Том Холланд - В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю
Новый эмир имел разные таланты, превосходившие способность убивать мух дыханием. Абд ал-Малик был вылитый отец. Жестокость соединилась в нем с честолюбием, умом и проницательностью. Тот же человек, который мог посадить политического противника на цепь, гонять его по кругу, как собаку, потом наступить ему на грудь и отсечь голову, также мог проглотить свою гордость и регулярно платить дань римлянам, чтобы обезопасить северную границу, и терпеливо выжидать в Сирии, предоставив Мусабу сражаться с хариджитами и шиитами. Только в 689 г., через четыре года после того, как он стал эмиром вместо отца, Абд ал-Малик наконец перешел в наступление, поступив как Юлиан задолго до него и начав завоевание глобальной империи с захвата Северного Ирака. Но, в отличие от Юлиана, ему предстояло добиться сказочного успеха. В начале 691 г. он сумел нанести Мусабу сокрушительное поражение – под развевавшимися знаменами, утопая в клубах пыли, – и убить его.
Соплеменники ясно увиделиОшибочность своего пути,И он стер самодовольную улыбкуС их лиц25.
И все же Абд ал-Малик, даже топча труп своего врага, старался усваивать уроки и анализировал успехи Мусаба в Ираке. Да, самодовольные улыбки следовало стереть, но вместе с тем, если что и могло когда-нибудь объединить завоевателей обширной империи в один народ, то исключительно понимание того, чем они обязаны Богу. Абд ал-Малик, вырвав Ирак из цепкой хватки Абдуллы ибн ал-Зубайра, не побрезговал и сказанными им словами. Как только были подавлены последние очаги сопротивления правлению Омейядов в Басре, в городе немедленно вошли в обращение новые монеты с надписью: «Во имя Бога, Мухаммед – посланник Бога».
Слова оказались ничуть не менее могущественными и на монетах Омейядов. Хотя неожиданный акцент на роль пророка, должно быть, вначале показался странным торговцам на рынках, но нет причин сомневаться в искренности Абд ал-Малика. Все же он вырос в Медине, где память о пророке тщательно хранили, и потому она оставалась яркой, однако репутация аскетической набожности Абд ал-Малика соперничала с репутацией Абдуллы ибн ал-Зубайра. Тем не менее также ясно, что грубое выставление им напоказ имени Мухаммеда – такого никогда не делал ни один представитель его династии – было подсказано не только благочестием, но и своекорыстными интересами. Абд ал-Малик, разумеется, желал покончить с претензиями Абдуллы ибн ал-Зубайра, но не забывал он и о втором противнике. Несмотря на выгодность уплаты дани Константинополю, она была унизительной, а сколько же можно терпеть унижение? Избавиться от нее лучше всего, нанеся удар в самое сердце римского тщеславия. Муавия, несмотря на постоянное желание залить христианскую империю кровью, никогда и не помышлял о дискуссии со своими соперниками относительно истинности их веры. У Абд ал-Малика не было таких комплексов – не для него уважительное паломничество на Голгофу. Чем потакать чувствительности христиан, изображая смутную разновидность монотеизма, он хотел ткнуть римлян носом в очевидную неполноценность их предрассудков. Также уверенно, как Муавия стремился к ликвидации мирового господства Константинополя, Абд ал-Малик имел целью уничтожить его претензии на особенные взаимоотношения с Богом. Радикальный шаг и совсем не легкий. Как стратегия противостояния римлянам в море потребовала постройки целого флота с нуля, спор с ними относительно пути к небесам требовал масштабных инноваций. Из разбросанных в разных местах обширной Арабской империи разрозненных верований следовало создать нечто связное, явно одобренное Богом, короче говоря – религию.
