Джон Гриндер - Истоки нейро-лингвистического программирования
И здесь особую роль играет отношение читателя к карте. Карты можно прочесть и использовать как буквальный текст или как поэтическую метафору. Отличие между ними отражено в разнице между «знаком» и «символом». Знак можно описать как нечто, имеющее смысл в устойчивой привязке к неизменному контексту. Например, красный цвет светофора означает (и должен означать!) одно и то же для всех водителей. Однако у символа есть различные, иногда противоречащие друг другу значения, многие из которых недоступны сознательному восприятию. Конечно, в этом и состоит разница между сознательным и творческим бессознательным умами. Сознательный ум действует, отталкиваясь от фиксированной отправной точки, в то время как периферийная область бессознательного делает возможным плавное движение множественных позиций. Суть в том, что одна и та же карта может быть прочитана как знак или как символ. В мире середины 70-х, до появления НЛП, паттерны были задействованы как метафорические символы.
Экологическая и творческая значимость карт как метафор была отмечена не только Гриндером и Бендлером, но также Эриксоном и Бейтсоном. Бейтсон подчеркивал мысль о двойном или множественном описании как о ключевом требовании к экологичной карте, в то время как Эриксон делал равнозначный акцент на том, что «люди приходят на терапию, потому что стали негибкими, и ваша задача состоит в том, чтобы помочь им вернуть гибкость!» Другими словами, ограничения возникают, когда человек жестко придерживается фиксированной карты, а новые возможности открываются при разработке разнообразных карт.
И Бейтсон, и Эриксон учитывали этот принцип в своих подходах к обучению. Бейтсон мог начать лекцию с примера из биологии, затем без всяких объяснений рассказать историю из области литературы, затем еще одну о кибернетике и так далее. В конце лекции он никаким образом не объединял эти истории. Вместо этого он «хмыкал» в своей архетипичной британской манере, вытирал испачканные мелом руки о брюки и рубашку и выходил из аудитории, покидая студентов, погруженных в необычный учебный транс.
Похожим образом Эриксон часто начинал учебное занятие с многозначительного вопроса: «Чему вы хотите научиться сегодня?» Я быстро понял, что если вам очень хотелось узнать что бы то ни было, это был самый подходящий момент задать вопрос, а затем пристегнуть ремень безопасности. Эриксон тут же поворачивался к какому-нибудь бедняге и с энтузиазмом приступал к гипнотической демонстрации, насыщенной многоуровневыми метафорами. В какой-то момент вы осознавали, что он уже работает с еще одним студентом, затем с еще одним, и все это с параллельными гипнотическими проявлениями и каскадом метафорических историй. И продолжалось все это неизвестно сколько времени, обычно никто не смотрел на часы (уж точно не я с моим ирландским менталитетом!), после чего Эриксон делал паузу и спрашивал с огоньком в глазах: «Еще вопросы есть?» Конечно, большинство присутствующих начинали вспоминать, каким же был самый первый вопрос; но не было никаких сомнений в том, что многие ответы были найдены.
Такое использование метафоры казалось более высоким уровнем по сравнению с изоморфным отображением содержания, предлагаемым некоторыми метафорическими моделями. Каждая метафора содержала особый паттерн, который сам по себе был интересен (и мог восприниматься как изоморфный). Но соотношение отдельных метафор складывалось в более глубокий паттерн подобно тому, как различные части джазовой импровизации сливаются в целостную композицию. И, возможно, еще более интересным являлось то, что каждая метафора могла в то же самое время нести в себе множественные противоречивые значения, увеличивая число возможных смыслов в геометрической прогрессии. Неудивительно, что как только мы покидали стены кабинета Эриксона, тут же разгорались споры о том, с кем именно он общался и в чем был «истинный смысл» этой коммуникации.
Мне это напомнило историю о подростке, который подошел к Джону Леннону и Йоко Оно в разгар их свадебной вечеринки в 1969 году. Пробравшись сквозь толпу гостей, юноша приблизился к Леннону с магнитофоном и спросил:
– Мистер Леннон, могу ли я задать Вам несколько вопросов?
– Да, конечно, – любезно ответил Леннон.
– Говорят, – продолжал молодой человек, – что в песнях «Битлз» существует много скрытых смыслов.
– Я полностью согласен с этим, – отозвался Леннон. – Обычно, примерно через 6 месяцев после выпуска нового альбома, я сажусь и слушаю его. И я каждый раз поражаюсь, как много в наших песнях смыслов, которые я не замечал раньше. А ведь я сам написал эти песни!
