Иосиф Крывелев - История религий. Том 2
Ваисовская секта имела в исламе лишь местное значение, она и не оказала существенного влияния на жизнь мусульманской церкви. Несравненно большее значение имело как для церкви, так и для религиозно-идеологической мысли ислама в России движение джадидов79, аналогичное движению реформаторов в ближневосточном и индийском исламе.
Термин «джадидизм» произошел от выражения «усул и джадиде», означающего «новый метод». Речь шла о введении новых методов в школьное обучение, о реформировании религиозных школ (медресе и мектебов) на основах западной педагогики, причем эта реформа должна была касаться не только методики преподавания, но и его содержания. Имелось в виду введение ряда светских учебных предметов: арифметики, естествознания, русского и некоторых иностранных языков. Вся атмосфера мусульманских школ, где в течение семи-восьми лет ученики, сидя на полу, должны были научиться лишь читать Коран на незнакомом им арабском языке, подлежала, с точки зрения «новометодчиков», коренному изменению.
Именно такие идеи пропагандировал основатель джадидизма крымский помещик Исмаил-бей Гаспринский 80. С 1883 г. он издавал в Бахчисарае газету «Тарджиман» («Переводчик»), в которой пропагандировался «новый метод». Он создавал новометодные школы, и его примеру последовали во многих других мусульманских центрах. Движение скоро стало большой силой среди мусульман России. Его значение вышло далеко за пределы школьной реформы. По существу борьба шла за модернизацию мусульманской религии в целом.
У Гаспринского нашлось большое число приверженцев не только в Крыму, но и в Поволжье, на Урале, в Средней Азии. Появились газеты и журналы джадидского направления, был опубликован ряд книг в модернистском духе. Но консервативные элементы среди духовенства и идеологов ислама оказывали яростное сопротивление джадидизму; они получили название кадимистов от слова «кадим», означающего «изначальное, неизменное».
Для характеристики позиций и взглядов джадидов и кадимистов остановимся на содержании сочинений двух представителей этих направлений — казанского муллы Мусы Бигиева и старшего муллы Малмыжского уезда Вятской губернии Ишмухаммеда Дин-Мухаммедова. Первый опубликовал четыре книги, появление которых вызвало полемику в мусульманской печати, второй в это же время опубликовал несколько брошюр, где разоблачались нечестивые новшества джадидов.
Одна из книг М. Бигиева, «Пост в длинные дни» 81, была посвящена, казалось бы, частному вопросу, но по существу содержала в себе взрывчатый материал, грозивший подорвать основы старого ислама. Известно, что сроки ежегодного мусульманского поста, уразы, устанавливаются по лунному календарю и потому в разные годы приходятся на различные месяцы солнечного года. Бывает, что поститься приходится в самые длинные летние дни. А на севере, где солнце летом совершенно не заходит, мусульмане, следовательно, не имеют права есть и пить в течение месяца! Возникает вопрос: как мог не знать такого положения автор Корана? И как вообще в таком случае добропорядочный мусульманин должен выходить из положения, не нарушая предписаний Корана и шариата? Бигиев, однако, имел в виду нечто значительно большее, чем проблема поста.
Отталкиваясь от этого вопроса, Бигиев пространно рассуждает о том, как следует относиться к догматам и предписаниям ислама, содержащимся во всей той массе комментариев, которая нагромождена улемами на текст Корана в течение столетий. Он выступает в роли пламенного защитника Корана, обороняющего его абсолютно истинный смысл от ложных комментариев и невежественных комментаторов. Это дает ему возможность истолковывать Коран, исходя из собственных взглядов. Таким способом, по Бигиеву, все содержание Корана можно привести в соответствие со взглядами современного человека и западной науки.
Подобная свобода толкования Корана позволяет согласовать с исламом любую норму жизни буржуазного общества вплоть до равноправия женщин, дружественных отношений с неверными, полной европеизации быта. С точки зрения М. Бигиева, это вовсе не означает капитуляции ислама, а тем более отказа мусульман от своей религии. Реформатор, наоборот, утверждает, что именно перестройка ислама в указываемом им направлении обеспечит этой религии новое великое будущее: приспособившись к создавшимся в культурном мире условиям, ислам обретет такую силу, что подчинит себе весь мир. Бигиев прибегает к хитроумной аналогии: «Мусульманство в истории культуры то же, что человечество в истории природы. Подобно тому, как человечество, подчиненное сначала законам природы, впоследствии само подчинило себе эти законы, и мусульманство, которое под влиянием социальных законов на протяжении тринадцати столетий переходит из одного вида в другой, займет в конце концов центр господства в культурном мире» 82.
