Елена Никулина - Агиология
Одним из главных источников (а зачастую и единственным источником) сведений о пострадавшем было его следственное дело.
В архивных материалах репрессивных органов сохранились имена, биографические данные, ценные документы (фотографии, изъятые письма, рукописи, самиздатовские сочинения и пр.). В этом смысле следственные дела являются важнейшими источниками данных как для канонизации новомучеников, так и для исследования истории гонений XX века в целом.
Что же касается протоколов допросов и других документов, созданных в НКВД в процессе ведения следствия, то отношение к ним в силу их полуправдивого характера едва ли может быть однозначным. Протоколы некоторых допросов являют безукоризненную стойкость арестованных, отказ признать себя виновным, назвать «соучастников». Но есть и примеры малодушия священнослужителей и мирян – признание в совершении фантастических преступлений (терроризма, шпионажа и пр.) или оговор знакомых, которые потом были расстреляны или провели многие годы в лагерях. Иногда такого рода материалы встречаются в делах уважаемых священников или архиереев, известных своей высокой духовной жизнью. В этом случае исследователь становится перед очень серьезной проблемой. Как относиться к этим фактам? Можно ли считать, что перед нами достоверное свидетельство предательства, отречения от веры, падения подвижника под конец жизни?
Известно, что при допросе следователь чаще всего сам записывал показания и мог написать не то, что говорилось, подогнать показания под какую-то схему или вообще сочинить их, а мог заставить арестованного писать под диктовку, чтобы таким образом создать на бумаге некую видимость правосудия. Потом подследственного заставляли подписать протокол, то есть признать себя виновным (что совершенно необоснованно считалось достаточным для его осуждения). Иногда подпись подделывали. Применялись пытки, например, заключенному по многу суток могли не давать спать и в таком состоянии принуждали к признанию несуществующей вины. Нередко следователи, пользуясь небольшой частью собранных данных, делали вид, что им уже известно все. И тогда подследственный, будучи, к примеру, арестованным по оговору, сам начинал давать новые сведения, думая, что говорит и так известное, и что этим он уже никому не сделает хуже. Существует масса и других нюансов, объясняющих появление в материалах следствия порочащей арестованного информации.
Поэтому встает законный вопрос о том, насколько можно доверять материалам следственных дел, как отличить в них правду от лжи. Можно ли на основании сомнительных материалов последних месяцев существования репрессированного судить о всей его жизни? Как понять, чем является гибель арестованного – мученической кончиной или просто трагической смертью?[323] Все эти серьезнейшие вопросы требуют осторожного и внимательного решения.
Ситуация осложнялась и тем, что ранее подвиг мученика совершался на глазах у всех, и под влиянием этого подвига и мученической кончины святого начиналось его почитание. В советское время власти предпринимали все возможное для того, чтобы жизнь подвижников благочестия имела как можно меньшее влияние на окружающих, чтобы те, кто был образцом веры и нравственности, были как можно быстрее изглажены из памяти народа. Обстоятельства следствия, заключения в тюрьме и мученической кончины большинства верующих оставались практически никому не известными, и потому огромное число новомучеников и исповедников Российских не могло почитаться и было предано забвению. Таким образом, народное почитание, выступающее с древности одним из главных критериев канонизации, в этом случае не могло «помочь» выявлению истинных мучеников из бесчисленного количества репрессированных. Напротив, выявление обстоятельств подвига святых и их канонизация в лике новомучеников должны были основанием для установления их почитания (прежде всего на месте их подвига)[324].
Еще одной проблемой при подготовке материалов для прославления новомучеников был вопрос о том, в какой мере церковные разделения 1920–1940 годов выводили пострадавших за пределы Церкви и тем самым устраняли саму возможность их канонизации. Другими словами – можно ли считать мучениками лиц, которые окончили свою жизнь в лагерях и тюрьмах, пребывая в расколе или разделении?