И он продолжил рассуждать о том, что это истинно для искусства вообще: это была коммуникативная метафора, в которой содержатся множественные противоречивые смыслы, многие из которых недоступны сознательному восприятию.
Таковым был мой опыт в ранние дни НЛП. Мы были замечательным цыганским табором, игравшим новый вид музыки. Рождавшиеся песни – карты, книги, лекции – задумывались не как «истина», но как интересные метафоры, которые могли со временем выявить новые способы видения мира и действий в нем. Как только карта содержания доказывала свою полезность, она переставала быть полезной, поскольку работа с ней сдвигала все пространство, требуя новых карт. На более значимом уровне те ранние дни предлагали способ мета-обучения, расставания с устоявшимися позициями и картами и возможность учиться путем творческой импровизации. Опыт, полученный в общении с Бендлером и Гриндером, дополненный знакомством с Бейтсоном и Эриксоном, обозначил мой жизненный путь как великое путешествие осознания.
Я уехал из Санта-Круза в 1977, перебравшись в Стэнфорд, где заканчивал магистратуру по психологии. Я продолжал близко общаться с Эриксоном до самой его смерти в 1980, но моя связь с миром НЛП Санта-Круза не была такой тесной. Частично это объяснялось занятостью по учебе, частично разногласиями, возникшими между Эриксоном и Бейтсоном, но основная причина была в необходимости рассортировать и интегрировать все, что я усвоил в Санта-Крузе. И хотя фундамент моего опыта был чрезвычайно позитивным, уязвимым местом НЛП 70-х было презрение ко всем «аутсайдерам» в духе «пленных не берем», когда кто угодно и что угодно могли стать излюбленным объектом для насмешек. Такие антагонистические настроения усугублялись по мере выхода НЛП на международный уровень и увенчались в середине 80-х какофонией судебных процессов, уголовных обвинений, поливания грязью и других неприятных вещей. Принцип «карта – не территория» казался полностью забытым во время этих событий, что негативно отразилось на НЛП.
Исследование соответствующих процессов моей собственной жизни было частью самоанализа, в который я погрузился в тот период, несомненно, под влиянием Эриксона. Меня вдохновляли его преданность работе на самом высоком уровне технического мастерства и генерирующего мышления и умение полностью наслаждаться каждым моментом. Особенно впечатляющей была его исключительная манера работать, включавшая в себя творческую игривость и исходившая из самых высоких этических стандартов уважения и великодушия к каждому человеку. Такое сочетание чрезвычайной креативности, эффективности и этической целостности стало для меня мерилом роста и изменения во многих отношениях, и этот процесс до сих пор продолжается.
Моя работа развилась в пост-эриксонианские подходы к самотождественности и «генерирующему я». Эти модели предполагают, что «реальность» конструируется через условные фильтры, действующие на различных уровнях – например, через сознательный и бессознательный умы. Как только эти ментальные фильтры построены – то есть, они не обладают фиксированной или врожденной структурой, – они могут быть разобраны и переконструированы бесконечное множество раз, каждый раз давая рождение новой, отличной от других реальности. Это подстегивает исследование тех конструкций, которые способствуют наиболее генерирующим процессам (и разрушают их противоположности), с особым вниманием к петлям обратной связи между сознательным и бессознательным умами, создающим третий уровень «генерирующего я». Когда оба разума действуют в гармонии на самых высоких уровнях своих возможностей, возникает искусство, творчество, гений и трансформация.
В течение последних 15 лет или около того я постепенно восстановил связи с частью мира НЛП. Роберт Дилтс и я разделили радость профессионального сотрудничества (и личной дружбы), которое было необычайно плодотворным и полезным. Я преподаю в различных институтах НЛП, у меня есть хорошие друзья в этой области. Конечно, уже невозможно говорить об НЛП в единственном числе, поскольку существует много различных методов и форм. Неудивительно, что я поддерживаю те из них, которые настаивают на присутствии творческого бессознательного в любых моделирующих или прикладных процессах. «Новый код», разработанный Гриндером и ДеЛозье, и дополненный Гриндером и Бостик Сент-Клер, является ярким тому примером, как и работа Университета НЛП Дилтса и ДеЛозье. И хотя между ними есть значительные отличия, эти подходы сохраняют генерирующий дух раннего НЛП, в то же время, внося значительный вклад в развитие теории, практического применения и этического фундамента. Ранние дни НЛП видятся мне сейчас как пример бесконечных возможностей творческого обучения и осознания. Как пел Боб Дилан, «тот, кто не занят рождением, занимается умиранием». Эти рождения – прошлое, настоящее и будущее – и являются теми чудесами, которые нам дано созерцать. Разве можно просить о чем-то большем?
