Ричард Дэвидсон - Пламя Яхве. Сексуальность в Библии
14. Прямое обличение Давида, а не Вирсавии (стих 27). В этом же стихе мы находим обличение: «И было это дело, которое сделал Давид, зло в очах ГОСПОДА». «Давид, а не Вирсавия! Напрашивается мысль, что Вирсавия была невинной жертвой, а вовсе не соучастницей Давида».[1904] Толкователи, которые говорят, что «она могла/должна была сказать нет», упускают из виду важнейший богословский акцент повествования.
15. Притча Нафана обличает Давида, а не Вирсавию (2 Цар 12:1–15). Притча Нафана в следующей главе подтверждает вывод, что Давид виновен в виктимизации Вирсавии и Урии. «Овечка» из притчи – Вирсавия,[1905] которая «на груди у него спала». Деннис делает справедливый вывод: «Теперь не остается сомнений. Овечка в притче – невинная жертва. Куда уж яснее! А это означает, что и Вирсавия в главе 11 была невинной жертвой. Конечно, если не считать, что и Нафан, и Бог ошибочно поняли ситуацию».[1906]
Более того, смерть ребенка, родившегося от связи Давида с Вирсавией, была наказанием за грех Давида (12:13–14), а не Давида и Вирсавии. Ведь мог же Нафан сказать: «И ГОСПОДЬ снял с вас грех ваш» (по аналогии с другими библейскими рассказами, в которых обвиняются и мужчина, и женщина). Тогда было бы ясно, что и Вирсавия виновата. Однако всюду в данном отрывке использовано единственное число. Стало быть, речь идет лишь о грехе Давида.
16. Честь Вирсавии как прародительницы (2 Цар 12:24–25). После того как Давил покаялся и получил прощение, у него и Вирсавии родился другой сын, Соломон. Удивительным образом рассказчик замечает: «ГОСПОДЬ возлюбил его» (12:24). Всевышнему угодно, чтобы преемником Давида и продолжателем царского рода стал именно сын Вирсавии, а не какой-либо другой жены Давида (3 Цар 1). Давид сурово наказан, Вирсавия же благословлена: она выносила во чреве следующего царя Израильского.
17. Верность Вирсавии во время восстания против Давида (3 Цар 1). Иногда можно услышать, что в Книгах Царств Вирсавия – персонаж довольно зловещий. Это совершенно не соответствует действительности. Вирсавия неизменно верна Давиду и интересам государства, даже когда царя предают близкие люди. А ведь при дворе таких людей было немного! Вирсавия, священник Садок, пророк Нафан, да еще несколько человек не изменяют, когда даже военачальник Иовав и священник Авиафар оказываются на стороне Адонии. Решающую роль в данной ситуации играет Вирсавия: при поддержке Нафана она уговаривает Давида назначить соправителем Соломона, пока не поздно (3 Цар 1:11–31). Интересно, что дальше Вирсавия выказывает готовность прощать и даже доверчивость по отношению к Адонии. Она согласна просить у Соломона об услуге для него, явно не понимая, что эта услуга – разрешение жениться на Ависаге – есть уловка, призванная отобрать власть (2:13–22). Из концовки эпизода видно, что Соломон обвиняет не мать, а ушлого единокровного брата, который попытался воспользоваться невинным желанием Вирсавии помочь человеку, уже пытавшемуся ранее узурпировать трон (2:23–25).
18. Вирсавия как прародительница Мессии. Христиане могут добавить еще один аргумент. Евангелист Матфей упоминает Вирсавию среди пяти женщин, включенных в родословную Иисуса Мессии.[1907] Она отнесена к числу наиболее прославленных женщин среди предков Мессии.
Подведем итоги. Вирсавия не злодейка и не была соучастницей в событиях, описанных в 2 Цар 11. Она – невинная жертва изнасилования, совершенного царем Давидом. Многочисленные литературные приемы – воистину перед нами художественный шедевр! – позволяют рассказчику показать (пожалуй, еще красноречивее, чем заповеди Пятикнижия) богопротивность изнасилования, в том числе такого, какое мы назвали бы «психическим насилием с использованием служебного положения».
Фамарь (2 Цар 13). Об инцестном изнасиловании Фамари Амноном рассказано в 2 Цар 13.[1908] Мы уже касались этого эпизода в связи с темой инцеста (глава 10) и вопросом об изнасиловании Дины (см. выше). Мы констатировали, что здесь использована специальная лексика, указывающая на изнасилование.
Напомним сюжет. Амнон, старший сын Давида, влюбляется в сводную сестру, девственную Фамарь. По совету Ионадава, своего хитрого друга, он притворяется больным и просит Давида, чтобы Фамарь о нем заботилась. Она готовит еду у него на глазах (стих 8).[1909] «Вуайеризм разгулялся по полной программе».[1910] Однако ему мало смотреть на девушку с вожделением. Он «схватил (ḥāzaq в гифиле. – Р. Д.) ее и сказал ей: «Иди, ложись со мной, сестра моя»» (стих 11). Она отвечает: «Нет, брат мой, не бесчести («делать насилие», innâ. – Р. Д.) меня, ибо не делается так в Израиле; не делай этого безумия (nĕbālâ)» (стих 12). Подобно Иосифу, Фамарь «пытается высказываться с высоких нравственных позиций».[1911] Она взывает к насильнику: по израильским меркам такой поступок возмутителен!
