Этьен Кассе - Туринская плащаница

—    Иисус? — прошептал он. — Ты пришел, чтобы забрать меня?

—    Он бредит... — словно издалека произнес мягкий мужской голос.

Жан-Пьер зажмурил глаза, понимая, что обязательно должен не поддаться мороку бре­да. И силой заставил себя вновь приподнять веки.

Теперь рядом с ним был его друг, принц Ха­лид.

—    Доброе утро! — произнес сын эмира.

Жан-Пьер переспросил слабым голосом:

—    Доброе утро?

—    Да, утро 7 сентября...

—    Значит, я...

—    Ты пролежал в беспамятстве целых во­семнадцать дней. Но теперь ты вновь пой­дешь на поправку, так говорят ибн Вазилъ и Натанаэлъ. Ах, да... — спохватился сын эмира, оборачиваясь к кому-то в покоях, — это мой друг Натанаэлъ.

Жан-Пьер с трудом повернул голову и уви­дел человека из света.

Натанаэлъ казался чуть старше Халида и самого Жана-Пьера. Лицо его выглядело муже­ственно и мягко одновременно. Волнистые до плеч каштановые волосы ниспадали с высоко­го лба.

—    Утро доброе, — произнес он.

—     Ты говоришь на моем языке? — удивился Жан-Пьер.

—     Ну да, — отозвался рабби, — мы, иудеи, рассеяны по всему миру и говорим на многих языках. Кроме того, в Акконе — вы, европейцы, называете сей город Сен-Жан д’Акра — дол­гие годы я учился в школе раввинов. Ты, вер­но, знаешь, что Аккон относится к Латинско­му королевству в Палестине, в нем говорят по-французски.

—     Натанаэлъ только два дня назад прибыл в Тунис, — пояснил сын эмира, — мы вместе дежурили у твоей постели. А ты так и не заметил?

—     Не помню... — прошептал Жан-Пьер. А потом собрался с силами и все же спро­сил: — Воцарился ли мир в Тунисе?

Лицо Халида помрачнело.

—     Несколько дней назад в Элъ-Багире про­изошла стычка между крестоносцами и на­ми. Карл Анжуйский напал на нас. Слава бо­гу, погибли лишь немногие... — И Халид вновь улыбнулся. — Но не беспокойся. Мой отец сгово­рился с сицилианским королем, и вскоре вновь воцарится мир. Крестоносцы покинут наши земли и вернутся в свои родные края! Между отцом, повелителем Египта Бибаром и Анжуй­цем сейчас вовсю идет торг!

—     Они сговариваются о мире? — спросил Жан-Пьер. — А точно ли это? Или ты просто хочешь успокоить меня?

—     Нет, Халид говорит правду, — вмешался в их разговор молодой рабби. — Один из наших величайших философов, Маймонид, считал, что исход брани может решить только ссора, а по­пытка договориться есть основа примирения. Собственно, о том же говорил и ваш апостол Павел в послании к коринфянам.

Жан-Пьер был изумлен. Иудейский рабби знал Новый Завет и даже цитировал его.

Словно читая мысли де Вуази, Халид заме­тил:

—   Видишь, Натанаэлъ знает христианскую Библию и Коран намного лучше, чем мы с то­бой! Уверен, нам троим предстоят интересные беседы! Так что набирайся сил для предстоя­щих разговоров...

Тем временем в лагере крестоносцев и пи­лигримов в развалинах крепости Марса проис­ходило следующее.

С тех пор как в лагерь крестоносцев при­был Карл Анжуйский, его дни — кроме того, когда была стычка в Элъ-Багире, — состояли из воинских советов, посещений больных и раненых рыцарей и воинов, которые что-то ждали от него: или нападения на Тунис, даль­нейшего похода в Святую землю, или (и таких было большинство) долгожданного возвращения на родину.

Казалось, мир с момента смерти Людови­ка IX затаил дыхание, да так и боялся выдох­нуть.

