Очерки по истории русской церковной смуты - Краснов-Левитин Анатолий Эммануилович
Дальше все шло, как по маслу: «инициативная семерка», — пополнившись еще несколькими членами, отстранила от власти архиепископа Нифонта, который все никак не мог взять в толк, почему священник Благовидов и гражданка Новощекова отныне являются высшим авторитетом в духовных делах, — и организовала «Царицынское Временное Церковное Управление». Ввиду «непонятливости» архиепископа и ареста его викария епископа Николая в Царицыне не нашлось архиерея, который мог бы возглавить управление. Пришлось «призанять» у соседей: в Астраханской епархии нашелся викарный епископ Усть-Медведицкий Модест, который согласился дать свое имя обновленцам. Тут же Царицынское управление решило… что бы вы думали?.. присоединить Усть-Медведицкий викариат к Царицынской епархии; вместе с викариатом присоединили и епископа, который стал, таким образом, «законнейшим» правящим архиереем города Царицына (См.: Борьба, 1922, 3 июня, № 716).
Испросив утверждения этих действий по телеграфу у ВЦУ (оно, конечно, не замедлило их утвердить), Епархиальный совет стал готовиться к созыву собрания городского духовенства.
Собрание было открыто 9 июня 1922 года в здании Губпрофсовета; по «странной случайности» (совсем как в Калуге) как раз в этот день и час — в клубе Коммуны (через улицу) — начался судебный процесс над группой духовенства во главе с викарным епископом Николаем Орловым (Cм, Борьба, № 723, с.4).
Между тем толпа городских батюшек заполнила зал Дворца труда… На эстраде за столом, покрытым красной скатертью, сидели епископ Модест, священник Бурмистров и другие члены Епархиального совета и… рядом с ними некто Соколов — священник-расстрига, снявший с себя еще два года назад сан и выступающий в местной газете как завзятый антирелигиозник.
Собрание открыл, как и полагается, епископ. После него священник Бурмистров выступил с докладом и предложил принять соответствующую резолюцию, в которой приветствовали программу «Живой Церкви». Затем было предложено духовенству высказать свое мнение. Тотчас на трибуну вышел священник — грек о. К.Помпадуло, который на ломаном русском языке признал необходимость реформы церкви и заявил, что духовенство должно идти вместе с «Живой Церковью». Затем водворилось тягостное молчание. Неожиданно его прервал… расстрига Соколов. Бойко вскочив на кафедру, Соколов произнес часовую речь, полную угроз и обвинений. Он патетически говорил о «контрреволюционности духовенства в прошлом и его завзятой реакционности в настоящем», сотрясая своими криками стены. Соколов просил не забывать того, что происходит в этот час в клубе Коммуны. Расстрига закончил свою речь требованием, чтоб царицынское духовенство… признало «Живую Церковь». После этого начались выступления батюшек. Суть этих выступлений кратко выразил священник Строков, который, обращаясь к епископу Модесту, заявил: «Вы являетесь нашим начальством, и я подчиняюсь… с вашего благословения».
В результате, как и в Ростове, все церковнослужители всех городских церквей признали ВЦУ (с теми же последствиями, что и на Дону).
Все рассказанное нами похоже на анекдот; увы! анекдот этот создала сама жизнь, в чем читатель может убедиться, прочтя газету «Борьба» (1922, № 723,с.4.)
Несколько иной была ситуация там, где на сторону «Живой Церкви» перешел епархиальный архиерей; здесь приверженцы традиционного православия были поставлены в положение старообрядцев XVII века — были принуждены отстаивать свое дело примерно теми же методами.
