Уолтер Брюггеман - Введение в Ветхий Завет Канон и христианское воображение
3. Как известно, рассказ, начатый в Быт 2, достигает кульминации в Быт 3. Христианские толкователи понимали Быт 3 как повествование о «грехопадении»: человек (а с ним и все творение) безнадежно и необратимо попадает под власть греха, люди отчуждаются от Бога. В этой классической интерпретации человеческий грех — не серия отдельных и разрозненных действий, но цепочка взаимосвязанных решений, которые вкупе приводят к отдалению от Бога и беспомощности.
Такое представление о «грехопадении» уходит корнями в экзегезу апостола Павла (см. особенно Рим 5:12–21; ср. 1 Кор 15:21–22, 45–49). Параллель идеям Павла можно найти в той печальной картине, которую рисует один из современных ему апокалиптиков:
Лучше было не давать земли Адаму, или, когда уже дана, удержать его, чтобы не согрешил. Что пользы людям — в настоящем веке жить в печали, а по смерти ожидать наказания? О, что сделал ты, Адам? Когда ты согрешил, то совершилось падение не тебя только одного, но и нас, которые от тебя происходим. Что пользы нам, если нам обещано бессмертное время, а мы делали смертные дела? Нам предсказана вечная надежда, а мы, непотребные, сделались суетными. Нам уготованы жилища здоровья и покоя, а мы жили худо; уготована слава Всевышнего, чтобы покрыть тех, которые жили кротко, а мы ходили по путям злым. Показан будет рай, плод которого пребывает нетленным и в котором покой и врачевство; но мы не войдем в него, потому что обращались в местах неплодных.
(3 Езд 7:46–54)Это толкование глубоко укоренено в жизненном опыте, и в нем отражено осознание человеческой беспомощности. Его подробно разрабатывал Августин и впоследствии Лютер, а на лирический манер — Мильтон в «Потерянном рае». Оно оказало огромное влияние на западную культуру, в свою очередь подтолкнув многих мыслителей, как религиозных, так и секулярных, к разработке проблемы человеческого порока.
Интересно, однако, что сам Ветхий Завет никакого такого учения о «грехопадении» не содержит, да и вообще мало обращается к тематике Быт 3. Да, пророки Осия, Иеремия и Иезекииль говорят о бунте своих современников против Бога, но нигде в Ветхом Завете это экзистенциальное разочарование не перерастает в онтологический принцип. Для ветхозаветных представлений о грехе и способности к послушанию более характерен следующий отрывок (Втор 30:11–14):
Ибо заповедь сия, которую я заповедую тебе сегодня, не недоступна для тебя и не далека… Но весьма близко к тебе слово сие; оно в устах твоих и в сердце твоем, чтобы исполнять его.
Конечно, о глубине человеческого греха Ветхий Завет знает (Пс 31; 37; 50; 129). Однако те же псалмы полны уверенности в готовности Бога прощать. Для них очень важен аспект покаяния: человек может покаяться, и Бог готов незамедлительно принять это покаяние. Правда, в некоторых случаях говорится, что Израилю надеяться не на что, но это не глобальные богословские утверждения, а высказывания, обусловленные конкретными обстоятельствами.
Таким образом, на проблему греха иудаизм и христианство смотрят по–разному. Нельзя сказать, что кто–то из них однозначно прав, а другой ошибается. Но все–таки заметим, что классическая христианская интерпретация сделала универсальные выводы из рассказа, который сам по себе ни на что такое не претендует. Более того, некоторые современные христианские экзегеты считают, что Августин и Лютер не вполне правильно поняли Павла (см. Е. P. Sanders 1977, о «covenantal nomism»). Как бы то ни было, последнее слово в толковании Быт 1–3 еще далеко не сказано, и всем, кто относится к этому тексту серьезно и уважительно, есть, над чем поразмыслить.
Всемирный потоп
В Быт 1–11 рассказ о всемирном потопе (Быт 6:5–9:17) занимает непропорционально много места и имеет важное богословское значение. Отметим сразу три момента.
Людей всегда беспокоил вопрос об «исторической достоверности» этого повествования; регулярно в печати появляются заявления, что кто–то даже нашел Ноев ковчег (Bailey 1989). Однако этот подход ошибочен по самой своей сути: на самом деле в истории человечества было много наводнений, которые породили разные «рассказы о потопе». Нельзя сказать, что библейское повествование восходит к какому–то одному из этих происшествий. Даже если завтра найдут ковчег, это докажет лишь существование одного из «потопов» (что в любом случае очевидно), но никак не «всемирного потопа».
