Роберт Райт - Эволюция бога: Бог глазами Библии, Корана и науки
ФИЛОН ПОНИМАЛ, ЧТО МУДРОСТЬ ВЫСТУПАЕТ ЗА МИР И СОГЛАСИЕ НЕ ПРОСТО ПОТОМУ, ЧТО МИР ПРЕДПОЧТИТЕЛЬНЕЕ ВОЙНЫ, НО И ПОТОМУ, ЧТО МИР ДАЕТ ШАНС НА ВЗАИМНУЮ ВЫГОДУ
С тех пор как Филон написал эти строки, прошло два тысячелетия, а мы так и не приблизились к всеобщему братству. Однако, как он и предвидел, история породила нравственный прогресс и основания для надежды. Тем, кто не ощущает этой надежды, следует почитать Еврейскую Библию. Этот совет может показаться странным, если учесть, каким отрезвляющим, если не циничным, было мое прочтение библейских писаний. И конечно, многие реагируют на столь отрезвляющее и циничное толкование, утрачивая надежду. Некоторые люди испытывают разочарование, обнаружив, например, что известный стих из Книги Левит, «люби ближнего твоего, как самого себя», относился только к соплеменникам-израильтянам, а не к народам, жившим по соседству. Разочарование очевидно даже в голосе Гарри Орлински, одним из первых развенчавшего этот якобы обнадеживающий библейский стих. «Увы, — пишет он о Лев 19:18, — его автор имел в виду лишь своих собратьев, израильтян»[705]. Однако такая реакция, как разочарование, неоправданна по двум причинам.
Причины для радости
Во-первых, предписание любить всех израильтян свидетельствовало о подлинном нравственном прогрессе того времени. Прежде чем племена Израиля стали единым наднациональным образованием — сначала конфедерацией, затем государством, — можно с уверенностью утверждать, что любовь и сочувствие редко пересекали границы отдельных племен. Переход общественной организации с племенного на национальный уровень открыл новые возможности для фактора ненулевой суммы, а именно — межплеменное сотрудничество в борьбе с общими врагами; учение о национальном братстве, в противоположность просто племенному, развилось в помощь реализации этих возможностей. В этом смысле Моисей, посредник в передаче изреченной Богом Торы с ее эффектом национальной сплоченности, состоял на службе у Логоса. Возможно, глобальная любовь к «ближнему твоему, как самому себе» и не предполагалась, следовательно, этот стих нельзя считать свидетельством нравственного зенита человечества, тем не менее он символизирует нравственный водораздел, говорит о расширении сферы братства.
Вторая причина, по которой не следует разочаровываться, узнав, что «любовь к ближнему» первоначально носила националистический характер, заключается в том, что люди и вправду испытывают разочарование, узнав об этом изначальном национализме. Столь масштабное разочарование, отражающее нравственный универсализм современного мира, само по себе служит доказательством прогресса, достигнутого за период, прошедший с библейских времен. «Увы» Орлински — на самом деле повод для радости.
И прогресс этот начался отнюдь не в наши времена. Как пишет сам Орлински, «почти нет сомнений в том, что в начале постбиблейского периода, сначала среди евреев, а потом и среди христиан Лев 19:18 стал библейским краеугольным камнем интернационализма, концепции мирового братства и основополагающего равенства всего человечества»[706].
Разумеется, если этот процесс происходил под действием того Логоса, который я описал — мудрой реакции на неизбежный технический прогресс — тогда он не ограничивался евреями и христианами, поскольку ни мудрость, ни технические новшества не являются исключительно их достоянием. По мере того как щупальцы техники и технологии объединяли все более многочисленные группы людей во взаимозависимую многонациональную сеть, следовало ожидать, что сравнимый прогресс распространится далеко за пределы Ближнего Востока. И эти ожидания были не напрасными.
Глобальный Логос
В I тысячелетии до н. э., когда еврейские писания убеждали любить ближнего, по-доброму относиться к чужеземцам или же выражали надежду, что когда-нибудь мечи будут перекованы на орала, другие культуры двигались в том же направлении.
В Китае Конфуций объявил высшей добродетелью «жэнь» — способность сопереживать окружающим, человеколюбие, и сформулировал этот закон примерно так же, как Гиллель при толковании Торы, сказав: «Не делай людям того, чего не желаешь себе»[707]. Конфуций также наставлял любить людей, своих собратьев[708]. Как и параллельное библейское предписание в книге Левит, эта любовь вполне может быть ограничена одним народом. Но уже в следующем поколении китайский философ Мо-цзы пошел дальше, недвусмысленно пропагандируя любовь ко всему человечеству[709]. Согласно Мо-цзы, верховный китайский бог Тянь «желает, чтобы люди любили друг друга и приносили один другому пользу, и не желает, чтобы они питали ненависть или вредили друг другу»[710]. И еще: «В мире нет великих государств и нет незначительных государств. Все они — города-государства Тянь»[711].
