Павел Михалицын - Первая книга православного верующего
В лице Господа отражалась небесная душа. Он был прекраснее всех сынов человеческих (Пс. 44, 3), по словам Псалмопевца. И наоборот, если в книге «Бытие» говорится, что Бог положил знамение на Каине (гл. 4, 16), по которому люди могли бы узнать братоубийцу и в страхе бежать от него, то это значит, что на его искаженном лице выразились свойства его преступной души. Потому-то мы должны быть способны и в телесной стороне человеческого существа читать рукописание Божие, наблюдать в ней высший, или небесный, тип, подмечать отражение образа и подобия Божия. Нельзя, конечно, не согласиться, что грех расстроил и испортил не только душу, но и тело, и что человек, предающийся порокам, обезображивает не только душу, но и свое тело. Но кто довольно наблюдателен, а главное – имеет в себе достаточно любви к ближним, тот и сквозь мглу страстей и пороков заметит мерцание божественной искры. Но мы, конечно, заблуждались бы, если бы захотели внешностью человека исчерпать все его внутреннее содержание, если бы захотели по внешности верно и точно судить о внутреннем. Если о животном действительно можно сказать, что тело есть вся видимая душа его, то человек скрывает в душе своей богатство, которое никогда не может во всей полноте и точности выразиться во внешнем проявлении, следовательно, главное наше внимание при суждении о достоинстве человека должно быть направлено на его душу. Образ и подобие Божие заключаются в душе, в личности человека.
Условия личного, или нравственного, существования есть следующие: самосознание, или разум, и самоопределение, или свобода. Этими свойствами обладает человек. В силу этих свойств он есть нравственное существо, образ и подобие Божие. Силой самосознания, или разума, мы познаем и усваиваем себе нравственный закон.
Необходимо различать два вида свободы: свободу формальную, или психологическую (свободу воли), и свободу существенную (реальную, истинную), или нравственную (свободу духа).
Формальная, или психологическая, свобода есть свобода выбора, т. е. способность направлять свою деятельность на те или иные предметы, избирать тот или иной путь, делать себя или чадом Божиим, или рабом греха.
Священное Писание почти не говорит о формальной свободе, так как ее наличие предполагается, как общеизвестный и несомненный факт, когда речь идет о человеке и его действиях. Так, сотворивши человека, Бог сказал ему: от всякого древа райского ты в праве есть, от древа же познания добра и зла ты не в праве есть. Яснее говорится во Второзаконии: «Я предложил тебе жизнь и добро, смерть и зло: избери жизнь и будешь жить ты и семя твое» (гл. 30, 15–19). Иисус, сын Сирахов, пишет: «Сам изначала сотворил человека и оставил в его руке произволение его: если хочешь соблюдать заповеди, и веру сотворишь и благоволение. Предложил тебе огонь и воду, на них же хочешь, прострешь руку твою» (Сир. 15, 14–17). В Новом Завете обличительную речь к фарисеям Господь заканчивает следующими словами: «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!» (Мф. 23, 37). «Если хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди», – сказал Спаситель богатому юноше (Мф. 19, 17). «Вы всегда противитесь Духу Святому», – говорит апостол евреям (Деян. 7, 51). И в 1-ом послании к Коринфянам: «…Но кто будучи властен в своей воле» (7, 37).
Человеку дана способность, которой он может повиноваться Богу, и в этом состоит произвол свободы. Вообще же, отцы и учители Церкви доказывали свободу человеческой воли против язычников, гностиков и манихеев.
Свобода выбора подтверждается и самонаблюдением человека. Совершая любое действие, мы чувствуем, что сами решились на это действие и совершаем его, что ничто ни извне, ни изнутри не принуждало нас с неотразимой необходимостью, следовательно, мы могли поступить иначе. Хотя мы сознаем содействовавшие поступку причины, но, по крайней мере, признаем за собой окончательное решение, дальше которого нельзя сдвинуть действие или причину его. Никто не отважится утверждать, что он был подвигнут на совершение действия с такой же непреодолимой необходимостью, с какой движется брошенный камень.
Второй факт, доказывающий свободу человеческой воли, есть раскаяние, а вместе с тем существующие во всех человеческих обществах наказания преступников. Если человек не волен был совершить известное действие, если он не есть вина или причина его, то зачем раскаиваться и за что его наказывать? Раскаяние есть, очевидно, сожаление человека о том, что он поступил так, а не иначе. Оно есть невольное признание, что он мог бы поступить по-другому. А в действиях обыденных, не относящихся непосредственно к высшей цели или конечному назначению человека, свобода воли обнаруживается весьма ясно. Например, гуляя по улицам города и дойдя до перекрестка, я могу совершенно по своему изволению пойти в правую или левую сторону. Свобода действует и в теоретической области, т. е. в области мышления. Без свободы было бы невозможно мышление. Мысля, мы сочетаем представления так или иначе, смотря по тому, как нам это нужно.
