Сборник - Что такое анафема
По мнению епископ Никодима, анафема тем отличается от отлучения от Таинств, что: 1) совершается гласно, а не на исповеди; 2) лишает анафематствованного права на общение с православными христианами не только в Таинствах, но и в быту и 3) в христианских государствах влечет за собой репрессивные меры со стороны государственной власти. Можно осуждать привычную для теократического сознания апелляцию к светским властям, но нельзя не заметить, что все же никакого «проклятия» здесь и близко нет.
Наконец, современный канонист, преподаватель Московской Духовной Академии, протоиерей Владислав Цыпин так пишет об анафеме:
«Великим отлучением, анафемой, поражают только за самые тяжкие преступления: ересь, вероотступничество, святотатство. Великое отлучение заключается в совершенном исключении преступника из Церкви. Но и анафема все-таки не утрачивает характера врачевания, ибо она не является неотменяемой карой. Если анафематствованный грешник раскается в содеянных им преступлениях, то он не может быть жестокосердно отвергнут Церковью. Согласно 52-му Апостольскому правилу, «Если кто, епископ или пресвитер, обращающегося от греха не приемлет, но отвергает, да будет извержен из священного чина…»[127].
Итак, слово анафема имело смысл проклятия только в иудаизме и, отчасти, в католичестве, но отнюдь не в Православии.
Православному сознанию настолько претит желание духовного и физического зла человеку, что один из богословов полагает, что библейский смысл даже такого слова, как проклятие, не следует понимать как насылание зла на человека: «Проклятие означает только, что нечто предоставляется своей судьбе, лишается поддержки: «проклинаю» – значит «отлучаю». Так что делать пугало даже и из такого слова, как проклятие, совсем не следует. Это страшное слово, но оно не обнаруживает никакой активной жестокости. И если Судия говорит грешникам «проклятые», то это значит только «отлученные от Меня, предоставленные самим себе»[128].
Похоже, что об этом знала Е. Блаватская. Говоря о том, что спиритуализм (как практика общения с душами умерших) никогда не поощрялся на Востоке, она употребляет именно этот термин: «Теософы имели смелость утверждать, что вера в проникновение бестелесных человеческих духов всегда была anathema maranatha (предметом осуждения) на Востоке». Перевод этого выражения апостола из Первого Послания к Коринфянам (см. 1 Кор. 16, 22) почти верен. Во всяком случае, стоит отметить, что оно в данном случае не переведено Блаватской как «предмет проклятия». Остается только уточнить, что апостол соединяет воедино греческое слово и арамейское, что вместе дает смысл «Да будет отлучен до пришествия Господа», то есть до Суда. Полный стих: Кто не любит Господа Иисуса Христа, анафема, маран-афа (1 Хор. 16, 22).
Понятно, что было бы абсурдом переводить это Павлово выражение как «Кто не любит Господа нашего Иисуса Христа – да будет проклят до дня Его пришествия». Церковь отделяет от себя того, кто живет совсем другим, чем христиане, – но она не берет на себя произнести над ним последний суд. Ни апостолы, ни иерархи, но лишь Сам Христос имеет право (см. Ин. 5, 27) сказать: идите от Меня, проклятые (Мф. 25, 41).
Ученики Христа не имеют права на ненависть, на желание зла или на проклятие. У них есть право только на гнев. K преподобному Пимену Великому однажды подошли ученики и спросили: «В Евангелии есть слова, запрещающие «гневаться на брата своего всуе». Не значит ли это, что возможен некий праведный гнев? И как узнать, когда гнев бывает «напрасным», «всуе», а когда это движение души оказывается должным?». Преподобный Пимен ответил: «Всуе гневаешься за всякое лихоимство – даже если бы кто выколол у тебя правый глаз. Если же кто старается удалить тебя от Бога – на такового гневайся»[129].
Гнев – это не ненависть и не зложелательство. Это предельное отстранение от своей души того, что представляется крайне недостойным, опасным и губительным. Это своего рода система иммунной защиты души от незримой инфекции «прилогов». В православной аскетике гнев – это движение воли, не приемлющей нечто, опознанное как искушение. С гневом Христос говорит о фарисеях, но без всякого желания погибели им. С гневом Спаситель отстраняет предложение апостола Петра уклониться от Креста, но вряд ли разумно допущение, будто Христос в эту минуту ненавидел и проклинал самого Петра.
