Критика евангельской истории Синоптиков и Иоанна. Том 1-3 - Бруно Бауэр
Имя Лазарь он взял из истории о богаче и Лазаре, которую читал в Евангелии от Луки. Его Лазарь — это мститель, который должен силой привести народ к вере.
После Вифании он отсылает Лазаря, чтобы использовать случившееся с ним чудо для последней катастрофы.
Но действительно ли из-за этого он так внешне использовал элементы, которыми снабдили его Марк и Лука? Мы уже доказали это и добавим новые доказательства.
Он сохраняет такую неопределенность, что, когда он сначала говорит, что Марфа ждала, мы должны думать, что пир происходил в доме Лазаря, но тут же слышим, что Лазарь — только гость. Почему? Потому что в оригинале, в рассказе Марка, она приходит на пир и, следовательно, не находится в доме хозяина; потому что хозяина в оригинале зовут Симон. Даже Лука оставил все так, что хозяина зовут Симоном: это несколько поразило Четвертого, и он теперь излагает дело так, что Лазарь — лишь один из гостей, хотя мы должны были с самого начала предположить, что пир проходил в его доме.
Тем не менее, Четвертый настолько ласково и снисходительно относится к имени Симон, что все же включает его в свой отчет, хотя и не желает говорить о том, что хозяин дома был незнакомцем. Не упоминается ли здесь и некий Симон? А именно, как отец Иуды. Четвертый впервые назвал имя отца предателя и, чтобы убедить читателя в этом важном моменте, почти везде, где он его упоминает, называет Иуду сыном Симона.
Нам продолжают настаивать: как? Четвертый имел бы перед глазами рассказ Луки о помазании и воспользовался бы им? Разве это не совсем другая история?
Что касается первого, то ответ абсолютно положительный!
Мы помним, как неудобно было Марии помазывать «ноги Иисуса» и — что за корявый язык! — вытирать Его ноги своими волосами. Марк и Матфей ничего не знают об этом помазании ног; помазана только голова — это в порядке вещей! Поэтому они также ничего не знают о вытирании ног.
О, как необходимо говорить о таких вещах! Если бы они только канули в Лету, что и будет их справедливой судьбой. Теперь же мы должны говорить о них, но так, чтобы никто не вспомнил о них, основательно, резко, уничтожающе. Мало разорвать те колючие цепи, которыми они и сегодня хотят нас связать, надо размолоть их, раздробить!
Но женщина, пришедшая в дом Симона в Евангелии от Луки, подходит к лежащему на пиру Иисусу так, что незаметно падает к Его ногам, плачет за Его спиной, завидит Его ноги своими слезами, вытирает их своими волосами, целует их — и только потом помазывает их. Все по порядку! Все по порядку! Четвертый же неаккуратно собрал ключевые слова воедино и разбросал их в своем докладе в пестром беспорядке.
Второй вопрос в той форме, в которой его обычно ставят богословы и критики: является ли то, что сообщает Лука, той же самой историей, — нас совершенно не касается, поскольку мы не имеем материального интереса к таким маленьким историям. Если вопрос поставлен правильно, т. е. критически и эстетически, а именно: является ли рассказ Марка литературной основой рассказа Луки, только тогда он представляет для нас интерес, и на него сразу же будет дан ответ.
5. Свидетельство Луки.
Фарисей, которого, как мы узнаем позже из обращения Иисуса, иногда называют Симоном, пригласил Господа к столу. Но в каком городе жил фарисей, как туда пришел Иисус, не говорится, как не говорилось ранее, где находился Иисус, когда его встретила весть Крестителя. Это не Наин, поскольку автор уже давно отодвинул интерес читателя к этому городу, когда сообщает, что весть о пробуждении юноши распространилась по Иудее и всей окрестности.
Один фарисей приглашает Иисуса к себе в гости. Только Лука умеет похвалить такое дружелюбие со стороны фарисеев; у него же Господь часто приглашается к столу своими заклятыми врагами, чтобы потом, как ни странно, и выступить против Него с довольно грубыми, порой громогласными обвинениями. Это противоречие наиболее ярко проявляется в сцене завтрака С. 11, 37 — противоречие, разрешающее всю прагматику завтрака и пира.
И на этот раз Иисус имеет возможность очень четко выступить против фарисея и упрекнуть его в том, что ему глубоко наплевать на грешницу, которая — новое противоречие! проникла в дом Симона и в столовую, не объяснив нам, как она, чужая, да, впрочем, и ненавидимая фарисеем женщина, могла это сделать, как она могла хотя бы спокойно оставаться в комнате, пока не доказала свою любовь к Господу.
Когда она орошает ноги Иисуса своими слезами, вытирает их своими волосами и совершает помазание, фарисей не огорчается, что она, отъявленная грешница, осмеливается войти в его дом, но лишь внутренне удивляется, что Иисус, если Он вообще может быть пророком, не знает, что эта женщина — грешница. Поскольку он позволяет себе так беспечно «прикасаться» к ней, похоже, что он не знает, что с ней происходит, поэтому, вероятно, он не пророк. Если же он считает, что прикосновение женщины оскверняет, то ему следовало бы немедленно изгнать ее из дома, а не заниматься глупыми рассуждениями о пророческом таланте своей гостьи.
Но автор не заметил этих противоречий, потому что для него было важно, чтобы женщина вошла в дом, и чтобы Господь получил возможность наказать гордыню фарисейского самодовольства.
Но как Иисус понял, что фарисею пришла в голову именно эта мысль, что он сомневается в своем пророческом достоинстве? Подумать только! Это не мелочь! Именно эта мысль! Мелочь! А заметил он ее потому, что евангелист сделал его ясновидящим, всезнающим!
Иисус не совсем отвечает фарисею на его опасения, что для этого нужно только открыть рот, но Он позволяет Себе услышать совсем о другом: о необыкновенной любви той женщины.
Подобно тому, как должник, которому кредитор прощает большую сумму, чем его созаемщику, испытывает большую любовь, так и здесь не следует ожидать того, чего мы ожидаем; все так задумано и осуществлено, что высмеивает все ожидания, даже самые дешевые.
Мы должны были бы ожидать: ты дал Мне меньше доказательств любви, потому что тебе меньше прощают, но вместо этого речь принимает совершенно другое направление, ибо Господь жалуется, что фарисей не показал Ему ничего из любви, даже того, что необходимо,