Свобода выбора отвергается детерминистами. Они исходят из того положения, что ни одно человеческое действие не может состояться без мотивов или побуждений к деятельности (со стороны ли представлений о предметах, или со стороны влечений), которыми предопределяется воля, и, следовательно, она не свободна. Но спрашивается: чем же объясняется то напряжение и та борьба, которую испытывает воля, прежде чем решиться на известное действие? Если все совершается само собой, независимо от воли, если воля, как думают детерминисты, лишь пассивная, или страдательная, сторона, активная же и действительная – мотивы, то зачем воле напрягаться, зачем бороться? Эта борьба не так заметна в кругу обыденных и привычных действий, но она ясно проявляется в случаях непривычных и важных. Мотивы только возбуждают, подают повод к обнаружению воли, причина же, производящая действие, и есть та самая свободная воля. Мотив только потому становится причиной и производит решение или действие, когда воля усвояет его себе, делает его частью себя. Полагая, таким образом, последнюю причину решения и действия воли в самой же воле, мы находим в ней способность начинать новый ряд действий, быть причиной причины решения и действия.
А то, что человеческая воля может действовать не иначе, как по мотивам, т. е. по вызовам со стороны представлений о достоинстве различных предметов и со стороны влечений, коренящихся в естественной индивидуальности, это указывает только на то, что она не есть безусловная воля, какова воля Божеская, но обусловлена рядом обстоятельств, т. е. ограничена. Свободная воля Божия сама есть источник бытия и его законов, и, следовательно, основание своей жизни и всех своих действий заключает единственно в самой себе. Воля же человеческая получает предметы своей деятельности извне. Они даются ей готовыми, а не производятся ею, следовательно, она ограничивается ими, вызывается ими к деятельности. По слову Cвященного Писания, Бог Совершает все по изволению воли Своей (Еф. 1, 11): «Он тверд; и кто отклонит Его? Он делает, чего хочет душа Его» (Иов. 23, 13). Между тем о человеке говорится, что он должен сначала испытывать, что есть воля Божия благая, и угодная, и совершенная (Рим. 12, 2), и только тогда действовать. Не будьте нерассудительны, но познавайте, что есть воля Божия (Еф. 5, 17).
Далее, человеческая душа всегда живет в двух областях: ясной, сознательной, и темной, бессознательной. Содержание последней никогда вполне не переводится в содержание первой; темная и бессознательная область всегда является базисом для явной и сознательной области. Потому-то свобода человека, принадлежащая ясной области, всегда связана несвободой темной области; темные и слепые естественные влечения всегда служат как основанием для сознательной и свободной воли, так и вызовом ее к деятельности. Между тем в Боге не существует такой противоположности. Все Его существование и вся жизнь Его принадлежат области ясной, сознательной. Он есть свет, и тьмы в Нем нет, ни единой (1 Ин. 1, 5; Иак. 1, 17).
Существует еще мнение (блаженный Августин), что, хотя человек сотворен свободным, но в акте грехопадения он потерял свободу, раз навсегда сделался несвободным, и потому вне области искупления и благодати, к которой он относится как пассивный сосуд, может только грешить. Если и осталась у него свобода, то разве для действий обыденных и внешних, а не для нравственных и угодных Богу. Нельзя не признать глубокого смирения, искреннего чувства и относительной истины, выражающихся в этом признании. Мы уже говорили, что вне христианства и предлагаемых им средств нравственность далека от идеала, т. е. от самоотверженной деятельности бескорыстной любви. Но если вне христианства не существует совершенная нравственность, то отсюда не следует, что невозможна там и всякая нравственность. Если бы в естественном человеке (живущем вне христианства) совершенно не было нравственной свободы, т. е. возможности делать добро, тогда было бы невозможно обращение в христианство, или, по крайней мере, это обращение не имело бы никакой цены, так как оно было бы совершено несвободно; а необращение в христианство не навлекало бы никакой вины на человека. Человек не есть только член рода, как выходит из теории нравственной несвободы со времени греха Адама, – он есть индивидуум. Потому, согрешив в Адаме и рождаясь с прародительским грехом, человек в то же время или навлекает на себя еще большую вину из-за своих личных новых грехопадений, или борется со своей испорченной природой и, следовательно, умаляет греховную тяжесть и свою виновность.