Библейский рассказ о потопе имел на Ближнем Востоке своих литературных предшественников (в первую очередь эпос о Гильгамеше). Этот факт позволяет по–новому поставить «историческую» проблему: не когда и каким был всемирный потоп, а какими мифами воспользовались еврейские сказители, как они переработали их, как с их помощью выразили веру Израилеву.
Повествование о потопе оказалось благодатным полем для выявления разных литературных источников: один из них использовал имя ГОСПОДА, а другой нет. Соответственно, большинство современных комментаторов расслаивают его на два источника. Для такой практики, безусловно, есть веские основания, но Бернхард Андерсон показал, как окончательная форма текста сплетает источники в единое художественное целое, причем кульминацией является 8:1: «И вспомнил Бог о Ное» (Anderson 1994, 56–74). На этой точке повествование переходит от разрушения к восстановлению и божественным обетованиям.
Анализ Андерсона открывает экзегезе новые пути помимо тех нескольких критических вопросов, на которые уходило неоправданно много усилий: можно заняться той богословской вестью, которую несет рассказ в своей канонической форме. В каком–то смысле повествование о потопе кратко выражает основы израильской веры.
1. Повествование о потопе исходит из богословских предпосылок, выраженных в осуждающих словах ГОСПОДА о падшем творении (Быт 6:5, 11–12) и решении Бога «смести» всякую тварь (6:6–7), положив «конец всякой плоти» (6:13). Во исполнение данного приговора Бог посылает воды потопа на землю. Воды — это силы хаоса (см. Быт 1:2). Здесь они становятся послушным орудием в руках Создателя. Соответственно, повествование начинается как вполне традиционный рассказ об исполнении наказания.
2. В приговор и его исполнение вклинивается упоминание о Ное (и его семье): Ной снискал милость перед Богом (6:8) и за свою праведность был спасен (6:9). Ной и его семья избавлены от катастрофы. Тем самым это уже не просто рассказ о бедствии, но и рассказ об избавлении праведного Остатка. Воды хаоса ослабевают и отступают, когда Бог «вспоминает» Ноя.
3. Желание Бога прекратить потоп и возобновить благополучие на земле связано именно с присутствием Ноя. Бог даже обещает никогда больше не проклинать землю (8:21). И ближе к концу отрывка звучат радостные ноты (8:22):
Впредь во все дни земли
сеяние и жатва, холод и зной,
лето и зима, день и ночь
не прекратятся.
Поразительно, что переход от суда к милости здесь не связан с человеческим покаянием или вообще человеческим решением. Помыслы людских сердец как были «злы» (Быт 6:5), так и «злы» и остались (8:21). В этом смысле ничего не изменилось. Изменилось только одно, причем радикально: Бог Творец решил хранить верность, каким бы ни было его творение. То есть Бог здесь показан более милостивым и более благосклонным к земле.
4. Второе заключение к повествованию о потопе (9:8–17) также вращается вокруг божественного обетования «больше никогда» не наводить на землю потоп. Радуга, напоминание Богу (который иначе может забыть!), заверяет творение в «завете вечном между Богом и между всякою душою живою во всякой плоти, которая на земле» (9:16). Патрик Миллер пишет об этом тексте:
Безопасность окружающей среды зиждется на Завете Бога с людьми и всеми живыми существами. Завет с Ноем восстанавливает творение на благо животным и людям. Поэтому обращение человека с природой — это не только его обращение с творением Божьим, но и его отношение к божественному обетованию, которое получил не только он, но и животный мир… Народы — это часть тварного устройства, результат благословения Бога по завершении творения. Восстановление творения после потопа включает также восстановление человечества как части этого творения и обновление благословений (Быт 8:17; 9:1, 7) через потомков Ноя (Быт 9:19). И Завет с Ноем есть Завет со всем человечеством. Эта мысль проводится в тексте неоднократно и настойчиво. Всеобщий Завет с человечеством как способ поддержания творения охватывает все народы, одним из которых является Израиль.
(Miller 1995, 165–167)В обоих гипотетических литературных источниках (J и Р) сюжет развивается сходным образом:
Мы видим, что Бог передумывает и отменяет свой приговор об уничтожении мира (ср. Иер 18:1–11). Решающим фактором является Ной, — возможно, провозвестник верного Израиля, хотя эксплицитно эта связь нигде не обозначена (см. Иез 14:12–20, Евр 11:7). Значимость Ноя в данном рассказе невозможно переоценить. Тем не менее в конце отрывка самым важным и интересным персонажем оказывается не Ной, а Бог Израилев, восстанавливающий творение.
