослов. Но разве вы не замечаете, что вы возвращаетесь к той самой мечтательности, которую так победоносно изобличали, но только по своему вкусу. Раньше мысль о теократическом призвании России была ясна и понятна, она связывалась с тем фактом, что только Россия есть православное царство. Теперь этого нет, вами же отвергнуто и самое Православие, и этого нового издания старой повести «о белом клобуке» и о Третьем Риме я не уразумеваю.
Беженец. Да, это совершенно новая постановка исконного русского вопроса, но ведь его требует история, ибо старый Третий Рим лежит во прахе, стало быть, и принцип его был ошибочен, односторонен и ложен. Помните, в одном ночном разговоре, я намекнул на новые возможности на этом пути в легенде о Белом Царстве. Здесь, конечно, предстоит еще новое историческое и догматическое творчество, Господу споспешествующу, быть может, новый догмат о власти, утвержденный некогда непогрешительным авторитетом преемника Петрова. Но, главное, найдется еще работы в винограднике Господнем – для пришедшего в одиннадцатый час. Третий Рим, если он и осуществится в истории, будет не антитезой и отрицанием Первого, Вечного Города, но явится миру только в связи с Первым и силою этой связи, благодаря отвержению которой исторически погиб притязательный и горделивый Второй Рим, повинный в схизме, – Византия. Третий Рим выйдет из бессильной претензии, станет истинно причастным средоточию Царства Божия на земле – Первому Вечному Риму, если уничтожит злое и гибельное самоубийственное дело Второго Рима, преодолеет схизму, и тогда Господь прославит Русскую Церковь силою многою.
Светский богослов. Одним словом, все дороги ведут в Рим – das ist der Weisheitletzter Schluss[108], здесь начинается уже маниакальная одержимость «конвертита».
Беженец. Точнее, все пути должны исходить из Рима, земного средоточия Церкви Христовой на земле. Да, эту истину я исповедую ныне.
Светский богослов. Помните, как красноречиво повествовали о всеобщем «беженстве», наблюдаю, что это беженство уже окончилось, – обретена тихая пристань, pied a terre…
Беженец. Милостью Божией – да, обретена, хотя всеобщее беженство не окончилось, мир перестраивается, и, чтобы он не превратился в хаос, ему необходим духовный центр – скала святого Петра. Я, впрочем, не отрицаю, что за эти страшные, но и зиждительные годы в корне изменилось во мне мое чувство жизни, и церковное и общеисторическое, выявилось завуалированное, прояснилось тусклое. Изменилось и мое восприятие беженства: еще недавно мне казалось и многим, я знаю, кажется и теперь, что наступили последние времена, идет Антихрист, гонима Церковь и скрывается в пески и катакомбы, и нечего уже делать в истории, ибо ее уже нет, а в частности, кончилась, то есть оборвалась неудавшись и русская история; может ли быть что-либо печальнее, грустнее этой мысли. Теперь, благодарение Богу, это малодушие и испуг – не знаю, как у других, но у меня это было именно так – меня оставили, недаром ведь нам не дано знать времена и сроки, не под силу нам вместить это знание, не повредившись в своем естестве. И хотя надо внимать знамениям времени, но ведь их-то мы разгадываем лишь человеческими силами, стало быть, не безошибочно, – и сколько раз уже ошибались не только мы, но и большие нас! Поэтому не совестно сознаться в ошибке или, по крайней мере, перемене самоощущения. Так вот, исповедую вам, что вместе с освобождением от схизматического «греко-российства», с выходом из этого заколдованного круга обособления для меня открылась синева неба, воздушная ширь и даль, и сразу стало ясно шестым чувством, что история еще не окончилась, что мы в ее потоке, что в жизни христианских народов и всего мира предстоят еще необъятные перемены и новое творчество, а в частности, и для России, для которой, может быть, только оканчивается ее Vorgeschichte[109] и в кровавых муках рождается новая Россия. Несомнительно, что старой России уже нет и не будет, и всяческая реставрация есть нелепость и безумие. Вместе с «товарищами» и я готов горланить: отречемся от старого мира. Но эти глупые мальчишки на самом деле воображают, что будущая Россия есть их Россия, корчи и муки разделения они принимают за новую жизнь. Но эта новая жизнь будет, для нее имеются новые духовные силы, и эти силы явятся вследствие нового исторического самоопределения, то есть соединения с Римской Церковью и воссоединения со всей христианской Церковью. И это
