Гностические евангелия - Элейн Пейджелс
Почему ортодоксальные представления о мученичестве — и о смерти Христа как образце для него — победили? Мне представляется, что преследование дало толчок формированию организованной церковной структуры, которая развилась к концу второго века. Чтобы перенести эти события в современный контекст, представим, какое убежище остается у инакомыслящих, столкнувшихся с мощной и могущественной политической системой: они пытаются обнародовать случаи насилия и несправедливости, чтобы добиться всемирной общественной поддержки. Пытка и казнь маленькой группы, известной только своим родственникам и друзьям, вскоре будет забыта, но случаи, когда диссиденты оказываются учеными, писателями, евреями или христианскими миссионерами, могут привлечь внимание международного сообщества благодаря тем, кто отождествляет себя с жертвами.
Безусловно, в этом заключается основное различие между древней и современной тактикой. Сегодня задачей подобной гласности является оказать давление и добиться освобождения тех, кто заключен в тюрьму или подвергается пыткам. Такие апологеты как Юстин обращались к римским властям, протестуя против несправедливого обращения с христианами и призывая прекратить его. Но христиане записывали истории мучеников с другой целью и для другой аудитории. Они писали исключительно для других христианских церквей, не надеясь прекратить гонения, но чтобы предупредить их об общей опасности, вдохновить их соревноваться с мучениками в их «славной победе» и консолидировать общины внутренне и между собой. Так во втором и третьем веках, когда насилие угрожало христианским общинам в отдаленных областях Римской империи, об этих событиях узнавали христиане по всему известному миру. Игнатий, осужденный на казнь на римской арене, в своем последнем путешествии занимался написанием посланий ко многим провинциальным церквям, рассказывая о своем положении и убеждая их поддерживать католическую («вселенскую») церковь, собранную вокруг епископов. Прежде всего он предостерегал их избегать еретиков, уклонявшихся от власти епископов и ортодоксальных доктрин о страстях Христа, Его смерти и воскресении. Его письмо римским христианам, которых он никогда не видел, свидетельствуют об эффективности подобного общения: Игнатий был уверен, что они вмешаются, чтобы предотвратить его казнь, если он позволит сделать это. Позднее, в июне 177 года, когда около пятидесяти христиан были арестованы в Лионе и Виенне, они немедленно написали «нашим братьям в Азии и Фригии, имеющим ту же веру», описывая свои страдания, и послали Иринея, чтобы информировать хорошо организованную церковь в Риме. Под давлением общей опасности члены разбросанных по всему миру христианских групп все больше обменивались письмами и путешествовали от одной церкви к другой. Рассказы о мучениках, зачастую полученные из протоколов их судов или от очевидцев, обращались в церквях Азии, Африки, Рима, Ереции, Еаллии и Египта. Благодаря этому общению члены разных ранних церквей осознали, что местные особенности препятствуют их претензиям на принадлежность к единой вселенской церкви. Как уже было отмечено ранее, Ириней настаивал, что все церкви по всему миру должны быть согласны во всех жизненно важных положениях доктрины, но даже он был потрясен, когда Римский епископ Виктор попытался принудить региональные церкви к большему единообразию. В 190 году Виктор потребовал, чтобы христиане в Малой Азии отказались от своей традиции празднования пасхи одновременно с еврейской пасхой и приняли римский обычай — или отказались от своих претензий называться христианами-католиками. В это же время римская церковь составляла определенный список книг Писания, постепенно принятый всеми христианскими церквями. Все возрастающий порядок институциональной иерархии консолидировал общины изнутри и упорядочивал их отношения с тем, что Ириней называл «церковью, рассеянной по всей вселенной даже до концов земли» — сетью групп, становившихся все более единообразными в доктрине, обряде, каноне и политической структуре.
Среди внешних рассказы о жестокости по отношению к христианам вызывали смешанные чувства. Даже высокомерный Тацит, описывая, как Нерон издевался над христианами и пытал их до смерти, вынужден добавить:
хотя на христианах лежала вина и они заслуживали самой суровой кары, все же эти жестокости пробуждали сострадание к ним, ибо казалось, что их истребляют не в видах общественной пользы, а вследствие кровожадности одного Нерона.[451]
Среди горожан Лиона после убийств на арене некоторые хотели изуродовать тела мучеников, другие насмехались над ними, как глупцами, тогда как третьи, «оказавшие определенное сострадание», размышляли, что вдохновило их смелость: «Какое преимущество их религия принесла им, что они предпочли его своей собственной жизни?»[452] Гонения, несомненно, пугали многих и заставляли избегать контактов с христианами, но и
Юстин, и Тертуллиан говорят, что вид мучеников вызвал у них удивление и восхищение, которые заставили их разузнать о движении, а затем и примкнуть к нему. И оба подтверждают, что это произошло и со многими другими. (Как замечает Юстин: «чем более нас так мучают, тем более увеличивается число других верующих».)[453] Тертуллиан с вызовом пишет Скапуле, проконсулу Карфагена:
Ваша жестокость — наша слава… во всяком, кто видит такое терпение, возбуждается недоумение, и всякий воспламеняется желанием узнать, в чем тут дело, и когда познает истину, то и сам тотчас последует за нею.[454]
Он хвастается перед римским гонителем тем, что «чем более вы истребляете нас, тем более мы умножаемся; кровь христиан есть семя!»[455] Те, кто следовал ортодоксальному согласию в доктрине и церковной политике, также принадлежали к церкви, которая — исповедуя распятого Христа — прославилась своими мучениками. С другой стороны, группы христиан-гностиков были рассеяны и потеряны — те, кто сопротивлялся согласованности доктрин, сомневался в ценности «свидетельства кровью» и зачастую не подчинялся авторитету епископов.
Наконец, в своем изображении жизни Христа и его страданий ортодоксальное учение предлагало способ интерпретации фундаментальных элементов человеческого опыта. Отвергая гностические представления, что Иисус был духовным существом, ортодоксы настаивали, что Он, подобно остальным людям, был рожден, жил в семье, голодал и уставал, ел и пил вино, страдал и умер. Они дошли до того, что утверждали, будто Он телесно воскрес из мертвых. Здесь опять, как мы уже видели, ортодоксальное предание безусловно принимает телесный опыт как центральный факт человеческой жизни. То, что человек делает в физической жизни — ест и пьет, участвует в половой жизни или воздерживается от нее, спасает жизнь или жертвует ею — все это живые элементы его религиозного развития. Но гностики, считавшие важнейшей частью каждой личности «внутренний дух», отвергали подобный психический опыт, неважно, приятный или болезненный, как отвлекающий от духовной реальности — как иллюзию. Неудивительно, что
