Том Холланд - В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю
Итак, после всех возвышенных разговоров о братстве, вдохновлявших мухаджирун после их первой эмиграции в Медину, наступил резкий возврат к намного более первобытному способу ведения дел. Согласно традиции, вдова Османа отправила в Сирию Муавии испачканную кровью одежду мужа вместе с острой цитатой пророка: «Воюйте против того [народа], который несправедлив, покуда не подчинится он заповеди Божьей»142. Хотя, по правде говоря, не нужно было никаких божественных откровений, чтобы направить Омейядов на тропу мести. Ничто не являлось ближе и понятнее для арабского военачальника, чем кровная месть. То, что пророк строго предостерегал против именно такого развития событий, Муавию, судя по всему, нисколько не тревожило. В Сирии чувство общины, которое якобы стерло все различия между курейшитами и мухаджирун, судя по всему, напрочь отсутствовало. Туда, в отличие от Ирака и Египта, не было большого притока переселенцев, как и резкого повышения численности населения в гарнизонных городах. Даже Джабия, изначально бывшая палаточным лагерем, оставалась практически заброшенной после неожиданной вспышки чумы в 639 г. Муавия и другие военачальники из курейшитов не имели ни малейшего намерения делить то, что они считали своим наследием, с оборванцами из пустыни. Сирия принадлежала им, и они правили ею в манере намного меньше свойственной пророку, чем Гассанидам.
Нельзя сказать, что учение Мухаммеда оказалось целиком отброшенным в сторону. В Медине, его первоначальной столице, лидеры основанного им государства отчаянно старались сохранить в целостности его наследие. Когда империя начала распадаться на части – знамена мятежников были подняты в Иране и Сирии, а часть арабов в Египте, судя по слухам, приняла веру в Христа143, – новый эмир занял место убитого Османа. Али ибн Абу Талиб вряд ли мог быть теснее связан с золотой памятью о пророке. Он являлся одновременно кузеном и зятем Мухаммеда – по крайней мере, так утверждает традиция, – беспредельно преданным первичным ценностям уммы: эгалитаризму и братству. В результате для своих поклонников он был настоящим имамом: отцом своего народа и Львом Бога. Он относился без всякого презрения к эмигрантам из пустыни и, независимо от степени их волосатости и дурного запаха, считал их своим «электоратом». Убежденный, что мухаджирун должны сохранить контроль над империей, он решил покинуть Медину и сделать своей столицей Куфу. Оттуда с энергией опытного военачальника Али начал утверждать свою власть во всей умме. Чтобы обезопасить тыл, он первым делом подавил армию мятежников у Басры. Воодушевленный успехом, он повел мухаджирун Куфы вдоль Евфрата, поставив перед собой цель – усмирить Сирию. Произошло сражение. Муавия был вынужден пойти на мирные переговоры, и Али торжествовал победу. Вернувшись в Куфу, он, естественно, постарался объявить новости как можно громче. Единство уммы, как утверждала его пропаганда, с триумфом восстановлено. Фитна – смутное время – завершилась.
Впрочем, последнее было не так. Муавия, отступив от Евфрата, тоже объявил о своей победе – в точности так же, как и его соперник. Кроме того, положению Али угрожало то, что в рядах его подданных многие отказывались принимать его в роли эмира. Начало переговоров с Муавией и составление мирного договора – все это напоминало поведение скорее надменного и своекорыстного монарха, чем имама. Считалось, что истинно верующий должен был довериться своей судьбе и заниматься не дипломатией, а продолжать военные действия, поскольку такова воля Бога. Обвинение оказывалось весьма серьезным. Пусть Омейяды считают себя наследниками Гассанидов, но ведь Али – кровный родственник пророка. Ничто не могло повредить его репутации больше, чем объявление его обычным Лахмидом – «эмиром Хиры»144.
Пока Али возвращался в Куфу, многие его солдаты разбежались. Таких дезертиров называли хариджитами – теми, кто уходит. Но кем они точно не были, это ушедшими от учений пророка. Наоборот, они назвали Али неверующим – человеком, отклонившимся от прямого пути. Тот факт, что он был родственником пророка, лишь укрепил их воинствующий эгалитаризм. Настоящая элита основывается на благочестии, а не на крови. Даже спутник пророка, если он не молится до появления знаков на лбу, «сравнимых с мозолями верблюда»145, не выглядит бледным и осунувшимся из-за регулярных постов и не живет днем как лев, а ночью как монах, в глазах хариджитов являлся отступником. «Над теми, которые отрекутся веровать в Бога после того, как они веровали в него… над теми пребудет гнев Бога, им будет тяжелая мука»146. Это правило хариджиты всячески старались навязывать. Например, рассказывали, что их отряд, встретив у стен Басры престарелого спутника, потребовал, чтобы он отрекся от преданности Али, и, когда тот отказался, они безжалостно убили его самого, беременную наложницу и трех спутников. Иногда хариджиты выходили на рыночную площадь, полную людей, и с криком «Нет кары, кроме Божьей» начинали уничтожать всех, кто попадался им на пути, пока их самих не убили147. Действительно, воинственная преданность учениям пророка. Ею, по мнению многих мухаджирун, следовало восхищаться. Только у Али было другое мнение. Он отказался от попыток подчинить Муавию и вместо этого взялся за искоренение хариджитов. В 658 г. он одержал над ними решающую победу, которая, правда, оказалось пирровой. По сути, все, что он сделал, – это удобрил почву Ирака кровью мучеников. Спустя три года последовал ответный удар – когда Али молился в Куфе, его убил хариджит. Роковой удар был нанесен и мечте пророка о братстве, об общине верующих.
