Михаил Гринберг (Зеленогорский) - Жизнь и деятельность Архиепископа Андрея (Князя Ухтомского)
65
воссияет среди верных сынов Руси святой» (414, 610).
Можно заметить, что старообрядческие епископы высказывались о господствующей Церкви почти в таких же выражениях, какими обвинял ее сам еп. Андрей на протяжении предшествующего десятилетия. Те же слова о тех же болезнях. Однако выводы совершенно различны. Преосвященный Андрей считает, что духовное возрождение православия может быть достигнуто своеобразной «прививкой» ему старообрядчества. Но ведь много лет архиерей призывал к внутреннему исправлению, напряженной работе восстановления духа церковности и прекрасно сознавал, что для этого нужен подвиг и длительный период времени, а не приобретение истины на стороне. Старообрядческие епископы поэтому и предложили православию тяжкую дорогу исправления и познания путем внутреннего преображения с опорой на авторитет Св. Писания, каноны, святоотеческое предание, утверждая при этом, что процесс этот облегчается самим фактом существования старообрядческой Церкви, являющейся зримым примером служения истине.
После опубликования «Ответа» епископ Андрей написал «Открытое письмо к старообрядческим епископам Белокриницкой иерархии», где высказывал сожаление по поводу столь, как ему казалось, резкого ответа. Именно здесь он описал свой план единения на Красной площади. Редакция «Слова Церкви» в NN 45-47 поместила письмо и комментарии к нему (106). И в дальнейшем старообрядческие публицисты возвращались к этой теме, а в редакцию поступали многочисленные письма от рядовых последователей древлеправославного благочестия — два из них были опубликованы в 1918 году в журнале «Голос Церкви» (321, 32-37).
На протяжении революционных месяцев еп. Андрей находился в гуще событий и неоднократно высказывал свое отношение к ним. Наиболее полное выражение его взгляды
66
получили в двух речах, произнесенных летом 1918 года, когда многочисленные политические теории получили свое явственное воплощение в конкретных событиях. Первая —-это речь, произнесенная в общем собрании Восточно-русского культурно-просветительного Общества «Народ должен быть хозяином своего счастья» 19 августа. Вторая — «Речь-слово, сказанное епископом Андреем перед открытием Государственного Совещания в Уфе» 26 августа (ст. стиля) на площади перед кафедральным собором.
Епископ считает революционный 1917 год закономерным исходом управления Россией самодержавной властью. Русское общество охвачено смертельными болезнями вследствие полной потери нравственно-религиозного чувства: в этих болезнях повинна несомненно, самодержавная власть Санкт — Петербурга. Власть стала нехристианскою: она перестала считать себя обязанною всегда быть на службе людям и перешла незаметно в некое властвование, в целую систему начальствования. Власть стала каким-то идолом, которому нужно было кланяться и служить, и в этом заключалась вся гражданская добродетель. Нравственная ценность власти вовсе не принималась во внимание, — а именно самая власть считалась чем-то «самодовлеющим и дающим оценку всяким ценностям» (115, 395-396). Церковная иерархия культивировала подобные мысли и чувства в народе и, вследствие этого, в обществе царил, с одной стороны грубый деспотизм, а, с другой — рабское подчинение с осознанием своего холопского положения. Эта атмосфера поддерживалась и в приходских школах, и в университетах. Принципы западного духовного начала господствовали в учебных заведениях, и в результате, считает епископ, русская интеллигенция совершенно чужда национальному самосознанию, поэтому и русской ее назвать нельзя. Исходя из этого понимания, он заключает, что «обе революции были достойным плодом достойной власти и поэтому были вполне законны» (115, 394).
Переворот внушал надежды на обновление, но, говорил владыка, у штурвала революции оказались люди, вос-
67
питанные в духе российского деспотизма, ставшие достойными продолжателями его дела: «Ленин только использовал тот горючий материал, который представляла из себя наша молодежь, а честь воспитания этих негодников, разрушивших наше отечество, — принадлежит бесспорно нашей приходской школе» (115, 394). Интеллигенция и возглавляемая ею революция продолжали линию противопоставления себя народу и наиболее ярко это проявилось в церковной политике новых властей. «Нерусские люда смешали неосторожно иерархию («попов») с Церковью и еще более неосторожно провели «отделение Церкви of государства», сделав наше государство принципиально безыдейным; нужно было только отделить церковную организацию от государственной опеки, а фактически отделили государство от всяких нравственных принципов» (115, 395).
