Провославие в Пруссии. Век ХVIII - Георгий Олегович Бирюков
С возрастом религиозность Болотова усиливается и он все больше в своих сочинениях обращается к размышлениям о Боге, о бессмертии души, конце света и т. п. Все они остались неопубликованными. Одно из его сочинений, сохранившееся в рукописном виде – озаглавлено автором «Ни то ни се». В 382-страничном сочинении содержится 50 размышлений на религиозные темы: о богомолии, о несуждении других, о законе Божием и другие. В конце имеется заметка: «Сочинено А. Болотовым в конце 82 года его жизни, окончено 18 августа 1820 года».
Ещё одна рукопись – «О душах умерших людей» – написана Болотовым на 85-м году жизни. В рукописи 562 страницы, в конце сочинения Болотовым сделана пометка: «Сочинена и писана А. Болотовым в 1823 году, в месяцах марте и апреле, на 85 году его жизни». Это работа назидательного характера и представляет собой религиозные размышления Болотова, облеченные в любимую им форму диалогов. Всего таких диалогов (разговоров между дедом и внуком) девять и тематика их следующая: О бессмертии душ наших; О состоянии, в каком выходят души из тел умирающих людей; О состоянии душ, счастливейших пред прочими; О переменах, происходящих с состоянием душ умерших людей; О последних временах света; О кончине света и всеобщем воскресении всех мертвых; О участии душ умерших людей и Суде Страшном; О новом мире и о устроении оного.
Ещё одна сохранившаяся рукопись – «Дюжина сотен вздохов, чувствований и мыслей христианских, изображенных в ямбических белых четверострочных стихах: – в разныя времена и при разных поводах и случаях. А… Б… в 1817 году в Дворенинове». Эта рукописная книга в кожаном переплете размером 10 см х 16 см имеет объем в 304 страницы. В ней записаны 523 из общего числа тысячи двухсот духовных четверостиший, сочиненных Андреем Болотовым в течение жизни.
Можно перечислить ещё десятки работ Андрея Болотова, сохранившиеся в рукописном виде (общий объем литературного наследства Болотова специалисты оценивают в 350 томов обычного формата). Но и вышеназванные показывают нам образ замечательного человека своей эпохи. В возрасте девятнадцати лет талантливый православный юноша с неодолимой жаждой знания оказался в Кёнигсберге. Владея в совершенстве немецким языком, он получил возможность познакомиться с немецкой философией. Вера юноши подверглась испытанию просветительскими философскими теориями. Он выстоял, преодолел соблазн вольфианства, нашел на какое-то время точку опоры в философии Крузиуса, достаточно ортодоксального христианина, и прожил долгую плодотворную жизнь (девяносто пять лет, однако), постоянно укрепляясь в православной вере. Канту в этой жизни места не нашлось.
Отметим, что сведения о том, что кто-либо из русских студентов во время Семилетней войны посещал лекции Канта, отсутствуют полностью. Очевидно, что русские студенты принципиально избегали Канта и предпочитали учиться у его философского оппонента того периода – Веймана. Могли также слушать философию у Бука, которого утвердили на профессорской кафедре, проигнорировав прошение Канта. Канта же, повторим, избегали принципиально, и учение его не считали чем-то положительным. Так, вернувшись в Москву, бывший семинарист, а затем студент Кёнигсбергского университета Семен Зыбелин стал профессором Московского университета. В 1795 году произошла история с Иоганном Вильгельмом Людвигом Мельманом, ректором Московской университетской гимназии, профессором древней словесности Московского университета (1786–1795), который первый заговорил в Москве о философии Канта. Мельман, во время посещения митрополита Платона (Левшина), охотно принимавшего учёных гостей, принялся во время беседы отстаивать необходимость критического отношения к слову Божию, его проверки и оправдания разумом, а затем продолжил то же в присутствии куратора М. М. Хераскова и профессоров университета, заявив, что «он долгом своим считает сообщать сие другим». В результате этого самого Мельмана заклеймили как кантианца и безбожника. Причём Зыбелин, бывший студент Кёнигсбергского университета, лично участвовал в этом, будучи членом Университетской конференции. Его подпись стоит под «Особой дневной выпиской об исключении профессора Мельмана из Университета». По распоряжению императрицы Екатерины II, ознакомившейся с делом, Мельман был выслан из России, «за реку Мамель». Потрясенный случившимся, сей незадачливый проповедник идей Канта уехал в Пруссию («за реку Мамель») и в возрасте 30 лет в состоянии «сильнейшей меланхолии и величайшей слабости» застрелился на постоялом дворе в 10 милях от Кёнигсберга.
Ещё один юноша из России учился в Кёнигсберге в годы Семилетней войны. Юрий Костяшов написал про него так:
«Чоглоков – студент Кёнигсбергского университета в период русского правления в Пруссии во время Семилетней войны. Дальний родственник Т. И. Чонжина. Жил у одного из университетских профессоров, Ковалевского, „как в пансионе"»[213].
Под биографической статьёй Костяшов поместил ссылку на Андрея Болотова. Можно сразу выразить сомнение, что Чонжин (заведующий канцелярией у губернатора Корфа) мог выписать своего дальнего родственника из России и пристроить на учёбу в университет и на проживание «как в пансионе» у университетского профессора. Не такой большой фигурой был заведующий канцелярией. Так как записки Андрея Болотова общедоступны, процитируем строки, связанные с Чеглоковым. В своём 81-м письме Болотов рассказал о том, что ему пришлось просить у своего непосредственного начальника Чонжина дозволения отлучаться в университет для слушания лекций по философии.
«И тогда имел я удовольствие видеть, что обратилось мне сие не в предосуждение, но в особливую честь и похвалу. Г. Чонжин не только расславил и рассказал о том всем с превеликою мне похвалою; но сказал даже и самому генералу, и таким тоном, что и тот не преминул меня за то публично похвалить и при многих случаях приводил меня в пример и образец молодым людям, особливо распутным офицерам. Но при сем одном не осталось; но как около самого сего времени прислан был к нему из Петербурга один из дальних родственников его, из фамилии Чоглоковых, для отдания его в тамошний университет учиться языкам к наукам, и он жил у одного из первых тамошних профессоров г. Ковалевского, так, как в пансионе, но молодой человек сей был такого характера, что потребен был за ним присмотр: то генерал наш не нашел никого, кроме меня, кому б мог препоручить сию комиссию. Почему и принужден был я от времени до времени ходить в тамошний университет, и в дом к помянутому г. Ковалевскому, и не только свидетельствовать успехи сего его родственника, но осведомляться о его поведении и поступках…»
Из текста записок Болотова прямо следует, что Чоглоков – дальний родственник генерала (губернатора Николая Корфа), а отнюдь не заведующего канцелярией Чонжина. Как Костяшов умудрился прочитать, что Чоглоков – родственник Чонжина, совершенно не понятно. Тем более, что фамилия Чоглоковых должна быть известна российскому историку, а тем
