Валерий Гиндин - Психопатология в русской литературе
Он требовал, чтоб был поставлен ночной столик, свеча и т. д.
А что у Л. Толстого бывали галлюцинации вообще, свидетельствует также Гольденвейзер.
В его дневнике на стр. 382 есть такая заметка, довольно, определенно на это указывающая:
«В дневнике Л. Н. есть запись, указывающая, что ему послышался, как бы какой то голос назвавший, не помню, какое число, кажется, марта.
Л. Н. казалось, что он должен в это число умереть, – на это есть несколько указаний в его дневнике».
Конечно, из этого свидетельства Гольденвейзера мы не можем в достаточной степени заключить, когда и при каких обстоятельствах послышался этот голос Л. Толстому: было ли это перед или во время припадка, было ли это во время каких-либо других состояний, ничего из этого заключать нельзя. Но одно несомненно, что Л. Толстой в тех или иных случаях галлюцинациям был подвержен. На это также указывает и Ломброзо.
Также отмеченная Крепелиным раздражительность и аффективность характера, свойственная аффект – эпилептикам, – мы также можем констатировать у Л. Толстого.
Эту сторону его психики хорошо характеризует сын его Лев Львович. Из нижеприводимых нами целого ряда отрывков воспоминаний Льва Львовича мы можем довольно определенно представить себе картину этой аффективно-раздражительной психики Льва Толстого.
… «Если он хорошо работал, все весь день шло хорошо, все в семье были веселы и счастливы, – если нет, то темное облако покрывало нашу жизнь».
…«Я вспоминаю, что каждый вечер управляющий приходил к нему разговаривал с ним о делах, и часто мой отец так сердился, что бедный управляющий не знал, что сказать и уходил, покачивая головой».
(Воспоминания Л. Л. Толстого «Правда о моем отце» – Ленинград. 1924 г.)
… «Почти каждый год приезжал Фет в Ясную. Отец был рад его видеть. Фет говорил мало и даже как-то трудно. Иногда, прежде чем произнести слово, он долго мычал, что было забавно для нас детей, но мой отец слушал его с живым интересом, хотя редко, даже почти никогда не обходилось без ссоры между ними». (Там же стр. 30)
…«Однажды отец в порыве ярости кричал на него (воспитателя-швейцарца).
«Я вас выброшу из окна, если вы будете вести себя подобным образом».
«Отец любил сам давать уроки математики…
Он задавал нам задачи, и горе нам, если мы их не понимали. Тогда он сердился, кричал на нас. Его крик сбивал нас с толку, и мы уже больше ничего не понимали». (Там же стр. 48.):
…Иногда таким исключением была болезнь детей, недоразумения с прислугой, или ссоры между родителями, «всегда были мне неприятными».
…«Я вспоминаю довольно серьезную ссору между отцом и матерью. Я тогда примирил их. Что же было причиной ссоры? Я не знаю, быть может, отец был недоволен чем-нибудь, что сказала мать, быть может, просто рассердился он на нее, чтоб дать выход своему плохому настроению Он был очень сердит и кричал своим громким неприятным голосом. Еще. Ребенком питал я отвращение к этому голосу. Мать, плача, защищалась». (Там же стр. 49).
…Я не любил его, когда он ссорился с мамой». Там же стр. 86).
… «Серьезный, всегда задумчивый, сердитый всегда и ищущий новых мыслей и определений – так он жил между нами, уединенный со своей громадной работой».
(Описание времени кризиса. Там же стр.97).
.. «С детства привык к уважению и страху перед ним». (стр. 105).
Из этих отзывов сына о своем отце мы определенно видим аффективный характер отца, так что «с детства привык к страху перед ним, ибо «серьезный, всегда задумчивый, сердитый всегда» отец часто ссорился. Ссорился со своей женой, ссорился с друзьями, с прислугой и даже на детей своих он сердился, кричал» настолько, что «горе нам, если мы их (т. е. заданных им задач) не понимали».
– Эта аффективная а вспыльчивая психики преобладала над Толстым, особенно в ту его эпоху жизни больше, когда его религиозно-мистические идеи и настроения еще не охватили его. Как известно, этот перелом в его психике начался в начале 70-х годов и к 80-м годам закончился. Перелом этот также не произошел случайно, а является логическим следствием структуры аффект-эпилептической психики.
Как отмечено было выше, Крепелин считает симптомом, двойственным аффективной эпилепсии также приступы патологического страха смерти. Этот симптом мы имеем также у Льва Толстого.
О том, что он страдал от этих тяжелых приступов страха мы увидим сейчас.
Отметим сейчас один из наиболее ярких приступов, с которого, по-видимому, и начался последующий ряд таких приступов.
