Антон Данненберг - Религия на Кубе. Философско-религиоведческий анализ
Могла ли вообще Католическая церковь на Кубе сплотить вокруг себя противников Ф. Кастро? Как представляется, чтобы ответить на этот вопрос, следует оценивать ее влияние на сознание кубинцев в целом. Как отмечалось, католицизм кубинцев носил весьма формальный характер, что позволило новой власти довольно быстро завладеть сознанием масс, привнеся в него другие сакральные образы. Процесс замещения был быстрым. Причиной этого, на наш взгляд, является специфика религиозного сознания кубинцев, готового к восприятию «богов», в ущерб принятию христианской концепции Бога.
По сути, в сознании кубинцев произошло замещение христианских идеалов идеалами Революции. Скоро появились и новые «мученики», такие как К. Сьенфуэгос и Э. Че Гевара. Социальные абстракции христианства, которые на деле слишком часто расходились со словами, проиграли социалистическим преобразованиям режима Ф. Кастро. Как отмечет П. Гонсалес Касанова, революционная постановка вопроса этики гораздо глубже, чем отвлеченные рассуждения: «Авангард движения 26 июля во главе с Фиделем и Че выдвинул необходимость создания моральных социальных условий, утверждающих культуру единения против культуры меркантилизма…»[376].
Визуализация религиозных образов также сыграла свою важную роль на Кубе. Как и в других социалистических государствах, которые довольно быстро создали новые квазирелигиозные культы, во главе которых оказывались революционные лидеры, на Кубе сложился культ Че Гевары. Возведенный в ранг божества, Че Гевара стал своего рода революционным Христом, воплощающим собой жертвенность ради своего народа и всего человечества во имя социалистических идеалов.
Крайне интересно, что в Боливии, где Че Гевара был убит, также возник его религиозный культ, но еще более откровенный, нежели на Кубе. Фактическое обожествление этого революционера в Боливии началось сразу же после его смерти. Медсестра С. Осинага, которая занималась его трупом сразу после убийства, говорит: «Он выглядел как Христос, с его сильным взглядом, бородой и длинными волосами»[377]. Таким образом, происходило совмещение физического образа Че Гевары с образом Христа, причем как на основании внешнего сходства, так и ввиду общности их взглядов в отношении наиболее обездоленных слоев населения. Здесь следует иметь в виду, что этот фактор также крайне важен, но с учетом того, что малообразованное население Боливии середины 1960-х гг. имело весьма приблизительные представления, как о евангельском христианстве, так и о социалистических идеях. То есть совмещение происходило на самом простом эмоционально-визуальном уровне.
Следует отметить, что свой вклад вносили и интеллектуалы того времени, которые во многом сознательно «обожествляли» образ Че. Типичным примером здесь может служить статья «Дух Че Гевары» И. Ф. Стоуна, вышедшая через одиннадцать дней после смерти революционера. В ней автор писал: «Он был первым человеком, при встрече с которым я подумал, что он не просто особенный, но прекрасный. С его вьющейся рыжеватой бородой, он был похож на помесь фавна с печатью воскресной школы Иисуса»[378].
Но более существенную роль в процессе сакрализации образа команданте, безусловно, сыграли такие люди, как известный французский социалист Р. Дебре, а также ирландский художник Дж. Фицпатрик. Первый на весь мир провозгласил Че Гевару Христом современности, объявив его «святым без Бога»: «Че был современным Христом, но я думаю, что он перенес намного более серьезные страсти. Христос 2000 лет назад умер лицом к лицу с его Богом. Но Че знал, что никакого бога нет и что после его смерти ничего не останется»[379].
К. Василевски добавляет, что «это был Сартр и его современники – те, которые породили миф о Че Геваре как о святом бедных»[380].
В свою очередь, Дж. Фицпатрик заложил основу того, что можно обозначить как революционную иконопись, создав известное на весь мир изображение Че Гевары с фотографии 1960 года, сделанной кубинским фотографом Альберто Корда.
Отметим, что сам Че Гевара при жизни вовсе не хотел занимать роль Христа в сознании людей: «Я не Христос и не филантроп, старушка», – писал он из мексиканской тюрьмы в 1956 году своей матери: «Я полная противоположность Христа… и я сражаюсь с оружием в руках за вещи, в которые верю… вместо того чтобы позволять пригвоздить меня к кресту или любому другому месту»[381].