К этому вопросу удалось подойти без упрощений, с пониманием той разницы, которая существует между расколами, граничащими с ересью или возникшими вследствие глубоких заблуждений экклезиологического порядка (беспоповцы в старообрядчестве), расколами, явившимися результатом властолюбия, самоволия и пр., и разделениями из-за разного понимания правильной линии Церкви в ее тогдашнем тяжелейшем положении.
Канонизация обновленцев, ставших жертвами репрессий, была признана недопустимой.
Что же касается «правых» оппозиционеров, часто называемых «непоминаюшими». то их действия были продиктованы по-своему понимаемой заботой о благе Церкви. Несогласие с церковно-политической линией, проводимой заместителем Патриаршего Местоблюстителя митр. Сергием, заставило их прекратить упоминание его имени за богослужением, то есть прервать каноническое общение с ним. В то же время, они продолжали поминать Патриаршего Местоблюстителя митрополита Крутицкого Петра (Полянского), находившегося в заключении, но остававшегося законным главой Русской Церкви. Впоследствии, по кончине митр. Петра, митр. Сергий не был признан ими главой Церкви, не признали они и законности избрания его Патриархом.
Но когда Патриархом был избран митр. Алексий (Симанский), большинство из оставшихся «непоминающих» (почти все они погибли в 1930-е годы) воссоединилось со священноначалием Русской Церкви. С учетом этих соображений было признано возможным поставить вопрос о канонизации тех жертв репрессий, которые, находясь в отделении от митр. Сергия, продолжали признавать главой Церкви митр. Петра и не пытались организовать параллельный церковный центр (свт. Афанасий Сахаров, свт. Кирилл Казанский и др.)[325].
Непростой была и подготовка материалов по прославлению Царской Семьи. Перед канонизаций было подробно исследовано все, что касается государственной и церковной политики последнего императора, а также личных качеств его и его близких. Комиссия по канонизации отметила, что, с одной стороны, всю императорскую Семью отличало личное благочестие, что в правление Николая II широко велось храмостроительство, канонизировались святые, в числе которых были прп. Серафим Саровский, Патриарх Ермоген, свт. Иоасаф Белгородский.
С другой стороны, церковная политика императора не выходила за рамки традиционной синодальной системы управления Церковью. В частности, он, будучи убежденным в несвоевременности церковных реформ, не способствовал идее созыва Поместного Собора и восстановлению Патриаршества.
При исследовании государственно-политической деятельности императора было указано, что как политик и государственный деятель Государь поступал, исходя из своих религиозно-нравственных принципов. И, будучи помазанным на царство, наделенным всей полнотой власти, император был ответственен за все события, происходившие в стране, – как перед народом, так и перед Богом. Поэтому на него ложится определенная доля ответственности и за все исторические ошибки, подобные «кровавому воскресенью». Другим примером неоднозначных действий императора, имевших пагубные последствия для России, были отношения его с Распутиным. Как показало специальное исследование, Государь неоднократно пытался избавиться от него, но оказался не в состоянии противостоять Александре Феодоровне, находившейся под влиянием Распутина из-за тяжелой болезни сына.
Подводя итоги всей этой работе, Комиссия по канонизации признала, что в деятельности последнего русского императора нет достаточных оснований для канонизации, то есть он не может быть канонизирован как благоверный император.
Основания для прославления Николая II и его Семьи были найдены при внимательном исследовании последних месяцев их жизни. Комиссия по канонизации свидетельствовала, что по мере продолжительного и углубленного изучения материалов этого периода подвиг христианского перенесения страданий Царской Семьей открывался все яснее и ощутимее. Большинство свидетелей жизни Романовых после ареста говорят о них как о людях, искренне стремящихся воплотить в своей жизни заповеди Евангелия, людях, которые, несмотря на все издевательства и оскорбления, принимают постигшие их страдания со смирением и покорностью Воле Божией.
Убийство Царской Семьи в ночь на 17 июля 1918 года повторяет узловое событие первоначальной духовной истории России – убийство свв. князей страстотерпцев Бориса и Глеба в 1015 году. Промыслом Божиим последние Романовы через 900 лет повторили их подвиг.
