Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала - Карен Армстронг
Один из поздних гимнов Ригведы представляет собой брахмодья. Открывается он предположением, что в начале не было ничего – ни бытия, ни небытия. Каким же образом, – задаются недоуменными вопросами риши, – из этой бездонной пустоты возник знакомый нам упорядоченный космос?
Кто знает это? Кто сможет объяснить? Когда это было создано? Откуда это творение? Боги явились позже, вместе с сотворением вселенной. Кто знает, откуда оно явилось? – быть может, само породило себя, быть может, нет. Один лишь тот, кто взирает на это с высочайшего неба – один он знает, а быть может, не знает и он[210].
Наконец риши умолкает и признает, что достиг неизреченного. Ответов на эти вопросы не знают даже дэвы. Так гордые и многоречивые арии узнали о писании важную истину. В богооткровенных текстах нет ответов на все вопросы – и более того: любой религиозный язык – даже вдохновленные свыше слова писания – рано или поздно должен раствориться в молчании, пронизанном незнанием и благоговейным трепетом.
* * *К IX в. до н. э. арии продвинулись еще дальше на восток и создали между реками Ганг и Ямуна два небольших царства: одно представляло собой союз кланов Куру и Панчала, другое принадлежало клану Ядава. К этому времени у ариев сложились классические сельскохозяйственные государства. До того арийское общество не было жестко стратифицировано, однако сельское хозяйство требовало общественной специализации. В него пришлось включить и дасов, коренных жителей Индии, обладавших сельскохозяйственными знаниями и навыками, так что старая мифология, демонизировавшая дасов, устарела. В ежегодные походы отправлялась теперь лишь воинская элита, остальные оставались дома. Некоторые прежние воины трудились в полях наравне с дасами, другие стали горшечниками, кожевниками, кузнецами и ткачами. Арийское общество теперь делилось на четыре класса. Возглавляли иерархию брамины, жрецы, совершающие ритуалы; следом шли воины (раджаньи, впоследствии кшатрии – «наделенные силой»), затем рядовые члены кланов (вайшьи), и наконец дасы, которые сделались шудрами («слугами»).
У священников было теперь больше свободного времени для размышлений о божественном; и они создали ритуальную науку, сосредоточенную не на дэвах, а на самих ритуалах. Свои прозрения они фиксировали в «Брахманах» – новом сборнике текстов, окончательно кодифицированном к VI в. до н. э., из которого следовало, что писание выполняет служебную роль по отношению к ритуалу[211]. Цель этих текстов была проста: наставление жрецов в тонкостях яджна — искусства жертвоприношений[212]. Теперь Веда представляла собой четыре сборника текстов. Первый – Ригведа, другие – Самаведа, сборник песнопений (самен) вместе с указаниями, как исполнять их во время жертвоприношений; Яджурведа – сборник кратких прозаических формул, употребляемых во время яджна; и Атхарваведа – антология гимнов и магических заклинаний. Существовало четыре школы жрецов: каждая из них отвечала за запоминание и передачу одной из Вед – и в совершении обрядов участвовали служители всех четырех[213]. Жрец хотр, специализировавшийся на Ригведе, исполнял основные тексты; ему помогал удгатр, «громко распевающий» песнопения из Самаведы; а жрец адварью, специализировавшийся на Яджурведе, выполнял необходимые действия. Четвертый жрец, брамин, во время всего ритуала оставался молчалив и недвижим, однако его присутствие было здесь ключевым. Он наблюдал за действиями остальных, убеждался, что все выполняется правильно, а если кто-то совершал ошибку – исправлял ее в своем уме[214]. О его молчании говорили: «Это половина жертвоприношения»[215]. Хоть «Брахманы» и ориентировались на сказанное слово, в центре всех ритуализованных действий оставалось слово несказанное – молчание, указывающее на невыразимое[216].
За новыми обрядами стояла жажда личного преображения. Прежние ритуализованные состязания, полные кипучего азарта, сменились символическим путешествием на небеса, в котором «жертвующий» или «хозяин» – кшатрий или вайшья, финансировавший ритуал – с помощью четырех жрецов-служителей проходя через церемонию, на время обретал статус божества[217]. Сперва его омывали, смазывали маслом и проводили мимо жертвенного огня в Хижину Посвященного. Там, разогретый тапасом — творческим жаром, наполняющим тело священной силой – он символически перерождался в мире богов[218]. Новый ритуал основывался на бандхус, «связях» между небесными и земными явлениями. Каждое действие, каждый предмет, каждый гимн в обряде привязывался к какой-то космической реальности. Это была попытка воплотить холистическое видение вселенной, присущее риши. Священнодействие, исполнявшееся с полным осознанием всех «связей», перекидывало мост между небесами и землей, связывая богов с людьми, людей с животными, видимое с невидимым, трансцендентное с обыденным[219].
Два полушария нашего мозга всегда работают в связке. Ритуальная наука «Брахманов», объясняющая, систематизирующая, анализирующая правополушарное интуитивное прозрение о взаимосвязанности всего на свете, была левополушарным проектом. Но драма и чувственный опыт ритуала, подкрепленные питьем сомы, возвращали этот анализ бандхус правому полушарию, так что «хозяин» воспринимал все эти «связи» физически и эмоционально. Он переживал в опыте трансцендентный Брахман, формирующий разрозненные элементы вселенной и связывающий их в священное единство. Проходя через ритуал, «хозяин» должен был осознать, что мельчайшие его элементы – даже какое-нибудь полено из костра – связаны с элементами великого изначального жертвоприношения, благодаря которому возник мир. Он должен был вообразить себя неотделимым от топленого масла, которое возливал на жертвенный огонь, как будто это себя он предлагает богам и вместе с дымом восходит в небесный мир. Должен был так тесно отождествить себя с жертвенным животным, чтобы смерть его стала его собственной смертью, и – хотя бы на время ритуала – его оставил бы страх перед собственной смертностью[220]: «Становясь
