Том Холланд - В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю
Вообще-то говоря, почти нет свидетельств того, что Муавия вообще обращал внимание на пророка. Ни в одной из записей, равно как и на монетах, сохранившихся со времени его правления, нет ни одного упоминания о Мухаммеде. Также нет, несмотря на более позднюю традицию, приписавшую компиляцию откровений пророка Осману, никаких Коранов или их фрагментов, датированных временем жизни Муавии. Записи слов, сказанных Мухаммедом, – «ветки горящего куста, воспламененного Богом»150, – были сохранены теми, кто чтил его светлую память, – мухаджирун Куфы, шиа Али, ха-риджитами. Но пламя угасало. Как Мани и Маздак до него, Мухаммед был пророком, память о котором с годами стала исчезать. Какой ценностью обладает пример его самодельного пустынного государства для империи, которая поглотила мир? Муавия считал не пророка посредником между Богом и людьми, а себя. «Пусть правоверные получат пользу от него» – такую молитву возносили его подданные. Христиане, евреи, самаритяне, манихейцы – все они, по мнению Муавии, причислялись к «правоверным», и все они восхваляли его. Хотя Муавия был безжалостен в войнах против римлян, его подданные, которых больше не попирали воюющие армии и их уже не разделяли дозорные вышки, познали наконец мир. И вряд ли стоит удивляться тому, что они не завидовали эмиру и ничего не имели против его нескромных притязаний на место между человечеством и Богом: «В его время процветало правосудие, и в регионах под его управлением был мир. Он позволял всем жить так, как им хотелось»152.
Таким виделось будущее: мировая империя, в которой было место для самых разных вер, ни одна из которых не имела преимуществ.
Глава 7
Появление ислама
Заместитель Бога
В 679 г., через двадцать лет после того, как Муавия вознес молитву на Голгофе, франкский епископ Аркульф прибыл в Иерусалим. Стрессы и потрясения века не ослабили стремления христиан к паломничеству: уверенность в необходимости посещения святых мест оставалась непоколебимой и у тех, кто жили в других концах света, и у местных жителей. Хотя паломническая индустрия в Иерусалиме пришла в упадок, по крайней мере, если сравнивать ее с периодом расцвета, но заезжему епископу город показался наполненным толпами самых разных людей. И вьючными животными, причем в таких количествах, что Аркульфу приходилось то и дело зажимать нос и пробираться между кучами экскрементов, лежавшими повсюду на улицах1. Нет, паломника, закаленного трудным путешествием из далекой Галлии, нельзя было сбить с толку какими-то жалкими навозными кучами, и епископ очень скоро перестал обращать внимание на подобные мелочи, восхищенный городскими чудесами. Самым главным из них конечно была церковь Воскресения: святыня, не имевшая себе равных. Приезжему, каковым и был Аркульф, безусловно казалось, что римское правление вовсе не закончилось. Выданные ему путевые документы были на греческом языке, монеты в кошельке соответствовали стандартам монетных дворов Константинополя. На многих из них даже имелся символ христианской империи – крест. Власть на Святой земле определенно имела внешний вид римской.
Аркульф, естественно, был в курсе изменений. Новости о несчастьях, постигших Новый Рим, дошли и до Галлии. Ходили слухи, что сарацины опустошили целые провинции, – такова была их привычка2. Даже Иерусалим, несравненный город церквей, не остался без клейма их правления. «На знаменитом месте, где когда-то возвышался храм, – написал Аркульф, – сарацины строили четырехугольный молельный дом»3. Он наверняка описывал начатое Омаром и все еще не законченное в начале правления Муавии строительство мечети – «места поклонения» – так ее называли арабы. То, что они могли применить это же обозначение к любому месту поклонения, определенно не успокоило христиан: они совершенно точно знали, что, чем бы ни была мечеть, это не церковь. А богохульство ее расположения вызвало большую тревогу христиан, равно как и евреев, доселе проявлявших необоснованный оптимизм и упорно считавших, что арабы «восстанавливают стены Храма»4. Большинство христиан считали стройку дьявольским проектом, и один монах, ненароком заглянувший туда, якобы видел участвовавшую в работе бригаду демонов5.