Книги М. Бигиева были признаны констанстинопольским шейх-уль-исламатом еретическими, их продажа и чтение были запрещены правоверным мусульманам. Инициаторами столь решительных мер явились мусульманские паломники из России, выражавшие воинственную позицию кадимитов. В ответ на действия константинопольских улемов Бигиев ответил рядом резких полемических выступлений, в которых не только отстаивал свои позиции, но и наносил сокрушительные удары турецким мусульманским церковникам, разоблачая неприглядные моменты истории их деятельности. «Бросим, — писал он, — критический взгляд на историю Турецкой империи. В каждом предательстве и в каждой интриге, которые привели к упадку как государство, так и нацию, зачинщиками были шейх-уль-исламы, казаскеры (высшие духовные чиновники в шейх-уль-исламате. — И. К.) и остальные духовные лица. Двух своих братьев и своего отца султан Баязид приказал убить с разрешения тогдашних богословов и муфтиев. После Баязида при каждом вступлении на престол диким образом избивалось от 5 до 20 невинных принцев по фетве шейх-уль-исламов и казаскеров… Для шейх-уль-исламов являлось самым заманчивым делом участие в ограблении народа, в притеснении его вместе с предателями, в казнокрадстве… Вырезать в одну ночь сорок — пятьдесят тысяч невинных шиитов, сделать из истории Турции историю анатолийских восстаний и персидских войн, послать против несчастного народа, жалующегося на непосильный гнет, бешеное войско — все это делалось с одобрения муфтиев, подыскивавших для этого оправдания в шариате»83. От разоблачения, так сказать, политической деятельности инстанции, претендовавшей на руководство всем мусульманским миром, Бигиев перешел затем к характеристике морального лица константинопольских деятелей: «Мы знаем и таких шейх-уль-исламов и казаскеров, которые каждую ночь, разгорячившись от умеренного пьянства, совершали такие непотребства, от которых покраснели бы кюльхан-беи (константинопольские босяки. — И. К.)»84.
М. Бигиев говорил и о «подвигах», которые относились к недалекому прошлому: «Несколько лет тому назад, когда черкесы, переселившиеся в Османскую империю, умирали с голоду от мудрых мероприятий представителей правительства, старательные прислужники, посланные такими великими визирями, как Али-паша, скупали несчастных девочек, оставшихся без родителей, за бесценок и наводняли ими стамбульские гаремы в качестве наложниц, с разрешения тогдашнего шейх-уль-ислама… Шейх-уль-исламы и казаскеры также пользовались «на правах собственности» пленными девушками и мальчиками, которых приводили в Константинополь участвовавшие в набегах грабители» 85. Своими разоблачениями реформатор стремился дискредитировать не только тех людей, которые претендовали на подлинно исламскую святость и авторитетность в делах веры, но и воплощенную в их деятельности идеологию, это давало морально-религиозное право требовать ее решительного пересмотра.
Кадимиты в свою очередь вели бурные контратаки. Дин-Мухаммедов настаивал на том, что в ислам не могут быть вносимы никакие изменения, в том-де и заключается его отличие от христианства, которое способно к изменению, ибо не является постоянной верой. Нельзя менять в исламе не только его верования и обряды, но и существующие у мусульман обычаи, формы и нормы быта. «Подражать неверным в одежде, речи, делах и обычаях — значит идти навстречу врагам бога… А кто идет навстречу врагам бога, тот отворачивается от бога, и господином его становится сатана». Вероотступничество воинствующий мулла приписывает любому, «кто надевает на голову шапку язычников», причем тяжесть преступления усугубляется в том случае, если надевается картуз. Еще более резкое возражение вызывают у Дин-Мухаммедова новые школьные порядки: сидение за партами, обучение на татарском, а не на арабском языке, да еще по учебникам, полученным из земской управы, применение звукового метода при обучении грамоте. «Защищать звуковой метод, — изрекает ортодокс, — значит отвергать Коран… Последствием звукового метода является искоренение веры ислама»86.
