Рудольф Фрилинг - Христианство и перевоплощение
Здесь дело идет не только об активизации умерших душ в вышнем мире, но и о чем-то находящемся на пути между пасхальным воскресением и Страшным судом; говоря осторожно, о чем-то связанном с воскресением и вознесением. Здесь тоже есть предварительные ступени. Как событие такого рода в древнейшем прошлом человечества, до Голгофы, когда действовали еще первородные, райские силы, можно истолковать загадочный пассаж из книги Бытия, где о Енохе, седьмом патриархе после Адама, скупо сообщено: «И ходил Енох пред Богом; и не стало его, потому что Бог взял его» (Быт. 5:24). В этом насыщенном предчувствиями сумеречном свете, возможно, станет понятным и таинственное место в Евангелии от Матфея, что в связи со Страстной пятницей и Пасхой «многие тела усопших святых воскресли и, выйдя из гробов по воскресении Его, вошли во святый град и явились многим» (Мф. 27:52–53). Обретение тела воскресения, даже если оно, по Павлу, вступает в бытие в не имеющем временной протяженности мгновении Страшного суда (1 Кор. 15:52), опять-таки есть всего лишь конечный пункт долгой линии развития. Уже в седой древности дохристианские «святые» начали потихоньку преобразовывать не только свою тонкую природу, но и — через духовную первооснову — земное тело, стараясь одухотворить его. Этой преобразовательной работе, начатой еще до Христа, без Христова деяния было бы суждено остаться незавершенной. Но благодаря Христову деянию первоначальный «воскрешающий» элемент как бы утверждается и укрепляется. Вступление этих возрожденных святых «в святой город» — так Иерусалим в Евангелиях назван еще только в одном месте (Мф. 4:5) — позволяет вдобавок угадывать еще и скрытый смысл, а именно что всякое одухотворение земной телесности уже означает вхождение в силовое поле небесного Иерусалима.
Длительное отлучение христианской теологической мысли от конкретного духовного «реализма» привело к тому, что она оперирует слишком застывшими понятиями и слишком поспешно склоняется к выводам типа «или-или». Если телу воскресения земного человека дано в полной мере явиться лишь на Страшном суде, это никоим образом не должно исключать, что прежде могут произойти события, еще не тождественные последнему и окончательному, но лежащие на пути к нему.
После того как вострубил седьмой Ангел, ровно на середине Откровения звучит имя Михаил (Откр. 12:7). «Война на небе» между Михаилом и его Ангелами, с одной стороны, и драконом и ангелами, с другой, заканчивается низвержением дракона на землю. «Война» эта происходит в сверхчувственных сферах. Человек, во плоти или без оной, в этом образном описании не упомянут вообще. Лишь в великом победном гимне, которому Иоанн внимает затем как мощной инспирации (Откр. 12:10), открывается тайна, что и при этом небесном событии человек был действующим лицом и даже играл очень важную роль. Гимн начинается словами: «Ныне настало спасение и сила и царство Бога нашего и власть (exousia) Христа Его». Таким образом, здесь вновь подхватывается гимн умерших христиан: «Спасение Богу нашему, сидящему на престоле, и Агнцу!» (Откр. 7:10) Слово «спасение» («soteria», «великое избавление») больше нигде в Откровении не встречается, лишь в гл. 19 оно будет приведено в третий и последний раз (Откр. 9:1). Если рассматривать Апокалипсис в целом — а для понимания это просто необходимо, — то бросается в глаза, что три пассажа, где присутствует слово «soteria», образуют вместе некую композицию. В ст. 7:10 мы отметили знаменательное употребление дательного падежа — «Богу нашему ‹…› и Агнцу»: это означает, что, приняв спасение («soteria»), люди теперь в свою очередь струят его ввысь, как великое благодарение Богу, как приношение. В ст. 12:10 стоит уже не дательный, а родительный падеж — «спасение ‹…› Бога нашего». Приношение человека «подступило» к вышнему миру и отныне принято им. Полагать, что человек ничего Богу дать не может, ибо все и так принадлежит Богу, а потому сама идея человеческой жертвы есть примитивное заблуждение, — значит впадать в упрощенчество. Разумеется, все изначально принадлежит Богу. Однако для того, чтобы человек был сотворен воистину по образу и подобию Божию в назначенной ему свободе, Бог предоставил человеку «пространство свободы», как гласит псалом: «Небо — небо Господу, а землю Он дал сынам человеческим» (Пс. 114:24). Набожный мог услышать и другую речь Бога: *Сын мой! отдай сердце твое мне» (Притч. 23:26). Но человек может отказать в своем сердце даже Богу. В своей земной независимости он обладает возможностью отчуждать собственность от Бога. Принося жертву, он осознает положение вещей и старается добровольно вернуть Богу Его отчужденную собственность. Когда говорят, что человек должен что-то дать Богу, это вовсе не проявление безбожной гордыни. Господу было угодно именно так все устроить — из любви к нашей возрастающей свободе. После жертвы Христа, которая оживает в людях, христианство осуществляет свое жертвенное служение. Слово «soteria», трижды произнесенное в Откровении, знаменует три стадии: в ст. 7:10 — приношение человека (дательный падеж!); в ст. 12:10 — приятие этого приношения в великий момент мировой истории («ныне», «arti»); в ст. 1.9:1 о спасении Бога говорится не как в ст. 12:10, что оно «настало» («egeneto»), но что оно уже есть и пребывает в покойной непреложности. Сопоставим эти при пассажа:
7:10. Спасение Богу нашему, сидящему на престоле, и Агнцу!
