Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала - Карен Армстронг
Разумеется, этого невозможно было достичь одними лишь словесными наставлениями. Правила «благопристойного поведения» чжун-цзы должны были воспринять физически, на уровне более глубоком, чем чисто рациональный – поскольку, как мы уже видели, очень многое мы постигаем через тело и движение. Все детали придворной жизни были теперь расписаны поминутно; служба придворного превратилась в стилизованный перформанс, превращающий беспорядочную обыденную жизнь в форму искусства[313]. Каждому чжун-цзы следовало точно знать, где стоять на приеме у царя, что говорить и как говорить: малейшая небрежность в костюме, осанке или тоне голоса могла привести к катастрофе. В центре двора теперь стоял местный князь, представляющий особу царя Чжоу. От него исходила, подобно некоей мистической силе, добродетель – которую, однако, следовало защищать от порчи. Поэтому он жил в изоляции, вассалы составляли защитный барьер, отделяющий его от мира. Никто не мог обратиться к нему напрямую – да что там, не смел даже заговорить в его присутствии! Если ему требовался совет – этот совет надо было предложить уклончиво, «окольным путем»[314]. Строгими правилами определялось даже то, как вассалу смотреть на князя: «Устремлять взор выше его головы высокомерно; склонять взор ниже его значит показывать смущение; взгляды по сторонам – выражение злого чувства»; взгляд следует устремлять в точку «чуть выше его подбородка»[315].
Жизнь при дворе превратилась в сложный ритуал. В присутствии князя чиновнику следовало «стоять, склонившись так, чтобы концы кушака свисали до земли, как бы наступая ногами на край своего одеяния. Подбородок его должен быть вытянут вперед, как у гаргулий на крышах»[316]. Прежде чем предстать перед князем, вассалы были обязаны очиститься, воздерживаться от секса и пять раз в день мыть руки[317]. Князю, со своей стороны, строго запрещалось дурачиться и шутить. Он мог слушать только предписанную музыку, есть только предписанную пищу, сидеть только на правильно сплетенной циновке и при ходьбе делать шаги не шире шести дюймов[318]. А вот его вассалам, вдохновленным мощью его моральной харизмы, напротив, следовало ходить быстро, «расставив локти, словно птичьи крылья», пока их князь, придавленный тяжестью своего положения, оставался недвижим и молчалив[319].
Возможно, именно ритуалисты княжества Лю добавили в сборник «Документы» «Каноны Яо и Шуня»[320]. Об этих двух царях, основателях династии Ся, рассказывали, что они правили Великой Равниной в XXIII в. до н. э. и, в отличие от других героев седой китайской древности, не выигрывали битв, не сражали чудовищ, а царствовали лишь благодаря «добродетели» или «харизме». Канон открывается описанием Яо:
Он был благочестив, рассудителен, безупречно воспитан, искренен и мягок. Был искренне почтителен и полон скромности. Свет его достигал четырех концов империи, распространялся на небо вверху и на землю внизу[321].
Таким образом, китайский мудрец сознательно вступал в отношения сперва с «низменным» миром земной политики, и лишь затем с Небом-и-Землей. Политика и уважение ко вселенной – так мыслились два ключевых элемента человеческого совершенства. Формула, с которой мы еще встретимся, гласила, что «добродетель» Яо излучалась своего рода концентрическими кругами: он изливал привязанность сперва на свою семью, затем на род и, наконец, – на чужеземные государства, превращая все человечество в единую любящую семью. Яо поручал чиновникам наблюдать за движениями небесных светил и за сменой времен года, дабы привести жизнь народа в соответствие с космическими ритмами. И вот результат: «Весь мир жил в равновесии и гармонии. Это означало, что все пребывали в состоянии просветления, и даже соседние государства и племена жили в мире друг с другом»[322]. Вместо того, чтобы строить эгоистическое, эксплуататорское государство, Яо установил Великий Мир (Дай Пин).
Преодоление эгоизма Яо особенно ярко проявил, когда отказался передать престол собственному сыну, человеку вероломному и лживому, и вместо него назначил своим наследником Шуня, человека скромного происхождения, однако прославленного величайшим терпением и самообладанием. Его отец дурно с ним обращался и даже пытался его убить, однако Шунь отказался ему мстить и, как докладывали министры Яо: «Сумел создать в своем доме такую гармонию, что все, кто там обитает, сделались лучше»[323]. Став императором, Шунь «стремился повсюду водворять гармонию и равновесие». Он скрупулезно соблюдал ритуалы почитания природы и строго следил за своими чиновниками: злоупотреблявших властью наказывал, но строгость его неизменно умерялась состраданием[324].
Ритуалисты княжества Лю не сомневались, что ли сможет сделать китайскую знать гуманными людьми, подобными Яо и Шуню. Идеал чжун-цзы описывался так: «Серьезный, величественный, внушительный, утонченный… лицо его… спокойно и приветливо»[325]. Его умеренность, самообладание и благородство способны поставить предел насилию, гордыне и шовинизму, поскольку «обряды противостоят беспорядку, как плотины наводнению»[326]. Однако ли необходимо исполнять «искренне» и соблюдать так неукоснительно, чтобы он вошел в плоть и в душу чжун-цзы, стал частью его личности; чжун-цзы должен отдаться этим ритуалам всем сердцем, так, как участники великих ритуальных драм забывают о себе, перевоплощаясь в предков. Тогда тело его станет ходячей и дышащей иконой той гармонии и порядка, которую он наблюдает в космосе[327].
Мы в современном мире склонны думать, что нравственное преображение начинается в умах и сердцах, а затем просто отражается в нашем физическом поведении. Но нейрофизиологи отвечают на это, что именно движения тела создают наши идеи и чувства: «Жесты не просто отражают мысль, но помогают ее сформулировать, – поясняет один психолог. – Без жестов мир был бы иным – и неполным»[328]. Другие настаивают, что тело и сознание неразделимы, и что многие наши фундаментальные понятия порождены телесным опытом. Через час после рождения младенец уже может подражать жестам взрослых и явно радуется их отклику; так возникает представление о тесной связи между чужими действиями и нашими внутренними состояниями. Со временем мы не вырастаем из этого ощущения; на нем строится вся наша дальнейшая жизнь[329].
В эпоху Весны и Осени, когда упадок династии Чжоу угрожал идеологическим основам общества, с помощью физических дисциплин ли ритуалисты стремились возродить мир. Попытки вести себя изысканно-вежливо и альтруистично сохраняли живым идеал общественного порядка и в то же время давали китайцам понять, как далеки они от этого идеала. Жесты ли были