Несмотря на помощь высших сил, конечный результат глаз не радовал и казался временной постройкой. Таков, по крайней мере, был вердикт Аркульфа. Несмотря на то что сооружение получилось довольно-таки просторным и могло вместить три тысячи верующих, оно совершенно не впечатлило епископа. Его строят грубо, жаловался он, ставя вертикальные доски и огромные бревна на какие-то разрушенные остатки6. Хотя не исключено, что только франк мог заметить такие вещи. Варвары Запада получили хорошую практику, разбирая римские памятники. На самом деле, как уже продемонстрировал Теодорих, трудно заниматься государственным строительством на обломках империи. Аркульф, отнесшийся пренебрежительно к мечети, не удивился, увидев ее, равно как и не был потрясен присутствием сарацин на Святой земле. Хотя Муавия достиг небывалого могущества, разница между ним и королем Аркульфа в Галлии была вопросом качества, а не вида. И сарацины, и франки жили как скваттеры на руинах былого величия. И не важно, что наследие прошлого было несравненно богаче и внушительнее на Востоке, нежели на Западе. Беспомощность сарацин к усовершенствованию была такой же, как у франков. Построенный из дерева и кирпича дворец Муавии вызывал снисходительные усмешки римских послов. Потолок хорош для птиц, фыркнул один из них, а стены для крыс7. Даже величайшее желание Муавии – захват Константинополя – говорило о культурном холопстве, поскольку являлось невысказанным подтверждением вечной заносчивой уверенности римлян в том, что править миром можно только из города Константина.
Ну, в одном смысле, несмотря на неудачное нападение на al-Qustantiniyya, претензии Муавии уже превзошли притязания цезаря. Даже Юстиниан, явно страдавший манией величия, не претендовал на роль посредника между человечеством и Богом. Поэтому в концепции монархии Муавии ощущались влияния, не имевшие ничего общего с римским примером. Было ли простым совпадением, например, то, что Муавия считал себя связанным с Богом так же, как ангелы в молитвах мушрик? Можно с уверенностью сказать, что готовые стройматериалы – это далеко не все, что мог дать захватчикам плодородный полумесяц. Ее огромная совокупность вер была несравненно богаче западной. Теодорих, желавший отличаться от императора Константинополя и от собственных римских подданных, жил и умер арианцем. Муавия, господин халкедонцев и христиан-монофизитов, евреев и самаритян, зороастрийцев и манихейцев, имел больший выбор. Главное, в нагромождении вер, которое он унаследовал, как араб, он разглядел нечто самое драгоценное – уверенность в благосклонности Бога, никак не связанной с Римом или любой другой земной силой. То, что Муавия был удовлетворен, помолившись на месте распятия, или восстановив собор Эдессы, разрушенный землетрясением, или украсив старую надпись на здании бань крестом, вовсе не значило, что он христианин. Скорее это свидетельствовало о его почитании Иисуса и еврейских пророков, которое объединяло Мухаммеда и мушрик8. Какими бы ни являлись точные доктрины, в которые верил Муавия, они определенно не поддерживались ничем, сравнимым с массивными опорами, которые раввины, епископы и мобеды веками возводили вокруг своих вер. Из разных учений и традиций, считавшихся священными для арабов, еще не было оформлено ничего похожего на религию. Вместо этого существовал набор сект, словно точечные источники огня, разбросанные звездным взрывом. Для монарха вроде Муавии, претендовавшего на мировое господство, существовала возможность, которой не было даже у Константина. Стремясь понять, почему Господь даровал ему милость – управление миром, и что нужно сделать, чтобы сохранить это право, он мог использовать разнообразные и довольно-таки легкодоступные верования и доктрины.
Но не один Муавия желал воспользоваться этой возможностью. В Ираке, то есть на безопасном расстоянии и от его власти, и от гравитационного притяжения Святой земли, вопрос, что конкретно хотел Господь от Его народа, подсказал удивительное разнообразие ответов. Хариджиты, как всегда воинственные в своей ненависти ко всему, от чего исходил дух монархии, ушли из Куфы в пустыни вокруг Персидского залива, где основали несколько маленьких террористических республик. Тем временем их старые противники, шииты Али, тоже не изменили своим убеждениям. Сохранились и немногочисленные сторонники убитого кузена Мухаммеда, последовавшие примеру Сасанидов и начавшие утверждать, что только под командованием лидера – прямого потомка пророка – мир людей может познать истинный порядок и получит благосклонность Бога. Другие пошли еще дальше и объявили себя пророками. Один из таких новоявленных пророков, неграмотный портной, утверждавший, что является наследником одновременно Иисуса и Мухаммеда и имеет книгу с небес, которая это доказывает, в конце концов был настигнут имперскими солдатами и скрылся в норе, таинственным образом появившейся на склоне горы. И наконец, были еще последние из сахабов – престарелые, но все так же окруженные тайнами. Самым прославленным из них был курейшит по имени Абдулла ибн ал-Зубайр (Абдулла ибн аз-Зубайр). Ему было всего восемь лет, когда умер пророк, но сторонники считали его живой связью с героическим и священным веком. Понятно, что его презрение к Омейядам не знало границ. В течение двадцати лет его ответом на богохульство правления Муавии были пребывание в Медине, в благочестивой и нарочитой хандре, и любовное поддержание огня памяти пророка.