Образовавшуюся брешь занял Муавия. Без Али никто в Ираке не мог ему противостоять. Даже Хасана, старшего сына Али и его очевидного наследника в роли имама, убедили отказаться от своих претензий и удалиться в Медину. Вместе с ним отправился и его младший брат Хусейн, который, если верить слухам, в детстве был любимцем пророка, и тот нередко качал малыша на ноге. Правда, уход из Куфы двух внуков Мухаммеда не смог нейтрализовать оппозицию Муавии. Хариджиты из принципиальных соображений оставались упорными противниками Омейядов, как и многие жители Куфы, сохранившие преданность убитому эмиру. Но Муавия, который не имел ни малейшего желания обосноваться в Куфе, мог себе позволить проигнорировать и хариджитов, и шиа – партию Али. Они, конечно, раздражали, но лишь так, как раздражают жужжащие вдалеке осы. Взгляд Муавии был устремлен не на жалких оборванцев – арабов пустыни, а на куда более достойных противников.
Хотя последнее сопротивление Сасанидов было подавлено еще в 651 г. с убийством Йездегирда в восточном оплоте его династии – Мерве, римляне, несмотря на все потери, все еще не покорились. Муавия, желая занять мухаджирун, возобновил наступление на христианскую империю. В 674 г. он даже спонсировал осаду Константинополя. После четырехлетней осады от попытки взять Новый Рим пришлось отказаться, но самым удивительным оказался вовсе не ее провал, а близость к успеху. Было невозможно отрицать, что Муавия – по масштабам его достижений, авторитету и величию его имени – являлся любимцем Бога.
Но какого именно Бога? Муавия проявлял проницательность и расчетливость в обращении с земными силами и определенный «оппортунизм» в общении с небесами. Хотя он называл себя «командиром правоверных», являясь преемником Омара и Османа, его определение «правоверных» было более искусным и двусмысленным, чем у его предшественников. Вместо того чтобы собраться и восславить его восхождение на престол в Медине, арабы встретились в тени Храмовой горы. Муавия отказался отправиться в резиденцию Мухаммеда148. Даже Омар, эмир, внимание которого к священному камню снискало ему восхищение евреев и славу «спасителя», не думал так ярко продемонстрировать сохранявшийся статус Иерусалима как самого священного города в мире. А Муавия, обеспечивший такое подтверждение, стремился добиться расположения вовсе не евреев, а своих христианских подданных. То, что арабы в первоначальном наступлении на Палестину сражались в союзе с евреями, теперь вызывало некоторое замешательство новоявленного царя Святой земли. Его налоговая служба и чиновники состояли по большей части из христиан. При чем же тут евреи? Муавия принял подчинение арабов и вдобавок к этому счел необходимым отметить свое вступление в должность «командира правоверных» паломничеством вокруг Иерусалима по следам Христа – «и он поднялся, и сел на Голгофе, и молился там»149. Очевидно, тот факт, что пророк обещал мошенникам распятие, нисколько не тревожил Муавию.
Вообще-то говоря, почти нет свидетельств того, что Муавия вообще обращал внимание на пророка. Ни в одной из записей, равно как и на монетах, сохранившихся со времени его правления, нет ни одного упоминания о Мухаммеде. Также нет, несмотря на более позднюю традицию, приписавшую компиляцию откровений пророка Осману, никаких Коранов или их фрагментов, датированных временем жизни Муавии. Записи слов, сказанных Мухаммедом, – «ветки горящего куста, воспламененного Богом»150, – были сохранены теми, кто чтил его светлую память, – мухаджирун Куфы, шиа Али, ха-риджитами. Но пламя угасало. Как Мани и Маздак до него, Мухаммед был пророком, память о котором с годами стала исчезать. Какой ценностью обладает пример его самодельного пустынного государства для империи, которая поглотила мир? Муавия считал не пророка посредником между Богом и людьми, а себя. «Пусть правоверные получат пользу от него» – такую молитву возносили его подданные. Христиане, евреи, самаритяне, манихейцы – все они, по мнению Муавии, причислялись к «правоверным», и все они восхваляли его. Хотя Муавия был безжалостен в войнах против римлян, его подданные, которых больше не попирали воюющие армии и их уже не разделяли дозорные вышки, познали наконец мир. И вряд ли стоит удивляться тому, что они не завидовали эмиру и ничего не имели против его нескромных притязаний на место между человечеством и Богом: «В его время процветало правосудие, и в регионах под его управлением был мир. Он позволял всем жить так, как им хотелось»152.
