Василий Ефремов - Иисус Христос — Homo sapiens. Тацинский апокриф
Конкретно о реальности. Представьте себе, что вам нужно отснять фильм об Иисусе и его учениках продолжительностью три года. Текста — монологов и диалогов — два десятка евангельских поэтических страниц — хватит в лучшем случае на месяц. Крещение, набор учеников, преображение, десяток эффектных исцелений, около десятка чудес динамично заполнят в общей сложности три месяца. А еще около тысячи дней чем заполнять? На экран пойдет серая обыденность отношений, ссоры, нудные ежедневные заботы о пище, сезонной одежде, крове над головой. Примелькается Иисус в бытовых ситуациях, надоедят друг другу физиономии и не шибко хорошо костюмированные фигуры учеников. В лицах все выглядит, как правило, иначе, прозаичнее, нежели в текстах, т. е. в нашем воображении. Потянутся длинные ночи сомнений, раздумий о покинутых семьях. Где-то надо думать и о сексе. Периодами бригаду обслуживали женщины, тоже неизвестно на что уповающие, — уж конечно не на процветание христианства и христианских сановников в двадцатом столетии. Праздники редки. Население занято, замордовано нелегкой жизнью, на проповеди, особенно в плохую погоду, не спешит. Иисус без дела. Скучные разговоры в пустых синагогах в межпраздничное время. Не везде рады местные власти, с которыми надо объясниться. Кое-где просто гонят, чтобы самим не быть побитыми, особенно в третий год. Хорошего сбора в хороший праздник хватает ненадолго. Богатых покровителей долго обременять нехорошо. Ученикам надо трудиться, пробовать себя в заработке — в исцелении, в проповеди: сана нет, имя Христа в первый год не везде помогает. Дороги местами опасны, переходы длинны и утомительны. Шумная, воодушевляющая удача бригады в одном городе сменяется бледным номинальным успехом в другом. Иисус, «надежа» то весел, то зол. Вечерние трапезы на постоялых дворах с вином и обильной пищей хороши, веселы, но редки. Иисус дистанцируется, порой раздражается на непонятливых. И будни, великое множество будней со скучным бытовым текстом. Текучка, работа почти монашеская. Ничем великим в воздухе и не пахнет. Брезжит лишь надежда на благосостояние, временами подкрепляемая обещаниями Иисуса. Ведущие ученики всерьез помышляют перенять у Иисуса искусство излечения и пророчества, поддерживают его. Остальные, как говорят, в колее. Какая-то напряженность, ощущение противостояния с официальной церковью, случаи церковного контроля, слежки заполнят только вторую половину третьего года. Заставят каждого задуматься. То ли делает Иисус? И вообще, что дальше? Будни станут непростыми. До динамичных и насыщенных похода на Иерусалим, вечери, ареста в Гефсиманском саду, казни и воскресения еще почти двести дней поденщины. Попробуйте мысленно растянуть этот сценарий на три года. Просто удивительно, что бригада не рассорилась, не развалилась раньше, не поменялся состав (может, все же не три года, а один, как у синоптиков?). Но, как веревочке ни виться, бригаду все-таки разогнали.
Надо здесь сказать, что лучше, если бы такой фильм был снят режиссером-евреем, с типичным этническим евреем в главной роли (чем хуже он будет играть, тем лучше, желательно и выпороть его натурально) и в еврейских поселках, не тронутых временем, при сем артисты-евреи должны быть не в новеньких, ярких декоративных одеждах, не говоря уже о массовке. Помпезно декорированный голливудский садизм «Страстей Христовых» Мэла Гибсона, по нашему скромному мнению, далековат от историзма. Выпадают из Нового завета и еврейского древнего быта вполне цивилизованные артисты-европейцы, снятые в хорошую погоду. Натуральность торжествует только во время порки, здесь — блеск режиссуры. Хотя нетрудно догадаться, что в действительности все было без кинематографической любви к садизму. Римские наемники не держали на Иисуса злобы или личной неприязни, которые обычно привносят пристрастие и садизм в экзекуцию. Он им был безразличен, и работу они выполнили номинально.
Но конкретнее об учениках-подельниках. «Двенадцати же Апостолов имена суть сии: первый Симон, называемый Петром, и Андрей, брат его, Иаков Зеведеев и Иоанн, брат его, Филипп и Варфоломей, Фома и Матфей мытарь, Иаков Алфеев и Леввей, прозванный Фаддеем, Симон Кананит и Иуда Искариот» [Мф, 10: 2–4]. Есть незначительные разночтения в источниках, но не будем сильно углубляться.