В 1869 году, при поездке в Пензенскую губернию для выгодной покупки нового имения, Лев Толстой останавливается в Арзамасе и там переживает приступ болезненного страха смерти, безпричинной тоски.
Он так описывает это переживание в письме к Софье Андреевне от сентября 69 года:
– «Третьего дня в ночь я ночевал в Арзамасе, и со мною было что-то необыкновенное. Было 2 часа ночи; я устал, страшно хотелось спать, и ничего не болело; Но вдруг на меня напала тоска, страх и ужас, такие, каких я никогда не испытывал». Сын его Сергей Львович в своих воспоминаниях (Голос минувшего 1919 г. кн. № 1–4) также описывает этот приступ:-
– «В одиночестве, в грязном номере гостиницы, он в первый раз испытал приступ неотразимой, беспричинной тоски, страха смерти; такие минуты затем повторялись, он их называл «Арзамасской тоской».
Это переживание он описывает в «Записках сумасшедшего»).
В Толстовском ежегоднике за 1913 г. С. А. Толстая в ею напечатанном отрывке «Из записок Софьи Андреевны Толстой» под заглавием «Моя жизнь» она, описывая 4-е паломничества Л. Н. в монастырь «Оптина Пустынь» (в 1877, 1881, 1880, 1910 г.) замечает: «сколько напрасных, тяжелых ожиданий смерти и мрачных мыслей о ней пережил Л. Н. во всей своей долголетней жизни. Трудно перенестись в это чувство вечного страха смерти».
Да, эти приступы страха перевернули все существо Л. Н-ча, – Вся его мистика, вся его добродетельность, резиньяция жизни, отказ от барства и проч., вся его мораль и проповедь объясняется нам благодаря этим и другим психопатическим переживаниям, как мы это увидим после.
Отметим также еще особенность в психике Толстого, которая также дополняет картину аффект эпилепсии.
Это – чрезвычайная сенситивность и эмотивность.
Как известно, Л. Толстой реагировал чрезвычайно сенситивно на всякую несправедливость, на всякое зло Этой сенситивностью, и чрезвычайно повышенной чувствительностью объясняется и чрезвычайно легкая слезливость Л. Толстого.
Л. Н. легко был склонен к слезам при всякого рода эмоциональных переживаниях. Это подтверждается данными наблюдениями Гольденвейзера, у которого в дневнике мы читаем (стр. 376):
– «Плакал Лев Николаевич легко, больше не от горя, а когда рассказывал, слышал, или читал что-нибудь, трогавшее его. Часто плакал, слушая музыку». Вообще в дневнике его часто отмечается факт, что Л. Н. плачет по поводу того или иного переживания (неприятного или приятного характера).
«Я хотел продолжать разговор, – пишет он, – но к горлу что-то подступило. Я очень слаб был на слезы. Не мог больше говорить, простился с ним и с радостным, умиленным чувством, глотая слезы, пошел».
«От радости, или от болезни, или от того и другого вместе я стал слаб на слезы умиления, радости. Простые слова этого милого, твердого, сильного человека, такого, очевидно, готового на все доброе и такого одинокого, так тронули меня (речь идет о случайной встрече с крестьянином), что рыдания подступили мне к горлу, и я отошел от него, не в силах выговорить ни слова».
Эта резкая наклонность к слезам (сенситивность, «чувствительность») замечается еще с детства. Его за это в детстве прозвали: «Лёва – рева», «Тонкокожий».
Яркие примеры этой чувствительности он приводит в своем очерке «Записки сумасшедшего». Эту черту (по-видимому, унаследованную от матери) он сам неоднократно отмечает в своих письмах и произведениях.
После его перелома психического эта слезливость резко увеличилась, а под старость – тем более.
Сам Лев Николаевич сознает связь этой слезливости, когда он говорил: «От радости, или от болезни, или оттого или другого вместе я стал слаб на слезы»…
Несомненно, что эта повышенная эмотивность, слезливость, резиньяция жизни, и прочее – есть часть симптомокомплекса аффект эпилептической психики. Если первый период жизни Толстого до «Арзамасского страха» проявлялся и доминировал вспыльчиво – аффективный полюс аффект эпилептической психики, то во 2-й период, после перелома, доминировал другой полюс – аффективно-сенситивный полюс. Как тот, так и другой в сильных приступах эмотивности реагировали припадками.
Между прочим, сам Лев Толстой довольно хорошо охарактеризовал свою аффективно раздражительную натуру с её переходами в сенситивную слезливость в одном полушуточном произведении под названием: «Скорбный лист душевно больных Ясно-Полянского госпиталя»,[26] где он дает историю болезни всех обитателей Ясной Полины, в шутливой форме. Надо сказать, что под этой шуткой дается меткая характеристика.