Под «нерусскими» людьми епископ подразумевает не только еврейский элемент, а, в первую очередь, именно «псевдорусскую» интеллигенцию*. Именно эта интеллигенция, считает епископ, вначале во главе с Керенским, провозгласила отделение Церкви от народа, а затем, ведомая Лениным, вдохновила темную массу на разгром Церкви: «Оба эти интеллигенты, и Керенский, и Ленин, не знают, что такое Церковь, и наделали крупных ошибок... Они социалисты, но не русские люди; вот корень их ошибок и ошибок революции! Наша революция была в высокой степени либеральна, но оказалась очень мало народна! Ее руководители до сих пор не понимают русского народа, потому что не знают его мировоззрения» (115, 395).
* Епископ горячо выступал против усыпляющих утверждений о том, что русский народ якобы «сглазили». Архиерей ставит проблему на иную почву и призывает осознать свою вину, ибо без покаяния нет исправления: «В защиту русского народа пытаются говорить, что его сбили с толку евреи, что народ обманут своими вожаками... Плохое извинение! Хорош же народ и хороша его религиозная христианская настроенность, что любой проходимец может его «сбить с толку»!.. Одно из двух: или этого самого «толку» у русского народа мало, или его религиозность слишком слаба...» (115, 392).
68
Вскрывая причины и сущность революционной бури, епископ рассматривает ее лишь с позиции нравственных начал. Глубоко разрабатывая этот аспект, он оставляет вне ноля зрения политические, экономические проблемы. Разумеется, это и не было его задачей, но одностороннее освещение насущных вопросов не могло удовлетворить народные массы, к которым он обращался. Его оценка событий была бы совершенно верна, если бы верна и всеобъемлюща была его историческая философия. Но его определение причин революции страдает односторонностью, хотя он противопоставлял разрушающему характеру движения разработанную систему мероприятий, включающую как духовные, так и политико-экономические элементы.
* * *
Первые столкновения с социалистическим движением произошли у еп. Андрея уже весной 1917 года. Газета уфимских социал-демократов обвинила его в пристрастии к монархизму и в качестве примера указала на то, что архиерей, ранее усердно молившийся за самодержавную власть, не делает этого по отношению к революционному правительству. Епископ обратился к редакции за помощью в деле составления молитвы, где можно было бы провозгласить «многая лета» Временному правительству (83, 249)*.
Когда в социалистическом движении первых месяцев революции преобладали сравнительно умеренные элементы, епископ пытается наладить с ними своего рода контакты, даже видит положительные моменты: «Социалисты взяли у нашей первоначальной апостольской Церкви ее святое учение об общине, братстве, равенстве... и ушли с этим
* Хотя для претензий редакции были серьезные основания: «Определение» Синода от б марта 1917 г. рекомендовало пастырям ведите литургии «с совершением многолетия Богохранимой Державе Российской, благоверному Временному Правительству»... (317, 63).
69
учением от нас в сторону» (86, 309). Социалистам, пишет епископ, не хватает чувства любви и поэтому в основу своей теории и практики они поставили идол классовой борьбы, что на российской почве дало «свободу хулиганству» (92, 589). Задача православия состоит в том, чтобы научить социалистов истинному социализму духа, внести в их учение нравственное начало. Это будет тем легче сделать, рассчитывает владыка Андрей, чем скорее все осознают, что в недрах русского народного духа зреют семена врожденного социализма и в России уже есть опыт социалистического устройства — старообрядческая община: «это социализм, но здоровый, основанный на взаимном доверии, это святая общественность, которую благословляет св. Церковь» {102, 689). Однако в ноябре 1917 года сравнительно спокойные рассуждения сменяются наполненными страстью речами: «родина наша, весь русский народ, сбитый с толку, переживает ныне последние недели своего бытия. Кончается одна страница русской истории и начинается страшная другая...» (97, 619-620).
В большевистском перевороте епископ первое время видел лишь заговор германского генерального штаба. Всевозможные инсинуации о характере движения и ораторский пыл, с которым неизменно выступал (как письменно, так и устно) еп. Андрей, уводили его несколько в сторону от реального освещения фактов: здесь и «пломбированный вагон» в соответствующей трактовке, и миллионные фонды на содержание тысяч агитаторов и 60 тысяч переодетых в русские шинели немецких солдат и офицеров, расстреливающих в Петрограде русский народ, — и многое другое. Заблуждение осенью-зимой было массовым и лишь ужасом перед германским закабалением России руками большевиков можно объяснить несвойственный владыке Андрею призыв к насилию: «Теперь немцы голыми руками заберут у нас богопротивный Петроград и все города вплоть до Москвы. Одна Украина и южная Русь с казаками поняли истинную опасность от немцев и предательство по отношению к России со стороны продажных русских предателей и изменников и на юге все