12:10. Ныне настало спасение и сила и царство Бога нашего и власть Христа Его.
19:1. Аллилуйя! спасение и слава, и честь и сила Господу нашему!
Первый пассаж предшествует снятию седьмой (последней) печати. Второй следует после того, как прозвучала седьмая (последняя) труба. Третий — после того, как вылита седьмая (последняя) чаша гнева Божия. Три важнейших момента в апокалиптическом постепенном восхождении (семь печатей, семь труб, семь чаш гнева Божия) отмечены этими тремя пассажами.
То, что спасение и сила стали «Божиими», связано с христианским становлением земных людей. Хвала Богу звучит уже после седьмой трубы: «Благодарим Тебя, Господи Боже Вседержитель, Который еси и был и грядешь, что ты приял силу Твою великую и воцарился» (Откр. 11:17). Однако же это предполагает период по меньшей мере ущемленного божественного всесилия — вплоть до бессилия Бога на земле, результатом чего являются страсти Христовы. Слова апостола Павла «Бог все во всем» (1 Кор. 15:28) — это не описание тогдашнего состояния, но перспектива грядущего совершенства, когда благодаря идущей от земли жертве Бог снова вступит в свою истинную силу. Уже во многих псалмах мотив «Господь царствует» (Пс. 93, 97, 99, а также 47) предвосхищает это событие. Да и можно ли было бы в молитве «Отче наш» говорить: «да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя на земли…» — если бы все это уже непреложно свершилось.
Слово «ныне» (arti), которым начинается гимн в той главе, где речь идет об Архангеле Михаиле, в Новом Завете встречается редко, но в важнейших местах [24].
То, что борьба Архангела Михаила с драконом приходит к победе не без участия человека, обнаруживается в словах: «Они победили его кровию Агнца и словом свидетельства своего, и не возлюбили души своей даже до смерти» (Откр. 12:11). Это классический пример тому, что созерцаемые Иоанном видения нередко содержат лишь один аспект и могут быть дополнены. Судя по этим видениям, победу одержал Архангел Михаил со своими Ангелами. Гимн в свою очередь тоже односторонне описывает ситуацию словами: «Они победили его». «Они» именуются в гимне еще и «братия наши», а следовательно, «громкий голос», воспевающий гимн, который слышит Иоанн, это голос душ христиан, живущих по ту сторону бытия. Правомерны оба аспекта: и Михаил со своими Ангелами, но и человек, который может стать мечом Михаила на земле — «кровию Агнца».
С низвержением дракона взгляд тайновидца вновь обращается к земле. Небесная жена как космическая душа человечества, облеченная в солнце, луну и звезды, влачит теперь свое существование в «пустыне», а с «прочими от семени ее» — таким многозначительным мистическим словосочетанием обозначаются здесь христиане — дракон сражается на земле (Откр. 12:17).
Это один из явных парадоксов Апокалипсиса: на небесах торжествуют победу, а на земле — словно никакого ликования и не было — царствует антихрист. «Наверху» одержана решающая победа, но требуется еще какое-то время, прежде чем она скажется «внизу». Перед нами своего рода «сдвиг по фазе». В ст. 11:7 «зверь, выходящий из бездны», побеждает обоих свидетелей, и теперь это событие повторяется. «Дано было ему [зверю. — Р.Ф.] вести войну со святыми и победить их» (Откр. 13:7). Это было «дано» зверю так же, как Пилату «было дано ‹.:.› свыше» властвовать над жизнью и смертью Иисуса (Ин. 19:11). Переживание «безнадежности» тоже неотъемлемый этап «созревания» христианина. Только «терпение» (hypomone) и «смирение» позволяют «святым» выдержать на земле режим антихриста, ужесточающийся до отвратительной системы насилия («никому нельзя будет ни покупать, ни продавать», кроме тех, кто принял «начертание на правую руку их или на чело их»). «Терпение святых» (Откр. 13:10) и несокрушимая их «вера» стоят как незыблемая скала посреди мира, в котором властвует антихрист.
