Святые отцы и учители Церкви - Лев Платонович Карсавин
При воскресении тел она легко найдет и восстановит «свое».
Сопоставляя это с тем, что Григорий говорит о материи, круговращении стихий и текучести всякого тела, причем меняется (хотя бы с возрастом) и сама форма, мы приходим к весьма интересным, но и необычным выводам. Они пугают самого метафизика; и он, предоставляя дальнейшее развитие своих мыслей Максиму Исповеднику, пытается по возможности упростить образ истинного тела (первозданного и воскресшего). По его мнению, нелепо затруднять себя вопросами: не должен ли человек по воскресении сразу быть и младенцем, и взрослым, и старцем, «какою-то толпой людей»? Вся эта изменчивость формы является следствием греха: «в первой жизни… не было ни детства, ни страданий. Нельзя смешивать с истинным телом тела эмпирического, гнусной одежды из кожи бессловесных животных, которая наложена на нас» за грех. Истинное тело – некий неизменный общий «вид» (είδος). Смысл же греховного тела в том, что чрез него, чрез его смерть и разложение «вид» очищается и восстанавливается в прежнее состояние (Ориген).
6. Существо зла, или греха, заключается в удалении от Бога, абсолютного Блага и единственного блага для твари. Это свободное удаление или замедление в Богопричастии есть по существу самоутверждение твари (может быть, круговращение ее в себе? Стр. 209, сл.). Тварь ошибочно сочла благом свое, которое как таковое и оказалось обманчивой оболочкой «противоположного», т. е. зла. Ведь согрешающий подобен собаке, бежавшей с куском мяса и увидавшей отражение его в воде: разинув пасть, она бросилась за отражением и уронила настоящее мясо в воду.
Поставленный Богом управлять надземным миром и человеком высший ангел «добровольно отпал от лучшего жребия и своим отступничеством от прекрасного осуществил в себе мыслимое по противоположности». Грех его – стремление утвердиться в дарованном ему как в своем и вместе зависть к человеку, высший удел которого он знал. Притязающий на царственность сатана и сонм ангелов его – стихия искушающего человека мирового зла. Но человек еще только начинал преуспевать в Богопричастии. Он пребывал в раю, или, вернее, рай пребывал в нем, так как рай есть «Царство Божие», а оно «внутри нас», да и «не может никто получить желаемое, если сам не дарует себе этого блага». Богопричастие человека было его ведением и блаженной жизнью, или – символически – в раю росло «древо жизни», только оно одно, ибо не было в раю никакого зла, никакого сосуществования противоположностей, т. е. различия добра и зла или древа их познания. Будучи по тварности своей удобопревратным и не обладая еще «истинным суждением о прекрасном», человек вообразил, будто может достичь блага своими собственными усилиями. Он стал искать его для себя и в себе и потому сделался восприимчивым к дьявольской отраве – к «яду преслушания».
Отвратившись от единого Бога в свое ничтожество, человек тем самым обратился к небытию: к саморазложению или тлению смерти. На месте «древа жизни» выросло «древо познания добра и зла», или «древо смерти», ибо «противоположное» зародилось. Смежение очей повело к усмотрению зла и к зависти к Богу. И грех превратился в привычный, в греховность, которая, словно камень с горы, катится до «крайних пределов лукавства». Чувственность человека стала негодной: приняв в себя «противное», подпала разложению. Отъединившись от Единого, человек разъединился в себе на «умное» и «чувственное», а через второе обратился к материи и начал вбирать в себя ее безобразность, т. е. перестал ее образовывать. Это было «огрубением» его тела: Бог облек его в «кожаные ризы», подобные телу смертных животных (Быт. 3, 21). Но наложенная Творцом на людей «возможность умирать, отличавшая природу бессловесную», была даже благом. – Только в саморазложении может огрубевшее тело как бы расплавиться, перегореть и очиститься от зла. Огрубение же и разъединение человека выразились еще и в раздвоении его на мужа и жену.
«Высокое унижено, созданное по образу небесному оземлянилось, поставленное царить порабощено, сотворенное для бессмертия уязвлено смертью, пребывавшее в наслаждении райском изгнано в сию сторону скорбную и многотрудную, воспитанное в бесстрастии сменило его на страстную и скоротечную жизнь; свободное и неподвластное – ныне под властью стольких и толиких зол, что нелегко и перечислить наших мучителей». «Наших», ибо все мы «общники Адамовой природы и участники его падения» (стр. 216, сл.). Происшедшее в нем происходит во всем человеке и в каждом человеке, хотя в каждом и по-особому. Даже в новорожденном грешна его человеческая природа. Более: если человек – средоточие мира, его падение увлекает за собой весь мир. Каков же путь из «черного и мрачного моря человеческой жизни»?
7. Не в спасении индивидуума проблема, а в спасении всего Человека, для оригенистов Григория Нисского и Григория Богослова равнозначном спасению всех (άποκατάστασις των πάντων). Индивидуум даже и не может быть спасен, если не спасена вся человеческая природа. Каковы же условия этого спасения? – Человек добровольно отпал от Бога в рабство зла, греха, страданий и смерти и в рабство дьяволу, который справедливо получил свою власть над людьми. Следовательно, возвращение Человека к Богу нравственно должно быть тоже свободным его актом. Но освободить Человека от рабства неодолимой стихийной силе зла (первородному греху) и дьяволу этот его добровольный акт не может. Освободить Человека может только Бог. По бесконечному милосердию Своему Бог хочет спасти Человека, по бесконечной премудрости Своей знает, как его спасти. Но именно бесконечная премудрость и предполагает справедливость: «истинной справедливости никто не припишет неблагоразумию». Раб не может сам себя выкупить у «именующего себя царским именем» дьявола. Бог же может найти и «не насильнический, а справедливый способ возвращения» человеку свободы. Он может «войти в сделку с владельцем, чтобы взял тот за обладаемого, какую захочет, цену».
Итак, первое условие спасения – сознание Человеком своей вины, раскаяние; второе – очищение его от грехов только его усилиями, в силу испорченности естества не достижимое; третье – освобождение от власти дьявола и удовлетворение справедливости, что возможно только для Бога. Григорий обстоятельно рассматривает все эти вопросы. Вслед за Оригеном (стр. 125) он даже допускает со стороны Бога некий обман: «Божество сокрылось за завесою нашего естества, и враг, словно жадная рыба, вместе с приманкою плоти повлек крючок Божественности», сам совершая несправедливость. Но такой «обман обманщика» является лишь воздаянием ему должного, не говоря уже о
