Василий Великий - Творения. Том 1: Догматико-полемические творения. Экзегетические сочинения. Беседы

22. Но стоит внимания выслушать совет его.

Евномий. Слыша наименование Отца и Сына, не должно представлять себе рождение Сына человеческим и, делая умозаключение по аналогии [553] от рождений у людей, приписывать Богу по именам, означающим сообщимость и [соответствующие человеческие] страсти.

Василий. Совет его тот, что не должно представлять себе в Сыне и Отце подобия по сущности. Ибо к сему клонится его отрицание сообщимости, будто бы сущность Отца не сообщима с сущностью Единородного. Для сего и те строгие разграничения имен, которых множество мы миновали, потому что не все те имена, которые имеют одинаковое произношение, имеют и одинаковое значение, для сего, говорю, те разграничения, чтобы ради называемых отцами на земле отринуто было, что Бог есть Отец Сына.

А я рассуждаю, что хотя и многое отделяет христианство от языческого заблуждения и иудейского неведения, однако же в благовестии нашего спасения нет догмата важнее веры в Отца и Сына. Ибо в том, что Бог есть Творец и Зиждитель, согласны с нами и все когда-либо по заблуждению отпавшие от нас. Но того, который объявляет, что Отец лжеименен, что Сын не более как голое наименование, который думает, что нет различия, исповедовать ли Отца или Творца и сказать ли «Сын» или «произведение», куда мы определим? К какой части будет он у нас причислен? К иудеям ли, или к эллинам[554] Конечно же, к христианам и сам себя не причтет тот, кто силы благочестия его – как бы некоего отличительного признака служения нашего – отвергся. Ибо не в Создателя и творение уверовали мы, но в Отца и Сына запечатлелись благодатью Крещения. Посему кто осмеливается отметать сии изречения, тот вместе с этим уничтожает всю силу Евангелия, проповедуя Отца не родившего и Сына не рожденного.

Но я говорю это, рассуждает он, отклоняя понятие страсти, которое производится словом «Отец». А я полагаю, что тому, кто вознамерился быть благочестивым, надлежало в сих словах отринуть несообразный смысл, если бы он действительно в них был, а не отметать вместе с этим целого изречения и под предлогом неприличного не отбрасывать и того, что в нем полезно; напротив же того, в учениях о Боге должно блюстись от низких и плотских понятий, рождение понимать прилично святости и бесстрастию Божию, не касаться образа, каким родил Бог, как неизреченного и недомыслимого, но наименованием рождения возводиться к понятию подобия по сущности. Между тем человеку наблюдательному ясно видно, что и сии имена, то есть «отец» и «сын», собственно и первоначально не дают понятия о телесных страстях, но, сами в себе взятые, показывают одно взаимное отношение. Ибо тот отец, кто дал другому начало бытия по естеству, подобному своему, а сын – кто получил начало бытия от другого через рождение.

23. Посему когда слышим, что отец – человек, тогда получаем вместе и понятие о страсти, а когда слышим, что Бог – Отец, тогда восходим помышлениями к бесстрастной причине. Евномий же, привыкнув к тому, что именование сие прилагается к страстной природе, отрицает как невозможное то, что превышает возможности постижения его собственного рассудка. Ибо не следовало, обращая внимание на страстное состояние существ тленных, терять веру в бесстрастие Божие, и с природой скоротечной и подверженной бесчисленным переменам согласовывать сущность неизменяемую и чуждую превратностей. Если же смертные живые существа рождают по страсти, то не надлежало так думать и о Боге, но от сего более восходить к истине, и из того, что так рождают тленные, надлежало заключить, что Нетленный рождает противоположным сему образом.

Господь наш побуждал нас взывать к Богу Отцу и Сам обращался к Нему

И сего не может сказать Евномий, что мы по злоупотреблению прилагаем к Богу те именования, которые в собственном смысле и первоначально составлены для людей. Ибо Господь наш Иисус Христос, возводя нас к Началу всего и к истинной Причине сущего, говорит: вы же не зовите отца себе на земли: един бо есть Отец ваш Небесный (ср. Мф. 23:9). Итак, почему же Евномий требует, чтобы мы отвергли, как указывающие преимущественно на плотские страсти, те выражения, которые Господь, как приличные Божию бесстрастию, переносит от людей к Богу? Если же Бог и тварей Отцом называется, сие нимало не опровергает нашего учения. Ибо Родивый капли росныя, по слову Иова (38:28), родил не одинаковым образом и капли, и Сына. Или если осмелятся сказать, что и сущность росы в том же смысле называется сыном, то освободят нас от всякого с ними разговора, как простершие хулу до очевиднейшего бесстыдства.