5     сентября Карл Анжуйский пригласил к се­бе всех военачальников похода. Эмир Аль-Мустанзир за несколько часов до того в знак мира прислал королю Сицилии трех оседланных иссиня-черных жеребцов, два великолепных шел­ковых ковра и деревянный ларь с золотыми монетами. Когда руководители крестового похода со­брались в шатре Карла Анжуйского, король Сицилии решительным голосом оповестил их, что он, имея в виду, что половина воинов-крестоносцев либо уже умерла, либо лежит при смерти, отказался от любой мысли о военном столкновении с эмиром Туниса. Все устремили взгляды на дофина Филиппа. В последние дни, когда влияние сицилианского короля станови­лось все заметнее, Филипп все громче заявлял о том, что никогда не допустит, чтобы га­рантированная победа отца над Тунисом бы­ла упущена из рук, а христианское воинство ради материальной выгоды Анжуйца спасовало перед эмиром. Однако сейчас дофин молчал. Очевидно, и он понимал, что война с Тунисом будет проиграна.

Зато Альфонс Пуату решительно высту­пил вперед.

—     Нет, брат мой! — крикнул он Карлу. — Мы не должны давать врагам нашим времени на передышку, чтобы подготовиться к сопротивлению! Надо брать штурмом их стены! В интересах нашего упокоившегося брата я убежден, что договор с этим безбожным эми­ром Туниса — дело бесчестное, оно было бы предательством наших святых задач, а следо­вательно, нашим страшным грехом!

Карл Анжуйский бросил на брата яростный взгляд. А затем решительно заявил, что де­ло-то уже решенное и спорить он не намерен. Он огласил отдельные пункты мирного догово­ра, заключенного с эмиром, умолчав о том, что Аль-Мустанзир уже выплатил контрибуцию.

—   Я собираюсь отправить воинов в родные края, — завершил свою речь король Сицилии.

Беспокойное ворчание раздалось в походном шатре Анжуйца. Рыцари умоляли его продол­жить поход на Иерусалим. Король Сицилии вы­слушивал их с плохо скрываемым нетерпением. Он и не думал раскрывать перед ними свои карты. Никто не знал, что гонцы Анжуйца уже ведут переговоры при дворе египетского султана Бибара об открытии Иерусалима для христианских пилигримов из Сирии и европей­ских земель, причем политическое главенст­во мусульман над святыми землями Анжуец не думал ставить под сомнение. И поскольку Аль-Мустанзир поддерживал предложения сици­лийского короля, можно было добиться подоб­ного компромисса. Отвоевывать святые земли Анжуец и не собирался.

Поздним вечером освещенный ярким светом факелов Карл Анжуйский обратился к толпе воинов-крестоносцев.

Когда он сообщил, что вскоре воинство бу­дет отправлено в Европу, из тысяч глоток вырвались крики радости и восторга. Однако были в толпе и такие, что возмущались. Но слышно их не было...

Фотоперевоплощение

Его живописные полотна совсем не фотография... Но «истинный образ» Христа можно увидеть на картинах великого испанского художни­ка XVII века Франсиско де Сурбарана. Сурбаран всю свою творческую жизнь рисовал святой об­раз на ткани в манере «тромплей», то есть «об­ман зрения». И всякий раз великий художник интерпретировал его по-разному. В 1631 году Сурбаран написал картину «Святой лик». На ней он представил то, что в 1898 году увидел италь­янский фотограф: среди складок ткани четко вырисовываются черты распятого Христа. По­вторю: это картина 1631 года. Спустя двадцать пять лет, в 1656 году, художник создал еще более поразительное творение. На этом полотне черты лица проявляются на плащанице. Лицо Христа изображено как неясное пятно цвета запекшей­ся крови. При этом Франсиско де Сурбаран ни­когдане видел Туринской плащаницы...

 Наука  ссылается  в  своих  сомнениях  по поводу подлинности на  следующего  персонажа средневековой истории — монаха-бенедиктинца Корнелиуса  Зантифлета.  Он  был  в  1449  году в  Льеже  (Бельгия)  во  время  демонстрации плащаницы Христа,  проведенной  по  распоряжению  Маргарет  де  Шарне.  Местный  епископ счел,  что  изображение  на  плащанице  напи­сано  красками.  По  долгу  службы  Зантифлет с  выводами  епископа  согласился  и  добавил, что  плащаница  «написана восхитительно».  На этом средневековом  свидетельстве  современ­ная  наука  основывает  свои  сомнения.