Тем временем в Индии эта мысль была изложена в буддийских писаниях следующим образом:
Пусть никто не обманывает других, пусть никто и никогда не обижает других, пусть никто ни гневом, ни злобою не вредит другим.
Как неусыпно мать охраняет свое единственное дитя, как дорожит она его жизнью, так пусть каждый объемлет своим благоволением все существа.
Пусть он простирает свое благоволение сквозь все миры, пусть обнимает он их своим благосклонным духом и вдаль, и вглубь, и ввысь, без вражды, без тревоги, без ненависти[712] [пер. Н. И. Герасимов].
Повторим, что эти нравственные идеи, подобно идеям библейской литературы мудрости, имеют прагматическую основу; подчеркивается польза добродетели для добродетельных[713]. Будда утверждает, что «добродетельный человек счастлив в этом мире». Например: отказ от ненависти приносит «душевное равновесие»[714]. Конфуций говорит: «Мудрого человека влечет к человеколюбию („жень“), так как оно приносит ему пользу». Ведь «если благородный муж утратит человеколюбие, то можно ли считать его благородным мужем?»[715]
В общем, первое тысячелетие до н. э. сопровождалось поразительно масштабным явлением: повсюду на евразийском массиве суши, от Тихого океана до Средиземного моря, мудрецы ратовали за расширение круга нравственной заботы, за проявление симпатии и противодействие антипатии. Они действительно были «мудрецами», поскольку проповедовали в духе литературы мудрости, пользуясь терминами просвещенной личной заинтересованности: хочешь мира, хочешь душевного покоя — постарайся обуздать свою темную сторону и раздвинуть рамки человеколюбия.
ПЕРВОЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ ДО Н. Э. СОПРОВОЖДАЛОСЬ ПОРАЗИТЕЛЬНО МАСШТАБНЫМ ЯВЛЕНИЕМ: ПОВСЮДУ НА ЕВРАЗИЙСКОМ МАССИВЕ СУШИ, ОТ ТИХОГО ОКЕАНА ДО СРЕДИЗЕМНОГО МОРЯ, МУДРЕЦЫ РАТОВАЛИ ЗА РАСШИРЕНИЕ КРУГА НРАВСТВЕННОЙ ЗАБОТЫ
Это еще не значит, что история сопровождается простым линейным прогрессом, что с каждым столетием люди становятся менее этноцентрическими и менее злопамятными, зато более толерантными и миролюбивыми. Многие великие нравственные озарения I тысячелетия до н. э. чтили вплоть до нынешних времен только на словах. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить о зверствах минувшего века. Более того, неясно, улучшится ли наш нравственный облик, сумеет ли человечество мудро отреагировать на обширную сеть взаимозависимости, возникающую при глобализации общества. Все, что делает Логос, — создает ситуации, в которых все более широкие круги нравственной инклюзии приобретают рациональный смысл; в остальном дело за нами, и мы часто терпим в нем фиаско. Тем не менее не может быть сомнений в том, что с момента возникновения цивилизации был достигнут явный прогресс в нравственных учениях. Один из всплесков этого прогресса произошел в I тысячелетии до н. э.
Почему? Почему именно в I тысячелетии до н. э. эти озарения внезапно повсюду нашли плодородную почву? Какие воплощения Логоса способствовали продвижению человечества вперед?
Несомненно, это тысячелетие великих материальных перемен[716]. В Китае, Индии и на Ближнем Востоке появились монеты[717]. Разрасталась сеть торговых путей, пересекая политические границы. Как отмечал историк Уильям Макнил, в этом тысячелетии рынки вытеснили экономику, контролируемую государством[718]. Соответственно и города стали большими, полными жизни, и во многих случаях этнически более разнообразными.
Все это привело по меньшей мере к трем следствиям.
Во-первых, расширение экономических связей означало больше отношений с ненулевой суммой между людьми разной этнической и даже государственной принадлежности. Значит, больше людей видело личный интерес в сохранении благосостояния тех, кто в том или ином отношении не был похож на них. Может, эгоизм и не предписывал любить их, но подкреплял логикой старание не проявлять к ним ненависти.
