Андрей Десницкий - Сорок вопросов о Библии
Иной «перевод» Библии призван не передать, а скрыть смысл оригинала (конечно, переводом его назвать уже нельзя). Своеобразную известность получило «Соединение и перевод четырех Евангелий» Л.Н. Толстого, вышедшее в Женеве в 1891–1894 гг. и, в сокращенном виде, в России в 1906 г. Это вольный пересказ отдельных страниц Евангелия, проповедующий собственное вероучение писателя. Разумеется, в нем не нашлось места ничему, что противоречило бы его воззрениям, например чудесам, включая и Воскресение Христово. Христос Толстого – моралист вроде самого Льва Николаевича, и никак не более того.
Более свежий пример – выполненный свидетелями Иеговы «перевод Нового мира», в который они внесли существенные искажения, чтобы приблизить текст Библии к своему вероучению. Например, в Кол 1:16 о Христе говорится «Им создано всё», но в этом переводе мы читаем «посредством его сотворено всё остальное» (то есть Христос оказывается тоже сотворенным). Выражение «еретический перевод» может кому-то показаться грубым, но в том и другом случае оно, по-видимому, будет вполне заслужено. Эти два перевода ставят своей целью не прояснить и не передать смысл оригинала, а… изменить его в желательном направлении и показать тем самым, что историческое христианство ошибалось, а правы именно создатели нового текста.
Это, конечно, крайности. Очень мало кто идет на такое сознательное изменение текста. Но возможно другое: неточное понимание или даже сознательная подгонка оригинала под представления о нем переводчика. И это, увы, не редкость. Вот почему люди зачастую с недоверием относятся к новым переводам, и в этом их можно понять.
Слово Божие неисчерпаемо, и новый перевод может помочь открыть какие-то новые его грани, но только если этот перевод будет достаточно честным и деликатным. Может быть много переводов, более или менее удачных. Но все они в лучшем случае только мост, который позволяет человеку преодолеть языковую и культурную пропасть и выйти навстречу Богу. Состоится ли эта встреча – никакой переводчик поручиться не может.
18. Всё ли в Библии можно точно перевести?
Библейский текст был написан в давние времена, когда многие вещи выглядели иначе и люди воспринимали свой мир совсем по-другому. Сегодня толкователи не согласны относительно точного значения многих мест этого текста… Так можем ли мы быть уверены в адекватности вообще какого бы то ни было перевода? Может быть, есть в нем и принципиально непереводимые вещи? И что тогда делать переводчикам?
Мост к другому берегу
В конце прошлой главы был приведен образ перевода как моста, соединяющего разные берега, теперь мы попробуем немного развернуть его. На том, дальнем берегу, – жизнь людей два или три тысячелетия назад. Всем достаточно хорошо понятна культурная дистанция между нами и ними: люди живут сегодня в совершенно ином мире, многое выглядит иначе, и детали древнего быта или обычаи того времени кажутся нам малопонятными.
Но, к сожалению, даже то, что кажется нам понятным, не всегда понятно до конца. Что, например, может быть проще и яснее слова любовь? Оно обозначает чувство, которое всем знакомо и выглядит сходно у всех народов во все времена. Это так, но не всякое употребление еврейского или греческого слова, которое мы привычно переводим словом «любить», будет обозначать ровно то, что мы думаем. Да и мы можем сказать: «я люблю свою жену» или «я люблю жареную картошку», – а это, конечно, разные вещи.
В 1 Цар 5:1 говорится, что царь Тира по имени Хирам при жизни израильского царя Давида любил его (Синодальный перевод смягчает эту фразу и говорит «был другом»). Означает ли это, что между Давидом и Хирамом были какие-то особые личные отношения? Но эти два царя, видимо, никогда в своей жизни не встречались, и мы совершенно ничего не знаем об их дружбе. Зато нам известно, что и при Давиде, и при его сыне Соломоне город-государство Тир был активным экономическим партнером Израиля. Если посмотреть и на другие контексты, то можно сделать вывод, что в данном случае еврейский глагол ахав, привычно переводимый как «любить», обозначает не личные чувства, а договорные отношения, связывающие два народа: царь Хирам был союзником и торговым партнером царя Давида.
По-видимому, подобные выводы можно сделать и о других отрывках. Например, в Исх 21:2–6 и Втор 15:12–18 излагается такое правило – раб, который мог бы получить личную свободу без жены и детей, вправе заявить: «люблю господина моего, жену мою и детей моих, не пойду на волю». В этом случае он останется в рабстве. Для нас это звучит несколько странно: неужели он может любить своего господина настолько же сильно, как и жену и детей, или даже сильнее, если учесть, что его он ставит на первое место? Но на самом деле речь вряд ли идет о влюбленности: как и в случае с Хирамом, здесь говорится, скорее, о долговременных договорных отношениях.