В этом смысле характерен Краснодар. Здесь к «Живой Церкви» присоединился местный архиепископ Иоанн, опубликовавший, совместно с 49 представителями кубанского духовенства соответствующее воззвание (См.: Красное знамя, Краснодар, 1922, 16 июля, № 159). Единственным человеком, поднявшим знамя протеста против «Живой Церкви» и заявившим о своей преданности православию, являлся священник о. Александр Маков. Ильинская церковь, настоятелем которой он являлся, стала «Анастасией»[25] — единственной православной церковью в городе. Архиепископ наложил на непокорного иерея запрещение в священнослужении и назначил в Ильинскую церковь новых священнослужителей. Однако водвориться в Ильинской церкви обновленческим священнослужителям не удалось: разъяренная толпа выбросила их из храма; милиционеры, пришедшие к ним на защиту, сами были избиты — в результате двери церкви были запечатаны. Однако это не помешало огромным толпам народа заполнить церковный двор; О.Александр Маков совершал богослужение в сторожке, которая служила ему жильем. После того как эти «сборища» были пресечены, литургия в сторожке совершалась по ночам; приверженцы традиционного православия причащались тайно, запасными дарами. (Красное знамя, 1922, 5 октября, № 255.)
Историки описываемого нами периода Русской Церкви обычно исходят из следующей концепции: главными противниками обновленчества были классовые враги советской власти. Жизнь, однако, вносит существенные коррективы в эту концепцию.
Как известно, Кубанская, Донская и Терская области были в это время русской Вандеей — в 1922 году они представляли собой еще бурлящее море, белогвардейское казачество ждало лишь сигнала с Запада, чтоб устремиться в новые бои с советской властью. Между тем обновленчество здесь было принято относительно спокойно, не вызывало особых протестов и укоренилось на долгие годы.
Наиболее ярые протесты обновленчество вызывало, опять-таки в полном противоречии с общепринятой концепцией, в крупных промышленных городах Центральной России — среди рабочих и работниц среднего поколения, мелких служащих, мелкобуржуазной интеллигенции. Объяснение, видимо, следует искать в степени религиозной сознательности населения:
совершенно безразличное к религии, хотя и исполняющее по традиции церковные обряды казачество исходило из принципа: «Что ни поп, то батька», — тогда как чуткий в религиозных вопросах великоросс относился к церкви с более пристальным вниманием.
В частности, с большим трудом прокладывал себе путь раскол в Среднем Поволжье. В этом отношении характерен город Самара — здесь на протяжении летних месяцев 1922 года предпринимались судорожные попытки организовать обновленческое движение. Все эти попытки, однако, оказывались тщетными. Тогдашний Самарский архиепископ Анатолий (Грисюк) — человек уступчивый и мягкий — опубликовал в июне 1922 года воззвание о сдаче церковных ценностей, в котором содержались благожелательные упоминания о ВЦУ (См.: Волжская Коммуна, 1922, 18 июня, № 1051, с.2).
В это же время в Самаре появляется священник О.Павел Расцветов, объявивший себя сторонником «Живой Церкви». В конце июля местная газета с восторгом сообщает о прибытии в Самару «столичного гостя», священника Соловьева, назначенного уполномоченным ВЦУ по Самарской епархии, и о сформировании группы «Живая Церковь», главную роль в которой играл соборный псаломщик В.И.Клименко. Все это, однако, не произвело на верующих ни малейшего впечатления. Только 4 сентября 1922 года самарское «обновление» стало принимать более конкретные очертания: в этот день епископ Анатолий, не устояв перед сильным напором «друзей» «Живой Церкви», созывает «согласительную комиссию», целью которой является выработка условий, на которых Самарская церковь может присоединиться к расколу. В комиссию, кроме преосвященного Анатолия, входят протоиерей Ильинской церкви о. Н.Никифоров, протоиерей Воскресенской церкви о. П.Смирнов (в прошлом профессор-канонист Петербургской академии) и псаломщик В.И.Клименко.
После долгих споров комиссия выработала следующую компромиссную резолюцию, состоящую из 4 пунктов:
1. Самарское духовенство декларирует свою приверженность к церковному миру и стремится во что бы то ни стало избежать раскола.
2. Самарское духовенство заявляет о своей лояльности и аполитичности. В то же время оно считает, что «цели социальной революции»: раскрепощение личности от экономической зависимости и уничтожение социального неравенства — цели добрые, с христианской точки зрения.