Ибо, когда Бог называется Отцом всех нас, не одним и тем же образом Он и наш Отец, и Отец Единородного. Если поучает их на нечестие то, что Господь называется перворожденным всея твари (ср. Кол. 1:15) и первородным во многих братиях (ср. Рим. 8:29), то да научатся из Евангелия, что Господь и матерью Своей, и братьями именует тех, которые стали Ему Своими через добродетельные дела. Ибо говорит: кто есть мати Моя, и кто суть братия Моя? Не те ли, которые творят волю Отца Моего, Иже есть на небесех (Мф. 12:48, 50)? Посему Бог называется Отцом нашим не по злоупотреблению и не в переносном, но в собственном, первоначальном и истинном смысле, потому что нас через плотских родителей привел из небытия в бытие и благопопечительностью о нас сделал Своими присными. Если же утверждаем, что Бог справедливо назван Отцом нашим, когда по благодати удостоены мы усыновления, то какое основание – отнять у Него право, чтобы прилично именоваться Ему Отцом Сына по естеству, Который происшел из Его сущности?

Евномий. Не должно по наименованию Отца и Сына представлять себе рождение Господа человеческим.

Василий. И я говорю то же. А что препятствует благочестивым веровать, что рождение божественно и бесстрастно? Думаю же, что Евномий употребляет сии выражения с намерением доказать не то, что Бог родил бесстрастно, но то, что Он вовсе не рождал. Как же ты, превосходнейший, в предыдущих словах утверждал, что сущность Единородного есть рождение? Ибо если Он не рожден, то как же, по твоим словам, свойственно Ему быть рождением? Но, по причине противоположности понятий рожденного и нерожденного, силился он доказать, что сущность Сына есть рождение.

А теперь опять, усматривая, что сим словом означается единство сущности, отъемлет рождение у рожденного. И если отвергает он рождение, потому что в нем предполагается страсть, что ему препятствует на основании тех же причин не допускать и того, что Он есть Создатель? Ибо с каждым телесным действованием необходимо сопряжен больший или меньший – в зависимости от силы производящего и величины производимого – труд.

Но сказать, что Божественное и блаженное естество угнетается трудом, не менее нечестиво, чем подчинять Его постыднейшим страстям. А если Бог творит бесстрастно, то согласитесь, что и рождение Его бесстрастно.

24. Итак, достаточно сказано о том, что Бог в собственном и подобающем смысле называется Отцом и что имя сие означает не страсть, но единение или по благодати, как в отношении к человекам, или по естеству, как в отношении к Единородному. Но допустим, что и сие изречение, подобно тысяче других, есть не собственное и употребляется в переносном смысле. Как, слыша, что Бог гневается, спит, летает и другие такие вот неподобающие [Богу] согласно общераспространенному мнению описания, не изглаждаем сих изречений Духа и не чувственно понимаем оные, так почему же не приискать нам богоприличного понимания и для сего изречения, так часто употребляемого Духом? Или одно сие изречение исключим из Писания, оклеветав [555] оное в человеческом употреблении?

Рассудим же так: поскольку слово «рождать» согласно общему употреблению имеет два значения, выражая страсть рождающего и родство [556] его с рожденным, то, когда Отец говорит Единородному: из чрева прежде денницыродих Тя (Пс. 109:3) и: Сын Мой еси Ты, Аз днесь родих Тя (Пс. 2:7), какое из сих двух значений, говорим, выражается сим речением: страстное ли состояние рождающих или единение естества? Я утверждаю последнее и думаю, что и они не будут противоречить, если не страждут явным черножелчием [557]. Поэтому если выражение сие свойственно Богу, то для чего уничижаешь оное, как чуждое Богу? Если же оно взято от человеков, то, избрав здравое, избеги худшего из значений. Ибо, конечно, кто в многозначительном изречении посредством слов возводится к правому понятию, тот может возвыситься и над тем, что низко и постыдно в повествовании. И не говори мне: «Что это за рождение? Каково оно? Как могло быть?» Не отринем твердыни веры во Отца и Сына по тому единственно, что образ рождения совершенно неизречен и недомыслим. Ибо если будем все измерять своим разумением и предполагать, что непостижимое для рассудка вовсе не существует, то погибнет награда веры, погибнет награда упования. За что же еще стать нам достойными блаженств, какие соблюдаются для нас под условием веры в невидимое, если верим [558]тому только, что очевидно для рассудка?