Первая реакция после ареста и казни Иисуса у учеников была, конечно, естественная: они разбежались, наверное, группами. К третьему дню основная часть их конспиративно соединилась в каком-то надежном доме в Иерусалиме, куда, по евангельским данным, и прибежали взволнованные воскресением женщины. А по тексту евангелия Петра утром Господня дня женщины действовали сами по себе. И финал трагедии описан здесь очень натуралистично: «Был же последний день опресноков, и многие расходились, возвращаясь по домам своим, так как праздник кончался. Мы же, двенадцать учеников Господа, плакали и горевали, и каждый, опечаленный совершившимся, пошел в дом свой. Я же, Симон Петр, и Андрей, брат мой, взяв сети, отправились к морю. И был с нами Левий, сын Алфеев». И все. Конец. Кристально ясно, что Иисуса уничтожили личностно, как неугодного пророка, «пришив» ему дело. Поскольку на учеников и внимания никто не обратил. Синедрионистов ученики не интересовали в силу их (последних) ничтожности. (Кстати, ученики Иоанна Крестителя тоже остались без карательного внимания и свободно общались с затворником, выполняя его поручения.) Никто их не преследовал как подельников, поскольку и дела не было. Это пренебрежение и обернулось новой религией. То есть одним из факторов ее становления. Спустя время, вероятно усилиями Иакова, «брата Господня», к этому моменту пересмотревшего свое отношение к Иисусу (возможно, вследствие массовых обращений к нему немалочисленных почитателей Христа), зародился некий закономерный импульс к созданию иерусалимской общины. Естественно, по стандартному типу сект. Активизировались и были востребованы апостолы, жизнь обрела возможности. И дальше уже можно согласиться с апокрифом «Мученичество святого Апостола Андрея»: «Что же мы медлим и пребываем в покое вместо того, чтобы идти и совершать деяния, на которые Он направил нас? И, встав, бросили апостолы жребий, куда кому идти и какому народу нести спасение. И выпала Петру земля обрезанных, Иакову и Иоанну — восточные земли, Филиппу города Самарии и Азия, Варфоломею — Албанополис, Матфею — Парфия и город Мирмнида, Фоме — Великая Армения и Индийская страна, Левий и Фаддей получили Бероникиду, Симон Кананит — Варварию. Вместе со всеми бросил жребий и Андрей, выпала ему Вифиния, Лакедемон и Ахайя». То есть так или иначе состоялась «иерусалимская конвенция» (находчиво ее аналогию использовали И. Ильф и Е. Петров). Последовавшие затем деяния апостолов в самой заметной их части попали в Новый завет. В то время эта деятельность была лишь средством к общинному существованию — занятием ниши. И действительно, этот процесс происходил почти биологически. Очень наглядно его описывает Ренан в книге «Апостолы»: «Корабли апостолов плыли всегда по одному и тому же пути. Христианская проповедь распространялась в одном только направлении и именно в том, по которому шла эмиграция евреев. Подобно заразе, которая, начавшись в каком-нибудь отдаленном пункте Средиземного моря, путем последовательных передач распространялась по всему побережью, христианство появлялось именно в тех портовых городах, где можно было заранее предсказать, что оно появится. Почти во всех таких портах были еврейские колонии». Слово «зараза» Ренан употребил в чисто биологическом смысле, без нынешнего его оттенка. Наверное, можно было перевести иначе.
Далее непричастный к марксизму Ренан делает заключение: «Церковь была своего рода маленьким демократическим государством. …Нетрудно было предвидеть, что не пройдет и двух-трех столетий, как вся эта демократия превратится в олигархию». Исторически это и была высшая цель — стадийно возрастающая олигархическая власть.
Но пока апостолы трудились бескорыстно на благо общака. Павел, тринадцатый апостол, учитель язычников, скромно говаривал: «Умею жить и в скудости, умею жить и в изобилии». Или: «Имея пропитание и одежду, будем довольны тем». Сам даже, случалось, «избыточествовал». Павел подельником не был, с Иисусом воочию не общался. Очень жаль. Но тем не менее он сыграл едва ли не решающую роль в становлении христианства (на свой лад, конечно, субъективизм здесь неизбежен). Мелкий, кривоногий, кипучий Павел-Савл апостольское звание снискал самоотверженным трудом на благо общины. Короче — рабочая лошадка (Иоанн Дамаскин: «Павел, золотой кузнечик Церкви…»), к тому же непрестанно шпыняемая хозяином Иаковом, братом Господним и главой иерусалимской общины. Впоследствии творениями итальянских мастеров Ренессанса ему будет придан вид величественного мужа (как и Петру) в соответствии с заслугами. Невольно приходит на ум мысль: а что если бы Павел на пути в Дамаск в жаркий полдень не упал бы, обливаясь потом, и не ударился головой о каменистую дорогу? Экстремальным образом он обратился в христианство, но бывают такие церебрально-травматические переключения мировоззрения.
