Этьен Кассе - Туринская плащаница

Пятница, избранная для демонстрации рели­квии, когда отпечаток мертвого тела был досту­пен для созерцания, прямо соответствовала дню еженедельной памяти Креста и Распятия. Д. Паллас пишет, что не исключено и то, что «устрой­ство, на котором плащаница с образом мертвого Христа поднималась из ларца-реликвария, было оформлено в виде креста, сделанного в меру и наподобие Голгофского. Такой крест с частицей Истинного Древа, соединенный с реликвией ко­пия, в 532 году Феодор Петрский в энкомии на св. Феодосия упоминает в алтаре Иерусалимской базилики на Голгофе»[7]. Об этом сохранились так­же свидетельства в латинской рукописи XII века: «Мера длины Тела Христова, которая была снята верными мужами в Иерусалиме. Император Юс­тиниан сделал согласно длине тела крест»[8].

Специалисты по иконографии могут сделать вывод, что иконография ликов Христа «не плод интеллектуального и литургического творчества, но образ исторический, с самого начала сво­его существования обязанный нерукотворной реликвии Христа, точно передавшей черты ле­жащего в гробу Господа» (Шалина И. А. Икона «„Христос во гробе" и нерукотворный образ на Константинопольской плащанице». Из мате­риалов конференции «Научные и богословские аспекты исследования Туринской плащаницы и чудесных знамений, происходящих в Право­славной церкви»).

На Руси иконы «Христа во гробе» и «Спас» ассоциировались именно с плащаницей Иисуса, символом-реликвией. Об этом свидетельству­ет и Максим Грек, называвший такие иконы «нерукотворным образом Спасова схождения». Об этом говорит и то, что хоругви со «Спасом Нерукотворным» украшали русское воинство уже на Куликовской битве.

Московский историк М. Чегодаева сравнила лик, изображенный на Туринской плащанице, с одним из первых изображений Христа Пантокра- тора (Вседержителя), иконой, которая хранится в монастыре Св. Екатерины на Синае и датируется V веком. Когда Чегодаева, пользуясь методами криминалистики, наложила один «портрет» на другой... изображения полностью совпали.

Продолжение легенды о плащанице

Король Людовик IX в спешном порядке укреп­лял для защиты от неверных крепость Марса. Кроме этих мер безопасности, он приказал сво­им людям молиться, чтобы поскорее появились на горизонте сицилианские корабли. Однако проходил июль, а сицилианского флота так и не было видно. Зато появился другой, нежданный и неже­ланный гость: в лагере началась эпидемия. Несколько дней подряд крестоносцы стра­дали от немилосердной жары. И вот однажды рухнул стоявший в карауле воин, да так и остался лежать на земле без сознания. Когда товарищи бросились к нему, они не догадались, жертвой какой болезни он пал, но первые злые подозрения уже зародились. Словно волк, чья жажда крови пробудилась после первой жертвы, эпидемия начала соби­рать свою страшную жатву — вот еще один крестоносец, еще один... В палатках гибли люди. Сначала это были отощавшие служки, затем молодые воины, и наконец эпидемия до­бралась до знатных рыцарей. Их сотрясали мучительная тошнота и рвота, затем начи­налась горячка, а незадолго до смерти мучали слабость и паралич. Король тут же приказал срочно хоронить тела умерших и удвоил коли­чество богослужений в лагере крестоносцев.

Никто не знал, как переносится болезнь, а если и догадывались, что причиной ее возник­новения стала вода, то предположения эти мало помогали, ибо смерть от жажды была не менее ужасна, чем смерть от мора. Регу­лярные объезды деревянных телег, на которые сбрасывали тела умерших, стали жуткой, но неизбежной данностью, ужасным, но уже при­вычным видом, и никакие старания походных лекарей не могли сдержать алчную смерть. За крепостью была вырыта огромная ямина, в которую сбрасывали жертв эпидемии. Сверху тела посыпали известью и смешанной с пес­ком землей. В августе жара сделалась еще сильней, а вместе с ней выросло и количество умерших. Эпидемия ослабила королевскую армию, и не только потерей воинов — нет, упали дух и ве­ра. Крестоносцы молили Бога о благословении. И вместо этого он послал черный мор. Многие в армии с горечью признавали, что Всемогущий явно не на их стороне. Хотя никто не верил в то, что Бог был на стороне неверных, немалое количество рыцарей заподозрило, что кресто­вый поход с самого его начала был для Господа делом неугодным. Другие же считали, что Бог впрямую указывает им уйти из земель Туниса и направиться прямиком в Святую землю...