Фамарь напоминает (стих 13), что на ней будет «бесчестие» (ḥerpâ), а Амнон будет считаться «нечестивым и наглым глупцом (nābāl)».[1912] Она пытается выиграть время: мол, пусть Амнон поговорит с царем, и тот «не откажет отдать меня тебе».[1913] Однако Амнона не убедить: в пылу похоти он, «будучи сильнее ее, заставил ее (innāh), и лежал с нею (буквально «уложил ее»; отсутствие предлога подчеркивает жестокость. – Р. Д.)» (стих 14). А затем его «любовь» – на самом деле, похоть – сменяется презрением и ненавистью. Его «преступление заслуживает презрения, а последствия ужасны».[1914] По сути, он говорит: «Вставай и убирайся!» Она тщетно протестует и умоляет, что-то говорит в шоке и горечи, – хотя и не без остатков достоинства.[1915] Однако Амнон велит слуге: «Прогони эту (даже не «эту женщину»! – Р. Д.) от меня вон и запри дверь за ней» (стих 17). «Она стала для него предметом, который можно выбросить, раз попользовавшись».[1916]
В данном отрывке уделено место не только насилию, но и психологической реакции женщины. С литературной точки зрения перед нами тщательно выстроенный хиазм, который подчеркивает жестокость обращения с Фамарью и показывает, что трагедия стала поворотным моментом в ее жизни.[1917] Акцентировано многообразие насилия: оно и физическое, и психическое, и социальное. Рассказчик пробуждает в читателе возмущение насилием и сочувствие к жертве, причем, что необычно для рассказов об изнасилованиях, сообщает о страданиях женщины: когда ее, словно ненужный хлам, выкинули из комнаты насильника (стихи 15–18), она «посыпала пеплом одежду свою и разодрала разноцветную одежду, которую имела на себе, и положила руки свои на голову свою, и так шла и вопила» (стих 19).[1918] От родного брата, Авессалома, утешения не дождаться: как типично для домашнего насилия, где семейные узы заставляют молчать и делать вид, что ничего не случилось, Авессалом не называет изнасилование изнасилованием («Не Амнон ли, брат твой, был с тобою?») и фактически затыкает Фамари рот («Молчи, сестра моя, он – брат твой; не сокрушайся сердцем твоим об этом деле» стих 20). «Подобно многим другим жертвам домашнего насилия, она присоединяется к заговору молчания, на который обречена».[1919] В течение двух лет «жила Фамарь в одиночестве в доме Авессалома, брата своего» (стих 20). Когда понятие «одиночество» (корень šmm) применяется в других местах Писания по отношению к людям, оно обозначает людей, пострадавших от врага или истерзанных животными (Плач 1:16; 3:11; Ис 54:1). Фамарь сломлена.
Царь Давид, ее отец, парализованный собственными моральными провалами, спускает ситуацию на тормозах. Однако изнасилование все-таки приводит к убийству: Авессалом убивает своего брата Амнона в отместку за сестру (2 Цар 13:23–34). Тем самым сбывается невольное пророчество, которое изрек Давид на самого себя («за овечку он должен заплатить вчетверо» 12:6), услышав притчу Нафана. Пал уже второй из четырех сыновей Давида.[1920] Словно в дань уважения к этой изнасилованной женщине, рассказчик приводит информацию о детях Авессалома – три сына и одна дочь – причем названа по имени лишь дочь: «…и одна дочь, по имени Фамарь; она была женщина красивая» (14:27). Таким образом, сестре Авессалома еще при жизни был как бы поставлен памятник.
…Эти рассказы показывают, что изнасилование – «особый вид человеческого насилия… при котором тела женщин… объективируются, фетишизируются и подвергаются насилию. Угроза изнасилования остается и поныне посягательством на автономию, силу и личностное начало женщины».[1921] Какой должна быть наша реакция перед лицом такого оскорбления достоинства и личностности женщины? Многие ученые полагают: нужно соблюдать «объективность» и эмоциональную беспристрастность, а также отказаться от описания подобных случаев как «отвратительных». Однако текст ясно дает понять: изнасилование должно шокировать и ужасать нас, вселять сочувствие к жертве. «Если в читателе ничего не всколыхнется – ужас, жалость или гнев, – получится, что библейскому автору не удалась его задумка… Ведь нам хотят показать, что поступок Амнона был абсолютно омерзительным и остается таким поныне. (И Авессалом считал его омерзительным.) А зачем еще рассказывать всю эту историю?»[1922] Трибл заканчивает анализ случая с Фамарью риторическим вопросом: «Кто защитит сестру премудрость от искателя приключений, от насильника с его ласковыми словами, блудливым взглядом и жадными руками? Непросто было ответить на этот вопрос Израилю. И нам непросто».[1923]
