Андрей Кураев - ТРАДИЦИЯ. ДОГМАТ. ОБРЯД
И даже Лев Карсавин, наиболее симпатизирующий католичеству русский философ (Владимир Соловьев не в счет — по большому счету ни православия, ни католичества Соловьев глубоко не знал и католичество принимал ровно настолько, насколько оно укладывалось в его утопии[201]) — настаивает на внимательном отношении к проблеме Filioque. Карсавин убежден, что из богословской небрежности, допущенной западными богословами при введении дискутируемой поправки к Символу Веры выросли последствия, негативно сказавшиеся именно на духовной жизни Запада. “Если же ‘хула на Духа Святого’ произнесена и Он признан ипостасью второго порядка, хотя бы и ценой противоречия с другими положениями исповедуемого символа веры, не может осуществлять полноту божественности и Его деятельность. А деятельность Его, по авторитетнейшим богословским толкованиям, заключается (поскольку речь идет о мире и людях), в усовершении дела Христова, в полном и окончательном обожении (абсолютировании) мира.”[202]
И все же вопрос о Filioque, занимающий столь серьезное место в сегодняшних книгах по сравнительному богословию, как ни странно, в полемической литературе рубежа тысячелетий мало обсуждался. Остальные обвинения той полемики (субботний пост, вид хлеба, употребляемого для Литургии и др.[203]) тем более кажутся несоответствующими последствиям… Но чем дальше, тем больше видны расхождения именно духовных основ восточного и западного христианства,[204] так что сегодня именно практические книги и духовные наставления римо-католических авторитетов вызывают у православных чувство отторжения.
Кто стал другим? Все же Феофана Затворника и Игнатия Брянчанинова можно представить в Фиваиде; их книги можно представить благодарно читаемыми в библиотеке Студитского монастыря… Но Тереза вряд ли нашла бы общий язык с матушкой Синклитикией…
Стремление к порабощению Православия.
От нашего разделения трудно не испытывать боли. Доходят ли наши “перегородки” до Неба — вопрос не из тех, на которые легко можно дать ответ. Даже такой великий, решительный и открытый ум как митр. Филарет (Дроздов) находил необходимым осаживать как тех, кто видел в Западе лишь безблагодатную пустыню, так и тех, кто проявлял слишком легковесные униональные стремления.[205]
Не будем забывать также, что соединение с латинской церковью неизбежно означает деканонизацию десятков святых и мучеников, пострадавших за православие. Более того, это соединение будет означать, что вслед за католиками и мы должны предать анафеме многие поколения православных. Л. Федоров, экзарх католиков восточного обряда в России, человек прямой и стремящийся мыслить логично, однажды спросил своего иерархического начальника, митр. Андрея Шептицкого — может ли католик восточного обряда молиться русским святым: преподобному Сергию Радонежскому, святому Александру Невскому, преподобному Серафиму? На прямой вопрос он получил прямой ответ: нельзя молиться тем русским угодникам, которые жили после “разделения Церквей” и не канонизированы Римом.[206]
Такая позиция униатского митрополита — более, чем его частное мнение. Это — логичный вывод из латинской догматики. Ведь католики — это не просто люди, которые со странным воодушевлением относятся к римскому епископу. Католическое вероучение анафематствует всех тех, кто не разделяет этих чувств. Чтобы не быть голословным, приведу полную формулировку Ватиканского догмата:
Если кто скажет, что блаженный апостол Петр не поставлен Господом Иисусом Христом князем всех апостолов и видимой главою всей воинствующей Церкви, или же что он получил прямо и непосредственно от того же Господа нашего Иисуса Христа только первенство чести, а не истинного и подлинного первенства власти, да будет анафема.
Если кто скажет, будто не является на основании установления самого Господа нашего Иисуса Христа, то есть по Божественному праву, что блаженный Петр имеет в своем первенстве над всей Церковью непрерывных преемников, или что римский первосвященник не есть преемник блаженного Петра в этом первенстве, да будет анафема.
Если кто скажет, что римский первосвященник имеет только полномочия надзора или направления, а не полную или высшую власть юрисдикции во вселенской Церкви не только в делах, которые относятся к вере и нравам, но даже и в тех, которые относятся к дисциплине и управлению в Церкви, распространенной во всем мире; или что он имеет только важнейшие части, но не всю полноту этой высшей власти; или что эта его власть не есть ординарная и непосредственная, как на все и на каждую церковь, так и для всех и для каждого пастырей и верных, да будет анафема.