Только к середине августа эмир узнал о катастрофе в лагере крестоносцев. Тут же принц Халид бросился к Жану-Пьеру.

—    Великое несчастье пришло в лагерь тво­их соплеменников! — оповестил юного барона де Вуази принц Туниса. — Страшная болезнь явилась в их лагерь, и смерть отняла множе­ство жизней.

—    Как? — в ужасе воскликнул Жан-Пьер. — И откуда появилась эта болезнь?

Халид утешающе похлопал друга по плечу: в глазах юного де Вуази стояли слезы.

—    Насколько нам известно, сия болезнь пе­реносится с водой. А еще жара, пыль и ветер, теснота в палатках крестоносцев в крепости Марса. Добавь ко всему этому злу еще и голод!

Спустя какое-то время принц добавил ше­потом:

—    Да, теперь ваши люди и сами видят, что Аллах вознес свой меч над лагерем кресто­носцев — да и ваш святой пророк Иса тоже крайне не одобряет дело Крестовых походов...

Одним из первых, кого поразила болезнь, был сам король. Третьего августа — монарх в это время лежал на своем ложе с высокой темпе­ратурой — умер средний сын Людовика Иоанн Тристан. Обеспокоенный состоянием короля, дофин Филипп строжайшим образом запретил извещать в лагере крестоносцев о смерти сво­его брата. Тяжелобольной король не должен ни при каких обстоятельствах узнать о смерти сына — гласил приказ дофина Франции. Караул тамплиеров охранял тело мертвого принца.

Но несколько дней спустя монарх все равно узнал горькую правду.

Лагерь крестоносцев за это время превра­тился в гигантский лазарет, где на всех углах кричали и стонали люди: молили дать им во­ды, позвать лекаря или — если дело шло к кон­цу, — священника. Священникам, сопровождав­шим крестовый поход, не было покоя. А потом умер кардинал-легат Родольфо Альбано.

Двадцатого августа эмир Аль-Мустанзир решил отправить гонца в лагерь короля Людо­вика. Гонца — Жана-Пьера де Вуази.

—      Ты должен проститься со своим королем.

Палатка Людовика IX в развалинах древней римской крепости была просторной и высокой. У входа развевалась эмблема с золотыми ли­лиями на красном бархате. В пятидесяти ша­гах от шатра короля стояла дюжина воинов.

Когда юного Жана-Пьера де Вуази ввели в королевскую палатку, рыцарь замер на мгно­вение.

Хоть горел огонь во многих серебряных жа­ровнях, хоть поблескивало бессчетное множе­ство свечей, в шатре было сумрачно. Ложе короля было со всех сторон окружено знатны­ми крестоносцами и священниками, среди них стояли сыновья короля, его младший брат Аль­фонс Пуату, королевский племянник Роберт Артуа, а также король Наварры. И только спустя несколько мгновений Жан-Пьер увидел изможденную фигуру на ложе — это был Лю­довик IX. Словно издалека доносилась молитва священника.

Людовик IX тяжело дышал, его губы дрожа­ли. Тонкая струйка слюны стекала из уголков его рта. Из глаз монарха текли слезы.

В этот момент в шатер вступил епископ Турский в сопровождении двух священников. На голове его была митра, а в правой руке золо­той цимборий. Епископ приблизился к ложу умирающего. Руки монарха мелко дрожали. Епископ открыл цимборий и протянул королю гостию, а священники упали на колени.

Дыхание короля становилось все тяжелее, грудь вздымалась и опускалась с большим тру­дом. Правой рукой король в отчаянии прижи­мал к сердцу деревянное распятие.