Обожествление Че Гевары помимо его воли привело к серьезным изменениям в народном религиозном сознании части латиноамериканцев. В результате в той же Боливии крестьяне сегодня без доли сомнения обращаются к умершему революционеру как к обычному святому. К. Холл цитирует боливийского крестьянина: «Такое чувство, что он жив и находится среди нас, как друг. Для нас он кто-то вроде Девы Марии. Мы обращаемся к нему: «Че, помоги нам в нашей работе и в хорошем урожае». И у нас все получается» [382].
Возвращаясь к Кубе, следует отметить, что здесь Че также стал восприниматься как святой. Западные наблюдатели отмечают: на Кубе он – святой заступник: в школе каждый ребенок должен повторять каждое утро: «Мы будем такими же, как Че». Его воображаемые реликвии – объект официального почитания[383].
Уже в 1965 году образ еще живого Че Гевары начинает получать некий трансцендентный оттенок. К. Пуэбла сочиняет свою известную песню «Hasta siempre, Comandante», в которой рефреном звучат следующие слова:
С нами остается ясность,Близкая прозрачностьТвоего доброго присутствия,Команданте Че Гевара.
Ф. Кастро в одной из своих бесед с отцом Ф. Бетто сказал: «Если бы Че был католиком и членом Церкви, он имел бы все основания на то, чтобы быть причисленным к лику святых»[384].
Подводя итог рассматриваемому периоду, можно сделать следующие выводы, относительно ситуации, сложившейся вокруг католицизма на Кубе в 1959–1961 годы.
На первом этапе преобразований, когда режим Ф. Кастро еще не продекларировал свой социалистический характер, Католическая церковь достаточно лояльно воспринимала происходящие в стране перемены, а в ряде случаев и приветствовала их. По мере же все более очевидного поворота Революции «влево», католический клир не мог не реагировать на проникновение на остров коммунистической идеологии. Историческое и идеологическое противостояние коммунизма и христианства (религии вообще) вело к нарастающему противостоянию между Церковью и государством.
Важно учитывать тот факт, что к моменту Кубинской революции на острове не было (как во многих других латиноамериканских странах) партий христианско-демократического толка, которые бы представляли христианские ценности в политическом поле государства. В результате Католическая церковь, как старейшее культурно-идеологическое христианское образование на Кубе, довольно быстро превращается именно в политического противника.
Участвуя в борьбе за идеологическое пространство, Католическая церковь осознавала, что социалистическая революция формирует свою систему моральных ценностей, вырабатывает свою «религию». Оказавшись в роли политического врага режима, Церковь была вынуждена отстаивать и чисто духовные ценности, противостоя нарождающемуся атеизму, а вернее, новой революционной религиозности. Поэтому можно согласиться с мнением А. Алонсо[385], который определяет период с 1959 года по 1963 год как период развития конфликта между Церковью и государством.
В ходе революционных преобразований Католическая церковь кардинально изменила свой этнический состав: иностранные, в первую очередь испанские, священники были изгнаны с Кубы как пособники империализма. В результате кубинская Католическая церковь стала именно кубинской по своему составу, но при этом сохранила свое подчинение Ватикану, несмотря на попытку создания национальной католической Церкви, полностью подчиненной светскому кубинскому государству.
Как представляется, режим Ф. Кастро во многом сам провоцировал Церковь, видя в ней серьезного идеологического соперника.
Во второй половине 1960-х годов конфликт между Церковью и государством вступил в стадию затишья. Венесуэльская газета «Este and Oeste» писала в 1970 году: «Религиозная свобода на Кубе внешне существует. Но Церковь подчинена политической власти, которая вмешивается в ее дела. Многочисленные церковные приходы закрыты»[386].
В 1971 году на Кубе состоялся первый Конгресс образования и культуры. Как отмечает кубинский исследователь М. Кармен Домингес Матос на нем «была заложена база дальнейшей атеизации кубинского общества»[387]. Но, как было показано выше, данный процесс начался сразу же после социалистического поворота правительства Ф. Кастро. С начала 1960 годов на Кубе появилось такое явление, как «рабочий атеизм» (Ateismo Obrerista). Как замечает кубинский исследователь Й. Родригес Перес, рассуждая о деятельности активистов тех времен, «они пробовали уничтожить веру внутри себя, чтобы затем истребить веру своих соотечественников. Но атеизм наталкивался на глубоко укоренившуюся кубинскую религиозность»[388].