Раб, по сути, говорит: «я предпочитаю остаться с господином, вместе с женой и детьми».
Но даже там, где библейский текст повествует о любви между двумя людьми, он не всегда делает это именно так, как принято сегодня. Любовь описывается практически всегда как одностороннее действие: мы, например, читаем, что «Иаков полюбил Рахиль» (Быт 29:18), но совершенно ничего не говорится об ответных чувствах Рахили. Для израильтянина «полюбить» означает сделать свой выбор, и поэтому это слово практически всегда указывает на ту сторону, которая выступает инициатором отношений: мужчина может полюбить женщину, мать или отец любят ребенка – а другая сторона просто принимает это отношение. Даже исключения здесь значимы: если в 1 Цар 18:20 говорится, что Давида полюбила дочь царя Саула Мелхола, то мы понимаем, какая в тот момент существовала огромная разница между юным пастушком и царской дочерью. Выбор, по сути, делала царевна. Пройдет время, и всё переменится, но пока что именно она выступает инициатором, и Давид, отказавшись от другого брака, все-таки женится на Мелхоле.
Точно так же и в отношениях между Богом и избранным народом инициатива всецело принадлежит Богу, но если текст говорит, что это Израиль полюбил чужих богов (например, Иер 2:25), так подчеркивается момент сознательного выбора, подобного супружеской измене: вместо того чтобы отвечать на Божию любовь, Израиль выбирает себе кого-то другого.
Особенно интересно посмотреть на пару слов любовь – ненависть. Во 2 Цар 23 рассказывается, как Амнон изнасиловал свою единокровную сестру Фамарь. До изнасилования он ее, оказывается, «любил», а сразу после изнасилования «возненавидел». Такой прямой перевод ставит нас в тупик: насколько груба и неестественна его любовь, настолько же беспричинна ненависть. Но всё станет на свои места, если мы поймем, что речь здесь идет о сознательном выборе, а не о чувстве: Амнон пожелал Фамарь, а после изнасилования она для него утратила всякую притягательность.
А что же нам думать, если Господь сообщает, что он возлюбил Иакова и возненавидел Исава (Мал 1:2–3, цитируется в Рим 9:13)? Эти слова вызывают полное недоумение: Исав ничем не провинился, чтобы к нему так относиться. Однако стоит понять, что «ненависть» в данном случае противопоставляется «любви» как избранию, заключению союза. Господь говорит о том, что Завет он заключил с Иаковом и его потомством, а Исав и его потомство не имеют к этому отношения.
Можно ли переводить каждый случай употребления еврейского глагола ахав русским глаголом любить! Как мы убедились, даже Синодальный перевод так не поступает. Но какое слово выбрать в каждом конкретном случае – далеко не простой вопрос.
Слова, понятия, идеи
Помимо дальнего берега есть еще и наш собственный: язык перевода и культура людей, которые на нем говорят. Этот берег нам, конечно, известен хорошо, но это еще не значит, что на нем не встретятся никакие проблемы.
Например, в тюркских и угро-финских языках обычно нет привычных нам слов брат и сестра. Можно сказать только «старший брат» или «младший брат», и то же самое с сестрами, а ведь мы не всегда точно знаем, кто из братьев или сестер в библейском тексте родился первым. Сходные проблемы создает и грамматика: в кавказских языках, как правило, нельзя сказать просто мы, надо уточнять, относится ли это местоимение к собеседнику тоже, или нет. То есть «я и ты» – совсем другое «мы», нежели «я и он/ она/они». А как переводить на такой язык Послания, в которых то и дело говорится о «нас»? Есть и такие языки, в которых глагольная форма показывает, был ли говорящий свидетелем описываемых событий или только слышал о них от кого-то другого. Словом, процесс перевода заставляет нас постоянно истолковывать текст, и не всегда мы можем быть полностью уверены, что истолковали его правильно.
Но дело не только в грамматике или словаре. Зачастую оказывается трудным делом передать библейские идеи, выразить на другом языке библейскую картину мира. Например, если мы переводим на язык народа с исламской традицией, в нем, конечно же, будут основные религиозные термины: вера, молитва, грех, покаяние, жертва, – как правило, это будут заимствования из арабского языка. Только ведь исламские понятия не полностью совпадают с библейскими. Например, «жертва» (курбан) – это животное, которое люди забивают и устраивают пир. В то же время в библейском мире жертва – это животное или его часть, которая приносится Богу и сжигается на жертвеннике. Совсем не одно и то же!