Верно следуя преданию, принятому от начала христианской веры, мы учим и определяем, что нижеследующий догмат принадлежит к истинам Божественного откровения. Римский первосвященник, когда говорит с кафедры, то есть когда он, во исполнение служения пастыря и учителя всех христиан силою высшего своего апостольского авторитета, определяет учение о вере или нравах обязательное для всей Церкви, пользуется помощью Божией, обещанной ему в блаженном Петре, той непогрешимостью, которою Блаженный Искупитель благоволил наделить Свою Церковь в отношении определения учения о вере и нравах; и, таким образом, определения римского священника, сами по себе, а не на основании согласия Церкви, не подлежат изменению (irreformabiles). Если же кто решится противоречить этому нашему определению, да будет анафема.”[207]
Понятно, что соединение католиков с православием не сможет состояться без отмены этих анафем. Анафемы Первого Ватиканского собора, касающиеся всех православных и носящие вероучительный характер, отнюдь не отменены Ватиканом — в отличие от анафемы 1054 года, касавшейся лично константинопольского патриарха Михаила и всех, находящихся с ним общении. Перетолковав догмат о папской непогрешимости лишь в частный теологумен, — значит как раз признать догматическую ошибку тех пап, которые и ввели и поддерживали сей догмат. Так что приходится лишний раз убеждаться в правоте Хомякова: папство приковано к тяжкому наследию своих вековых притязаний и именно потому неспособно к соединению с православием.
Нельзя также не отметить, что какое бы уважение ни вызывали имена П. Чаадаева, Вл. Соловьева, Вяч. Иванова, труды ряда богословов “никодимовской” школы и старания многочисленных журналистов, направленные на “замирение” православных с католичеством, голос православных святых в данном вопросе все же важнее. Свят. Феофан Затворник, святой Игнатий Брянчанинов, святой праведный Иоанн Кронштадтский, оптинские старцы предостерегали от участия в католической духовной практике. Для примера приведу признание великого православного миссионера, святого Николая Японского. “Не был ли я счастлив каждое утро в Японии — возвращаясь с класса догматики в катехизической школе? Душа тоже согрета и расширена, и хотелось бы говорить и говорить, хотелось бы поразить все зло, всю ложь, неправду, католицизм, протестантизм, все, что против Христа!”[208] [209]
В житиях святых известен случай в жизни Преподобного Сергия Радонежского, который поддержал тех русских участников Ферраро-Флорентийского Собора, которые, не приняв навязанную на этом соборе унию, убежали из Флоренции. Он явился во сне беглецу (пресвитеру Симеону), взял его за руку и спросил его: “Благословился ли ты от последовавшего апостольским стопам Марка, епископа Ефесского? Благословен от Бога человек сей, потому что никто из суетного латинского Собора не преклонил его ни дарами, ни ласками, ни угрозами мук. Ты сие видел, не склонился на прелесть, и за то пострадал. Проповедуй же заповеданное тебе от святого Марка учение, куда ни придешь, всем православным, и человек, имеющий истинный разум, да уклонится от сего.”[210]
В наши дни многие увлекаются католичеством и неправославной мистикой. Подобное увлечение наблюдалось и в 19 веке, в котором жили и были воспитаны большинство цитированных мною в этой главе русских авторов. Вопреки давлению среды, вопреки воспитанию святой Игнатий избрал путь защиты Православия. Его слова о западной мистике — это не слова анахорета, ничего не знающего и ничего не читавшего, кроме устава своего монастыря. Ему была предоставлена возможность выбрать, и обстоятельства склоняли петербургского студента к принятию скорее западного, нежели восточного понимания христианства, почему и пишет Николай Лесков в своей повести об Игнатии Брянчанинове — “Из различных путей, которыми русские образованные люди подобного настроения в то время стремились к достижению христианского идеала, наибольшим вниманием и предпочтением пользовались библейский пиетизм и тяготение к католичеству, но Брянчанинов и Чихачев не пошли вослед ни за одним из этих направлений, а избрали третье, которое тогда только обозначалось в обществе: это было Православие в духе митрополита Михаила.”[211] Также и сегодня: чтобы защищать Православие — надо иметь немного больше внутренней свободы и независимости от мнений “общества” и западных “спонсоров,” чем для того, чтобы вести пропаганду унии.