Естественно, что попытка оккультистов внедрить в сознание верующих людей свой мистический атеизм и через него «удалить тебя от Бога» вызвала реакцию отторжения у Собора. И Собор сказал то, что можно и должно сказать христианину в таких случаях и пример чего мы видим уже в словах апостола Иоанна о гностиках: Они вышли от нас, но не были наши: ибо если бы они были наши, то остались бы с нами; но они вышли, и через то открылось, что не все наши (1 Ин. 2, 19).
Зачем же после ухода еретика бывает нужно гласное объявление об его отпадении от Церкви? Чтобы ответ на этот вопрос стал яснее, предварим его другим: зачем в Церкви существует противоположная практика канонизации святых? «Церковная канонизация, акт, обращенный к земной Церкви, руководствуется религиозно-педагогическими, иногда национально-политическими мотивами. Устанавливаемый ею выбор (а канонизация и есть лишь выбор) не притязает на совпадение с достоинством иерархии небесной», – пишет Георгий Федотов[130]. Андрей Рублев, очевидно, пребывал в Царстве Христовом с момента своего преставления, а не с 1988 года, когда Церковный Собор объявил о его канонизации. Господь Сам дает венцы Своим чадам, не дожидаясь решения церковных властей. Церковь же некоторых (далеко не всех и очень немногих) из Христовых слуг гласно являет миру в качестве образца для подражания. Это именно педагогический акт. У святого не прибавляется небесной радости от его земной канонизации, но перед глазами живущих людей важно востеплить еще одну свечечку чистой жизни, указать еще один путь ко спасению.
То же самое можно сказать и о людях, отпавших от Церкви. Само их отлучение совершается не в момент, когда об этом заявляет церковная иерархия. Оно происходит раньше, когда некоторая страсть (интеллектуальная, душевная или плотская) втискивается между человеком и Церковью. Если в таком состоянии отчужденности и противления Евангелию и Церкви человек оканчивает свой земной путь, его посмертная судьба определяется сразу по его кончине. На языке богословия это называется «частный Суд Божий», – когда образ той вечности, в которую направил себя человек своими земными делами, приоткрывается ему вскоре после его кончины. И это его прикосновение к Вечному происходит еще как бы вне очевидной связи с судьбами всего мира, всего человечества (которые определятся на всеобщем, последнем Суде).
Бог ищет, живо ли еще в этой душе то место, куда может привиться Истина, есть ли там такая жизнь, которая может вечно исполняться в причастии ко Христу. «Господь хочет всем спастись, следовательно и вам… У Бога есть одна мысль и одно желание – миловать и миловать, – говорит святитель Феофан Затворник. – Приходи всякий… Господь и на Страшном суде будет не то изыскивать, как бы осудить, а как бы оправдать всех. И оправдает всякого, лишь бы хоть малая возможность была».
Но если вся жизнь человека прошла в противлении Христу, если постоянное нарушение Его заповедей привело к разрушению самой души, Божий суд, удаляющий грешника от Вечной Радости, происходит сразу же по кончине. «Уделом таковых будет мучение, или, вернее сказать, отвержение от Бога и стыд в совести, которому не будет конца» (святой Григорий Богослов). Для них Сам Христос может оказаться страшным – ибо именно к Нему, к лику Божией любви, была обращена мольба некоего духа: Умоляю Тебя, не мучь меня! (Лк. 8, 28).
Тот, Кто есть сама Радость, Кто говорит своим ученикам: радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна (Ин. 15, 11), – Он мучит Собою духов зла и ими одержимых.
Именно в теософии есть вполне яркие описания «нижних миров», многочисленных адов, кармических тюрем. Православное богословие (вновь повторю – надо отличать православное, святоотеческое богословие от обыденных представлений и от прикладной амвонной моралистики) о тайне мучения в Царстве Любви мыслит так: «Говорю же, что мучимые в геенне поражаются бичом любви. И как горько и жестоко это мучение любви! Ибо ощутившие, что погрешили они против любви, терпят мучение вящее всякого приводящего в страх мучения; печаль, поражающая сердце за грех против любви, язвительнее всякого возможного наказания. Неуместна человеку такая мысль, что грешники в геенне лишаются любви Божией. Любовь есть порождение ведения истины, которая дается всем вообще. Но любовь силою своею действует двояко: она мучит грешников, как и здесь случается другу терпеть от друга, и веселит собою соблюдших долг свой. И вот, по моему рассуждению, таково геенское мучение – оно есть раскаяние» (преподобный Исаак Сирин).
