Роберт Райт - Эволюция бога: Бог глазами Библии, Корана и науки
СМЕРТЬ ИИСУСА НА КРЕСТЕ НЕ ИМЕЛА БОЛЬШОГО ЗНАЧЕНИЯ ДЛЯ ПЕРВЫХ ХРИСТИАН
Возможно, это покажется странным. Что может иметь больше смысла для христианина, чем смерть Иисуса на кресте? Распятие — олицетворение одной из центральных тем христианства, любви Бога к человечеству. Как сказано в известном стихе Ин 3:16, «ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного…» Обратив внимание на то, какое сильное впечатление производят эти слова сейчас, представьте себе их влияние в Древнем мире. На протяжении всей истории жертвы приносили богам. А теперь бог не только не требовал никаких ритуальных жертвоприношений, но и сам принес нам жертву — мало того, последнюю жертву![726] Все грехи человечества, в том числе ваши, стерты из книги учета самоотверженным искуплением Бога.
И это «жертвоприношение наоборот» стало первым деянием теологии распятия. Второе деяние, воскресение Иисуса после казни и погребения, — не менее действенный символ. Он демонстрирует и возможность вечной жизни, и тот факт, что претендовать на нее может каждый, независимо от этнической и классовой принадлежности; достаточно только признать воскресение самого Иисуса и понять его смысл. Полностью Ин 3:16 звучит так: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную». Послание к Галатам сообщает об этой «политике открытых дверей»: «Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе»[727]. Исполненный сострадания, милосердный Бог предлагает спасение всем, и трудно вообразить символ, который громче заявил бы об этом факте, чем распятие его сына.
Если распятие так логично и значительно укладывается в христианскую теологию, почему же тогда исследователи говорят, что оно выдерживает проверку на теологическое неудобство (или, как еще это называют, «удовлетворяет критерию несходства»)? Потому что каким бы теологически удобным ни казалось распятие сейчас, в те времена, когда оно произошло, таковым оно не было. Для последователей Иисуса распятие было не только мучительным в эмоциональном отношении, но и представляло серьезную риторическую проблему.
Ведь Иисусу полагалось быть Мессией[728]. («Мессия» — значение греческого слова, которое стало именем Иисуса — «Христос».) Сегодня христиане подразумевают под Мессией того, кто прислан свыше и приносит последнюю жертву — свою жизнь — ради человечества, обеспечив миру духовное спасение. Но во времена Иисуса задача Мессии не предполагала расставание с жизнью.
Слово «мессия» происходит от глагола, означающего на древнееврейском «нанести масло», «помазать». В Еврейской Библии царей Израиля иногда называли «мессиями» Яхве — «помазанниками Божиими»[729]. К концу I тысячелетия до н. э., с приближением рождения Иисуса, некие иудейские религиозные группы воспринимали «помазанника», мессию, как занимающего центральное место в их апокалиптических видениях пришествия и последней битвы с врагами Бога[730]. Самыми распространенными были ожидания, что этот мессия, подобно большинству «помазанников» Еврейской Библии, окажется царем[731]. Отсюда и слова, которые, согласно Евангелию от Марка, начертали на кресте гонители Иисуса: «Царь Иудейский». Отсюда их сарказм при виде его смерти: «Христос, Царь Израилев, пусть сойдет теперь с креста, чтобы мы видели, и уверуем»[732].
Для того чтобы считаться мессией, не обязательно быть царем. В Еврейской Библии божьими помазанниками порой называли первосвященников и даже пророков[733]. Эти различия нашли отражение в апокалиптической мысли времен Иисуса. Согласно Кумранским рукописям (Свиткам Мертвого моря), оставленным религиозной общиной, поселившейся близ Мертвого моря более чем за век до рождения Иисуса, кульминационную битву добра со злом возглавят две фигуры, подобных мессии, священник и князь[734]. И даже если в роли мессии выступал сам царь, триумф ему доставался не обязательно в результате применения одной только военной силы. В Соломоновой Псалтири, написанной за десятки лет до рождения Иисуса, говорится о царе-мессии, который «погубит беззаконных словами уст своих»[735].
Тем не менее у всех ожидаемых мессий эпохи Иисуса было нечто общее: им предстояло содействовать кульминационному триумфу над злом, осуществляя руководство здесь, на земле, а это означало в первую очередь то, что они не умирали, не дождавшись этого триумфа[736]. Таким образом, согласно господствующей логике, смерть Иисуса должна была стать сокрушительным ударом для всех его приверженцев, утверждающих, что Иисус и есть Мессия.