И если поклонение Мухаммеду, ее создателю, было именно началом, и ничем иным – первым шагом, – то не существовало лучшего способа оценить полный масштаб того, что еще оставалось сделать, чем посетить город, где Абд ал-Малик, как Муавия перед ним, впервые был назван эмиром, – Иерусалим. Там, где сияние свечей в церквях оказывалось таким ярким, что ночью весь город и холмы вокруг него превращались в один большой сгусток света, величие христианства и весомость его древности становились очевидными и устрашающими. Увидев купол церкви Воскресения и его великолепие, Абд ал-Малик мог принять меры, чтобы умы правоверных не были ослеплены26. Обладание Иерусалимом, несомненно бывшее нелегким испытанием, давало и благоприятные возможности. Уже в то время, когда Абд ал-Малик вел свои армии к победе в Ираке, рабочие на Храмовой горе трудились, чтобы обеспечить ему столь же блестящий триумф. Полуразвалившаяся мечеть, о которой с таким пренебрежением упоминал Аркульф, была снесена и теперь возводилась новая – великолепная и роскошная. Вокруг горы строилась стена, чтобы обозначить ее как haram, и ворота в стене выходили на хорошо отремонтированные дороги. Но самым поразительным и красивым оказалось восьмиугольное сооружение, столь выдающееся, что даже церковь Воскресения оставалась в его тени. То, что это являлось намеренной хитростью, было совершенно очевидно. Не только размеры новой конструкции в точности повторяли размеры великой церкви Константина, но ее столбы увенчивал большой позолоченный купол. Однако настоящим ударом по надменности и претензиям христиан стало местоположение нового сооружения – «Купола скалы». Внутри находилось перфорированное каменное пространство, простое и ничем не украшенное, у которого римские власти позволяли плачущим евреям каждый год дуть в рога. Раввины идентифицировали это место со шхиной Божественным присутствием на земле, а Абд ал-Малик и его архитекторы предназначили для него роль, не менее внушавшую страх. Они верили, что в начале времен, после создания вселенной, Бог стоял на скале, а потом вознесся на небеса, оставив отпечаток своей ступни. (Со временем эта традиция стала затруднением для мусульманских теологов, поскольку подразумевала, что у Бога есть тело; в XI в. появилось альтернативное объяснение создания «Купола скалы»: он был построен в честь вознесения на небеса не Бога, а Мухаммеда, который якобы был перевезен из Мекки в Иерусалим именно для этого.) В конце времен скала тоже изменится: в Судный день все правоверные и все мечети мира, даже Кааба, переместятся в Иерусалим. Люди будут кричать: «Привет вам, пришедшие как паломники, и привет той, к кому паломники пришли»27.
Возможно, учитывая кажущуюся неизбежность конца времен, следовало ожидать, что Абд ал-Малик захочет воздвигнуть монумент, соответствующий главной роли, которую скале предстоит сыграть. Предполагалось также, что, поскольку Дом Бога все еще находился в руках Абдуллы ибн ал-Зубайра, он не захочет ждать Судного дня, чтобы объявить его местом паломничества. Абд ал-Малик даже дошел до того, что снабдил это место «сувенирами» Авраама. В результате местные мухаджирун могли не отправляться в паломничество в пустыню, чтобы прикоснуться к реликвиям своего августейшего предка, а прийти к «Куполу скалы» и увидеть высушенные рога барана, которого Авраам якобы принес в жертву на этом самом месте. Понятно, что среди ближайших подданных проект Абд ал-Малика имел грандиозный успех. «Все грубые арабы Сирии, – презрительно говорили хариджиты, – совершают паломничество к этому Куполу»28. Местное население утверждало, что «Купол скалы» – самое святое место в мире29.
В этом хвастовстве присутствовала ирония. Оно, конечно, было лестным для Абд ал-Малика, но одновременно могло стать роковым для расширения его честолюбивых замыслов. Надписи в «Куполе скалы» были эхом слов, написанных на монетах и объявлявших Мухаммеда посланником Бога. Но тут возникал весьма неудобный вопрос: поскольку пророк никогда не был в Иерусалиме, как согласовать идею о том, что Храмовая гора – самое святое место в мире, с одновременным выдвижением Мухаммеда на роль основателя религии? Пусть годы шли, и воспоминания о пророке становились все более смутными, но все же невозможно было забыть, что он жил за пределами Палестины. Понятно, что Абд ал-Малик не мог себе позволить поступить как римские и персидские власти и просто оставить в покое глубины пустыни. У него не оставалось выбора – надо было отправляться за Абдуллой ибн ал-Зубайром. То, что его противник до сих пор удерживал святые места, где пророк получал Божественные откровения, подрывало авторитет не только Абд ал-Малика, но и самих небес. Одного только Иерусалима недостаточно для полного осуществления его миссии. Ему была необходима Аравия. Без этого Абд ал-Малик не мог исполнить то, что искренне считал своей миссией на земле, – создать настоящий «истинный вероустав»30.
Осенью 691 г. армия из двух тысяч человек вышла из Куфы в пустыню. Абд ал-Малик, который, в дополнение к своим многочисленным талантам, умел разбираться в людях, назначил ее командиром своего самого доверенного слугу, бывшего школьного учителя, молодого человека по имени ал-Хаджжадж. Недаром этого человека, обладавшего блестящими способностями, называли «Маленькой собакой». Пусть он был уродливым и миниатюрным, но обладал воистину выдающимся нюхом и очень острыми зубами. К весне 692 г. он загнал преследуемую добычу в угол. Абдулла ибн ал-Зубайр оказался в «доме поклонения»31. Но на этот раз не было никакой передышки. Ал-Хаджжадж вел блокаду в течение шести месяцев, забрасывая оборонительные сооружения камнями с помощью катапульт. К осени святилище было почти полностью разрушено и усеяно трупами, одним из которых оказался и сам старый Абдулла ибн ал-Зубайр. Теперь вся Аравия принадлежала Абд ал-Малику.