Опять-таки, согласно господствующей логике, смерть царя Иосии в конце VII века, наряду с последовавшей катастрофой для Иуды, должна была стать доводом в пользу политеистов и пророчеством конца для монолатрии, не говоря уже о монотеизме. Однако движение «только Яхве» показало себя с творческой стороны, как и движение приверженцев Иисуса в дальнейшем[737]. «Яхвисты» Иуды нашли способ превратить беду в символ вселенского могущества Бога, а последователи Иисуса — превратить гибель в символ вселенской любви Божьей.
Как они этого добились? Зачем сделали это? Отвечая на эти вопросы, полезно принять во внимание то, что этот теологический маневр «есть лимоны — делай лимонад» — не единственная черта, объединяющая зачаточное христианство с зачаточным монотеизмом Иуды. Кроме того, в обоих случаях последующим писаниям было свойственно заметать следы теологов — напоминать о прошлом так, чтобы завуалировать действительную эволюцию учения. Более поздние монотеистические авторы и редакторы Еврейской Библии, излагая историю Израиля, создавали иллюзию исконного израильского монотеизма, называя всех богов, кроме Яхве, чужеземными, независимо от того, были ли они таковыми на самом деле. Авторы Нового Завета, излагая историю жизни Иисуса, создавали иллюзию, что убеждения, возникшие после казни на кресте, на самом деле были точно такими же, как существовавшие до этой казни. Христианству, которое развивалось десятилетиями и веками после смерти Иисуса, — тому самому христианству, естественным ядром которого было распятие, — придали вид непосредственного продолжения слов и деяний самого Иисуса. В некоторых случаях его слова и поступки для этой цели пришлось исказить.
АВТОРЫ НОВОГО ЗАВЕТА, ИЗЛАГАЯ ИСТОРИЮ ЖИЗНИ ИИСУСА, СОЗДАВАЛИ ИЛЛЮЗИЮ, ЧТО УБЕЖДЕНИЯ, ВОЗНИКШИЕ ПОСЛЕ КАЗНИ НА КРЕСТЕ, НА САМОМ ДЕЛЕ БЫЛИ ТОЧНО ТАКИМИ ЖЕ, КАК СУЩЕСТВОВАВШИЕ ДО ЭТОЙ КАЗНИ
И в том, и в другом случае это не означало разгула осознанной нечестности. Поскольку истории передавались из уст в уста, от одного человека к другому, преобладающая нечестность могла обрести форму и без осознанных попыток ввести в заблуждение. Представьте себе приверженцев распятого Иисуса, которые пытались привлечь внимание потенциальных новообращенных и были так тверды в вере, что допускали приукрашивание и сами верили в него.
Так или иначе, для наших нынешних целей честность авторов Библии неважна. Домашнее задание заключается скорее в том, чтобы понять: при расшифровке процесса христианской революции надлежит подходить к Новому Завету с той же перспективой, что и к Ветхому Завету, Еврейской Библии. Следует помнить, что библейские повествования отражают не только времена, когда происходили описанные события, но и времена, когда эти повествования обретали связность. Не упуская из виду это обстоятельство, мы можем понять, как именно казнь на кресте, событие, которое теоретически должно было покрыть предполагаемого мессию несмываемым позором, в конце концов превратило его в символ вселенской любви.
Разумеется, это потребует некоторых усилий, ибо реальный, «исторический» Иисус, вообще не делал акцентов на вселенской любви. По крайней мере, именно об этом убедительно свидетельствует пристальный и критический взгляд на Писание.
РЕАЛЬНЫЙ, «ИСТОРИЧЕСКИЙ» ИИСУС, НЕ ДЕЛАЛ АКЦЕНТОВ НА ВСЕЛЕНСКОЙ ЛЮБВИ
«Исторический Иисус»
Весомые доказательства существования «исторического Иисуса» скудны. Библейские книги, рассказывающие о жизни и высказываниях Иисуса, — Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна, — были написаны приблизительно в 65-100 годах н. э., через 35–70 лет после его смерти[738]. К тому времени «первоисточники», которыми пользовались авторы, передаваемые в устной или письменной форме рассказы об Иисусе, несомненно были сформированы психологическими и риторическими потребностями его последователей. (Послания Павла, такие новозаветные книги, как Послания к Филиппийцам и Римлянам, были написаны раньше, примерно через двадцать лет после смерти Иисуса. К сожалению, в них почти ничего не сказано о жизни Иисуса и очень мало — о том, что он говорил.)
